Что же касалось наук, то А. М. Голицын был убежден, что его воспитанники должны открывать их "мало-помалу". Наставникам следовало как следует возбудить их любопытство и использовать всевозможные наглядные пособия (карты, эстампы и т. п.), только не очень скучные и не обременяющие память отроков. К числу желательных наук были отнесены география, история (в первую очередь — "история своего отечества"), мифология и геральдика. Математика нужна для тренировки умения логически мыслить и для изучения военного искусства, что необходимо для будущей военной карьеры юношей. В отношении же естественной истории, экспериментальной физики и "древностей" "не должно упражнять наших молодых князей более как только, чтоб приобресть им некоторые нужные знания для будущего путешествия по чужим краям".
Очень важным Голицын считал изучение естественного и международного права. "Из первого познают они собственные свои должности в разных обстоятельствах, в которых они находиться будут, и объяснят им правила, к основанию разумного законоустановления служащие; из второго узнают они учреждения разных правительств". Во всяком случае, знакомство с терминами юриспруденции будет полезно, "дабы они могли с плодом читать книги о законах и правах и разумели бы как в делах, так и разговорах употребляемые выражения в сей материи".
Под конец Голицын коснулся и светской шлифовки своих подопечных — их обучения музыке, рисованию, танцам, верховой езде и фехтованию. Эти предметы "не должно почитать меньше других наук нужными. Особливо верховая езда и фехтование, окроме что принадлежит к существенному воспитанию благородного человека, не должно почитать упражнением для одного увеселения".
Таким образом, как мы видим, дворянское образование и воспитание, по мнению автора плана (как и его просвещенных современников), должны помочь будущей служебной карьере, а также приобретению познаний и навыков, необходимых светскому человеку.
Правда, последствия заграничного воспитания далеко не всегда соответствовали родительским ожиданиям.
В 1787 году обычным порядком для завершения образования отправился за границу тринадцатилетний граф Павел Строганов со своим воспитателем Жильбером Роммом. Путешественники посетили сперва Швейцарию — тогдашнюю педагогическую Мекку, потом направились во Францию и… прибыли в Париж в самый разгар революционных событий 1789 года. И революционный поток увлек обоих — и воспитателя, и воспитуемого. Скоро они уже расхаживали в красных колпаках и мундирах национальных гвардейцев, срывали голос на митингах в Якобинском клубе, куда оба записались, с жадностью читали революционные листки, пели революционные песни и аплодировали возгласам "Аристократов на фонарь!". Едва шестнадцатилетний, Строганов влюбился в знаменитую Теруань де Мерикур, предводительницу женского похода на Версаль, "амазонку революции", и вступил с нею в связь.
В декабре 1790 года по настоятельному требованию императрицы Екатерины II юного графа с некоторым трудом из Франции увезли, и впоследствии он сыграл славную роль в начальных мероприятиях царствования Александра I. А наставник его Жильбер Ромм так и остался в революционном Париже и через несколько бурных лет окончил свои дни в тюрьме.
О другом, более прозаическом, результате заграничного учения рассказывал в своих воспоминаниях граф Ф. П. Толстой. Его знакомый, князь Е. А. Голицын, "много что восемнадцатилетний юноша, был услан по тогдашней моде знатных богатых фамилий воспитываться в Париж по двенадцатому году с гувернером, разумеется, французом, которому в полное распоряжение был отдан 12-летний князь Голицын для морального и научного образования русского князя. Этот мерзавец, как и большая часть того времени гувернеров, дозволил мальчику, не достигшему юношеского возраста, посещать все увеселительные места, которыми наполнен Париж, и пользоваться всеми слишком ранними для такого молодого мальчика, каким был Голицын, забавами и наслаждениями. Зато и возвратился он в Петербург, окончив свое парижское воспитание, совершенно уже отжившим юношею, не умевшим ценить и уважать достоинств ни женщин, ни мужчин, ничего не любивший, всем скучавший, не будучи ничем научен его гувернером, кроме французского языка и манерам, и приемам большого круга; вся его образованность и научность состояла в том, что он знал все любовные проделки и интриги королевы, придворных и всего знатного дворянства при способности во всяком отыскивать какую-нибудь смешную сторону и, увеличивая ее, ловко насмехаться над всеми. Что такое занятие, он не понимал, всем скучал, потому что все ему надоело. Он умер 24 лет от истощения физических и моральных сил".
