Борис Башилов - Пушкин и масонство

Дальше Пушкин, о котором Гоголь сказал, что «раз это Пушкин сказал, значит это уж верно», дает следующую резкую характеристику порядкам, существовавшим в современных ему Соединенных Штатах:

«С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую, подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (комфорт); большинство, нагло притесняющие общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами».

Пушкин разоблачает лицемерие жизни в Соединенных Штатах с большой силой. Пушкин ясно предвидел во что выльется в дальнейшем лицемерие примитивной американской демократии, о которой в дальнейшем с негодованием выступали Виктор Гюго, Чарльз Диккенс, Кнут Гамсун и многие другие европейские и американские писатели.

Пушкин ясно отдает себе отчет в том, что демократический образ правления это хороший выход из легких затруднений: в творческие силы демократии созревший духовно Пушкин не верит: «Во все времена, — говорил Пушкин А. О. Смирновой, — были избранные, предводители; это восходит от Ноя и Авраама. Разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством. В массе воли разъединены, и тот кто владеет ею, — сольет их воедино! Роковым образом, при всех видах правления, люди подчинялись меньшинству или единицам, так что слово демократия в известном смысле, представляется мне бессодержательным и лишенным почвы. В сущности неравенство есть закон природы. В виду разнообразия талантов, даже физических способностей, в человеческой массе нет единообразия; следовательно, нет и равенства. Все перемены к добру или худу затевало меньшинство; толпа шла по стопам его, как панургово стадо.

Чтобы убить Цезаря, нужны были только Брут и Кассий; чтоб убить Тарквиния достаточно одного Брута. Единицы совершали все великие дела истории. Воля создавала, разрушала, преобразовывала. Ничто не может быть интереснее святых — этих людей с чрезвычайно сильной волей. За этими людьми шли, их поддерживали, но первое слово всегда было сказано ими.

Все это является прямой противоположностью демократической системе, недопускающей единиц — этой естественной аристократии. Не думаю, чтоб мир мог увидеть конец того, что исходит из глубины человеческой природы, что, кроме того, существует и в природе — неравенства».

Из этого взгляда и вытекает презрение и ненависть Пушкина к демократии, то есть к господству слепой массы в государственной жизни. А какие отвратительные формы, приобретает власть массы, знает каждый из нас, имеющий несчастье жить в эпоху, когда во всех государствах большую роль играют в политике человек массы. Вспомните, что пишет об этом человеке массы знаменитый испанский философ Ортега в книге «Восстание массы».

«Что нужно Лондону — то рано для Москвы» А. С. Пушкин В пору духовной зрелости Пушкин был противником переустройства жизни с помощью революции. Пушкин никогда не был революционером.

Месяц спустя после восстания декабристов, он писал Дельвигу: «…Никогда я не проповедовал ни возмущения, ни революций — напротив». «Уже во время жизни в Михайловском у Пушкина выработалась «какая-то совершенно исключительная нравственная и государственная зрелость, беспартийно— человеческий, исторический, «шекспировский» взгляд на политическую бурю декабря 1825 г.» (С. Франк. Пушкин, как пол. мыс. стр. 24). Отношение Пушкина к «веку просвещения» и идейной основе французской революции, — учению философов — просветителей мы можем узнать из статьи «О русской литературе с очерком французской» и из других его статей, заметок и художественных произведений. Умственно созрев Пушкин осуждает философов-«просветителей» за их политический и нравственный цинизм.

Своего прежнего кумира Вольтера он называет «фернейским шутом».

«Гуманизм сделал французов язычниками», — сказал Пушкин Смирновой. У него не было двойной морали, применяющей разные мерки к деятелям и героям революции и к их несчастным жертвам. Даже в таком раннем, незрелом произведении, как ода «Вольность», написанная по словам Тырковой в 1817 году, и имевшем целью воспеть свободу и дать урок царям, он выносит одинаково суровый приговор и монархам, если они, пренебрегая законом, обращают — свою власть в жестокую тиранию, и тем, кто поднимает на них предательскую кровавую руку мести: последних он сравнивает с «янычарами», считая их «стыдом и ужасом» наших дней.

Устами А. Шенье, казненного во время французской революции, он разоблачает ложь и обман последней, которая, подняв восстание во имя свободы, утопила ее в крови. Какою огненною силою дышат обличительные, подлинно контрреволюционные слова, которые Пушкин влагает в уста обреченного на смерть Шенье, выражая в них, прежде всего собственное негодующее чувство:

(Митрополит Анастасий. Нравственный облик Пушкина. стр. 22).

Изучив Смутное время и Пугачевщину, Пушкин приходит к выводу:

«Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или методы не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим и своя шейка — копейка, а чужая голова — полушка». Из мудрого понимания спасительности твердых исторических традиций вырастает постоянная тревога Пушкина о будущем, предчувствия о возможности новых противоправительственных заговоров. «Лучшие и прочнейшие изменения, — пишет он в «Мыслях на дороге», — суть те, которые происходят от одного улучшения нравов без насильственных потрясений политических, страшных для человечества». В «Капитанской дочке», стоя уже на краю могилы, Пушкин оставлял через героя повести следующий завет молодому поколению своей эпохи: «Молодой человек, если записи мои попадут в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения общественных нравов без всяких насильственных потрясений».

Но молодое поколение, после смерти Пушкина не сделало этот завет Пушкина основным принципом своих политических взглядов, оно пошло за «Пугачевым из университета», за основателями Ордена — Герценом, Бакуниным, Белинским. И потребовались ужасы большевизма, чтобы члены Ордена признали мудрость политического мировоззрения Пушкина. Так С. Франк в упоминаемой уже работе «Пушкин, как политический мыслитель» признает, что: «Историческим фактом остается также утверждаемая Пушкиным солидарность судьбы монархии и образованных классов и зависимость свободы от этих двух факторов».

Чрезвычайно интересно, что взгляды Пушкина по вопросу о методах улучшения жизни в России полностью совпадают со взглядами Николая I. 15 февраля 1835 года Николай I писал Паскевичу, что он благодарит Бога за то, что Россия имеет возможность идти «смело, тихо, по христианским правилам к постепенному усовершенствованию, которое должно из нее на долгое время сделать сильнейшую, счастливейшую страну в мире». (А. Щербатов. Генерал-фельдмаршал кн. Паскевич-Эриванский. СПБ. т. V, стр. 229).

Относясь отрицательно к революции, как способу улучшения жизни, Пушкин отрицательно относился и к революции совершенной Петром I.

Первый раз оценку Петру I Пушкин делает в «Исторических замечаниях» написанных в 1882 году. «Впервые, — пишет С. Франк, — в творчестве Пушкина здесь раздается нота восхищения Петром, пока еще, однако, довольно сдержанного, Пушкин резко противопоставляет «Северного Исполина» его «ничтожным наследникам». В чем увидел в заметках С. Франк ноты восхищения — усмотреть трудно! Разве что в фразе «ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, подражая ему во всем, что только не потребовало нового вдохновения». Но дальше ведь Пушкин пишет: «Петр не страшился народной свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверяя своему могуществу, и презирал человечество, может быть, более чем Наполеон».

К этой оценке Пушкин делает следующее характерное примечание: