26) Выяснено положение «Артанской Руси» — на южном побережье Черного моря, в Малой Азии[73].
27) Установлено, что в Древней Руси существовала своя, совершенно независимая система меховых денег, все названия единиц которой являются славянскими.
28) Выяснено, что кириллица изобретена святым Кириллом, что же касается глаголицы, то есть все основания предполагать, что она древне́е кириллицы и принадлежит еще эпохе до Кирилла.
Имеется еще ряд важных пунктов, совершенно по-новому освещенных нами, мы не перечисляем их за ненадобностью, — внимательный читатель заметит их сам.
Таким образом, работа наша дает очень много нового и доказывает, что у некоторых наших критиков нет чувства ответственности перед обществом за то, что они несправедливыми отзывами обманывают мнение публики. Печальнее всего то, что оригинальную научную работу берутся судить люди, не написавшие ни одной оригинальной строчки, все, что у них есть, надергано из других авторов.
Этими возражениями на критику мы и ограничимся и в дальнейшую полемику вступать не намерены.
7. Где и почему растет развесистая клюква?
Разъяснению этого вопроса может помочь разбор статьи Ad. Stender Petersen’a (Varangica, 1953)[74] о Печерском монастыре и варягах. По Стендер-Петерсену, оказывается, даже Киево-Печерский монастырь испытал на себе влияние варягов! Этому он приводит четыре «доказательства».
Доказательство первое
В эпоху до официального крещения Руси многие воины-варяги, служившие на Руси, были христианами. Это верно. Но Стендер-Петерсен забывает, что эти варяги передавали не их собственную, варяжскую культуру, а совершенно чужую, византийскую.
Если моим учителем латинского языка был чех, немец или поляк, — это вовсе не означает, что я испытал влияние Чехии, Германии или Польши. С таким же успехом понимание языка и духа нации Цицерона, Овидия или Цезаря и т. д. мог передать мне и китаец. Национальность передатчиков не имеет ни малейшего значения. Этого Стендер-Петерсен не понимает.
Забывает Стендер-Петерсен и то, что христианство варягов не было какой-то их специфической чертой. Мы знаем доподлинно, что все скандинавские страны стали по-настоящему христианскими позже, чем Русь, по крайней мере на сто лет.
Нет ни малейшего сомнения, что крупные отряды варягов, приглашавшиеся с севера в критические политические моменты, были поголовно язычниками. Речь могла идти только о некоей привилегированной части варягов в войсках Руси, которые послужили сначала в Византии, приняли там христианство, а затем перешли на службу к Руси.
Итак, доказательство первое должно отпасть целиком, как недоразумение: 1) если и имелись варяги-скандинавы и вместе с тем христиане на Руси, то они были распространителями не своей, скандинавской веры, а византийской; 2) никакого отношения факт существования варягов-христиан на Руси к Печерскому монастырю не имеет. Печерский монастырь явился следствием принятия Русью христианства при Владимире, в принятии этом варяги не сыграли никакой роли, — главным фактором в этом были политическая ситуация и Византия.
Доказательство второе
Первым христианским мучеником на Руси был варяг с юношей-сыном[75]. Стендер-Петерсен опять-таки забывает, что варяг был не из Скандинавии, а «из Грек», следовательно, речь идет о влиянии Византии, а не Скандинавии.
Наконец, какое отношение имеет смерть этих двух чужестранцев (национальность которых совершенно не установлена) к основанию Киево-Печерского монастыря? Связь между этими событиями приблизительно такая же, как в шуточной фразе: «Шли дождь и два студента, один пешком, другой в университет».
Доказательство третье (главное)
Одна из пещер Печерского монастыря косила название «варяжской». Согласно легенде, именно в этой пещере поселился святой Антоний, и с этого момента Печерский монастырь начал свое существование.
Итак, достаточно было варягам в Киеве выкопать пещеру и по капризу судьбы этой пещере быть занятой впоследствии святым Антонием, чтобы Стендер-Петерсен заговорил о влиянии варягов на Печерский монастырь! Да ведь варяги не имели ни малейшего отношения к монастырю и ничего не знали о нем, ведь монастырь был создан после варягов.
Неужели человек, поселившийся в доме, где когда-то жил Пушкин, может быть рассматриваем как личность, на которую повлиял Пушкин?
В глухом, уединенном уголке на берегу Днепра варяги выкопали пещеру, в которой прятали золото и серебро, добытое ими. Это сокровище было открыто случайно монахом, поселившимся в пещере, — отсюда ее название — «варяжская».
Из легенды вовсе не следует, что варяги эти были христиане, значит, о каком же влиянии можно говорить? Наконец, если есть какая-то связь, то ведь эта связь между варягами и монастырской постройкой, а не монастырем как учреждением. Ко всему этому все это только легенда, противоречивая и нелепая: никакого сокровища варягов никто так и не обнаружил, была только болтовня о нем, что следует из самой легенды.
И вот из подобного факта Стендер-Петерсен делает вывод о влиянии варягов на цитадель веры на Руси, на Киево-Печерский монастырь!
Доказательство четвертое.
Варяг Шимон перешел в православие со всей своей многочисленной челядью, под влиянием Печерского монастыря.
Оставив в стороне совершенно недоказанную идентификацию Шимона[76], мы только укажем, что речь идет о влиянии монастыря на варяга, а не варяга на монастырь. На этом четыре «доказательства» оканчиваются. Трудно без возмущения читать указанную выше статью, ибо содержание ее — насмешка над читателем: Стендер-Петерсен, очевидно, считает, что голова у читателей служит только для того, чтобы носить шляпу. Из всего им сказанного ясно одно: варяги к Киево-Печерскому монастырю не имели ни малейшего отношения, спрашивается: зачем же отнимать время у читателей?
Коснемся теперь примечательной детали. Стендер-Петерсен пытается выяснить, как звали двух первых мучеников-варягов. Церковная традиция сохранила только имя юноши (Иван), но имя отца остается неизвестным.
Rozniecki, 1901[77], найдя в одном из текстов выражение «Турова божница», решил, что существовала христианская церковь, носившая по традиции имя скандинавского языческого бога Тора (Тура). Такой нелепости не мог поверить даже Стендер-Петерсен и высказал догадку, что речь идет об имени отца варяга-мученика.
Не входя в рассмотрение подробностей, ибо нельзя обсуждать каждую нелепость, отметим, что «божница» — это не церковь, это крупный щит с изображением Богородицы, святых и т. д. под стеклом, защищенный крышей от непогоды, обычно с неугасаемой лампадой, располагавшийся на перекрестках больших дорог, перед въездом в города и т. д.[78] Именно на такое место и вызывала толпа киевлян князя Игоря Всеволодовича для «беседы» с ним.
Слово «Турова» объясняется прежде всего из славянских корней. Господа прибалтийцы забывают в своем псевдонаучном скандинавском рвении, что существуют правила здравого мышления.
Речь идет о местности под Киевом, поэтому всякий разумно мыслящий человек, естественно, попытается найти объяснение его названия из местной, русской основы, а не индийской или китайской.
На Руси существовало в те времена популярнейшее животное — тур (но не тор!), прародитель серого украинского скота, охота на которого высоко ценилась. О нем упоминает даже Владимир Мономах в своем завещании детям.
В древности, как известно, имена давались часто по именам животных (ибо это были клички), отсюда — Волков, Бобров, Быков, Лисицын, Кабанов, Свиньин, Орлов, Гусев, Уткин, Конев, Белкин, Журавлев и т. д. Было бы странно, чтобы тур не дал клички человеку, тем более что существовала река Турья, город Туров и т. д.
Совершенно ясно, что какой-то «Тур» или «Туров» в своем благочестии (как это делали еще на нашей памяти) воздвиг божницу на окраине Киева; ее, естественно, стали называть «Турова божница». Никакого отношения эта божница к варягам не имеет, тем более что она «Турова», а не «Торова».
Идентификация этой божницы с церковью Бориса и Глеба — совершенная нелепость, ибо церковь — это церковь, а божница — это божница. Наконец, когда умирает великий князь, тело его кладут в одну из самых почитаемых церквей в центре города, а не в божницу перед городом. Где же логика?
Стендер-Петерсен не понимает, что киевляне не могли бунтовать у тела только что почившего князя в церкви, — этого не позволило бы их религиозное чувство, и они скрепя сердце принесли присягу новому князю без бунта. Однако, принесши присягу, они вызвали его для серьезного «разговора» в наиболее подходящее для них место — за город. Остальное известно.