В XIX столетии, особенно начиная с царствования Николая I, подобные образовательные поездки понемногу сошли на нет. За границу, в том числе и с образовательными целями, ездить, конечно, продолжали, но уже не дети, а взрослые юноши, для обучения в одном или нескольких европейских университетах.
После известного путешествия по России наследника престола великого князя Александра Николаевича в 1837 году (ему тогда было девятнадцать лет) такого рода внутренние путешествия тоже иногда предпринимались дворянской молодежью, но все же были менее популярны, чем заграничные вояжи.
Каково бы ни было качество полученного юными аристократами заграничного образования, но создаваемые для них программы формировали некую образовательную модель, на которую ориентировалась и знать попроще. Дворянину средней руки, конечно, сложно было обеспечить собственным детям подобную воспитательную программу, но все же и он тянулся за знатью, а за "середняками" пыталась следовать и дворянская "мелкота".
С. А. Тучков и его братья, помимо языков, выучились в конце концов арифметике, геометрии, фортификации, артиллерии и рисованию, а также танцам, для чего ходили заниматься в местный пансион. "Но фехтовальное искусство и верховую езду почитал (отец) ненужными и говорил нередко: "Я не хочу, чтобы дети мои выходили на поединок" а о верховой езде судил он так: "Наши казаки не знают манежа, а крепче других народов сидят на лошадях и умеют ими управлять, не учась". Физику и химию, а наипаче механику хотя и почитал он нужными, но не имел случая преподавать нам сии науки. Словесность, а наипаче стихотворство (к которому С. А. Тучков как раз питал большую склонность. — В. Б.) почитал он совершенно пустым делом, равно как и музыку… Отец мой не хотел также, чтоб кто из нас учился латинскому языку и говорил, что он нужен только для попов и лекарей. О греческом мало кто имел тогда в России понятие, да и теперь немногие. Теология и философия казались ему совсем неприличными науками для военного человека".
М. А. Дмитриев сообщал: в начале XIX века учились "во-первых, по-французски; потом (предмет необходимый) мифологии; наконец немного истории и географии — все на французском же языке. Под историей разумелась только "древняя", а о средней и новейшей и помину не было. Русской грамматике и закону Божию совсем не учили, потому что для этих двух предметов не было учителей. Домашние учителя грамматике не знали, а сельские священники, происходя постепенно из дьячков, знали только практику церковной службы, по навыку, а катехизиса и сами не знали. — Так учили и меня".
Со временем программы несколько изменились: "мифология", о которой современница писала, что еще в начале XIX века она считалась "обязательной для порядочно образованной особы", ибо помогала понимать классическую поэзию, позднее исчезла; фортификация и артиллерия ушли в программы специальных школ, зато уже с 1830-х годов сделались обязательными российская словесность и презираемая ранее латынь (без которой не принимали в университет). В 1850-х же годах началось всеобщее увлечение естественными науками.
Довольно долгое время родители обращали внимание лишь на образование сыновей, оставляя дочерей практически неграмотными. Лишь девочки из высшей аристократии, предназначенные к жизни при дворе, уже в начале XVIII века начали воспитываться в соответствии с новыми требованиями.
От придворной дамы требовалось знание иностранного языка и "политеса", умение танцевать, музицировать и, при наличии голоса, петь, а также способность немного писать (хотя бы любовную записку) и ориентироваться в той самой мифологии (чтобы не попасть впросак, если кавалеру вздумается сделать "мифологический" комплимент). Как писала историк Е. Н. Щепкина: "Со введением иноземного платья и новых обычаев среди столичной знати пытались обучать и девочек чему-нибудь, кроме церковной грамоты, но еще никто не знал, чему и как учить, и дело сводилось к тому, что их по внешности уподобляли иностранкам.
Хватались за всех, от кого могли ожидать помощи в деле воспитания".
