А я понимая, что реплика маршала, меня не красит, не моргнув глазом, соврал:
— Конь меня теснил, а Жуков похвалил, молодец, говорит, хорошо знамя держишь!
— А ты ему что?
— Я, как положено, Служу Советскому Союзу!
В День Парада погода была неважная, дождь моросил, небо в серых тучах. Но все равно настроение было праздничное. Погодная серость не ощущалась.
Красная площадь пылала множеством алых знамен. А участники парада словно в золотых кольчугах сияли орденами и медалями. Жуков выехал на белом коне из–под Спасской башни под звон кремлевских курантов, они отбили десять. Точен, как всегда. На середине строя маршала встретил командующий парадом Рокоссовский, он доложил:
— Товарищ маршал Советского Союза, войска для Парада Победы построены! — и тут же ловким движением выхватил строевую записку и вручил ее принимающему парад.
Ах, как же были красивы эти два профессиональных кавалериста — спины прямые, в седле как влитые, головы поставлены гордо, груди в орденах развернуты…
Жуков после объезда войск легко взбежал на трибуну (даже дыхание не сбилось), поздоровался со Сталиным за руку и начал читать доклад громким четким голосом. Речь его не запомнилась. И даже, когда я прочитал ее в газете, все равно в душу не запала. А я ждал, что в такой торжественный исторический момент, будут сказаны какие–то особенные слова. Видно, писали эту речь маршалу с оглядкой на международный резонанс, да и на самого Сталина. Может быть, даже на Политбюро этот текст шлифовали и правили. В общем все было в той речи, что полагалось сказать о войне, о победе, но не было того зажигающего огня, какой был, ну, хотя бы вот в тосте–экспромте Сталина о русском народе.
Но нет в том вины Георгия Константиновича — не сам писал, по тексту видно — не его слова, не его манера. Засушили, заказенили «пугливые» чиновники речь маршала. Кстати, только на параде я да и другие участники узнали, что это за несколько длинных шеренг ходили с нами на тренировках с палками. Мы недоумевали — чего они делают? — несут длинные палки перед собой, а потом бросают их на землю и уходят. И вот на параде после прохождения фронтовых полков, между ними и строями Московского гарнизона эти солдаты оказались с гитлеровскими знаменами вместо палок. Они их несли как трофеи фронтов, опущенными к земле и с презрением швыряли на землю около Мавзолея. Все это проделывалось под дробь сотен барабанов, как когда–то в стародавние времена перед казнью через расстрел или повешенье. Вот и знамена разбитых гитлеровских дивизий, включая и личный штандарт Адольфа Гитлера, солдаты швыряли, как старые тряпки и отвернувшись от них уходили на свое место в строю. А барабаны все били и били смертную дробь!
А потом опять грянул тысячетрубный оркестр, и мы пошли торжественным маршем вслед за фронтовыми колоннами. Говорят, когда Жуков произносил речь, то у Сталина, поглядывающего на маршала, желваки катались по скулам. Не знаю, не видел, далеко от нас трибуна, а когда проходили мимо Мавзолея, не до того было. Я видел боковым зрением Сталина, Жукова и других членов правительства, но лиц их не различал, они стояли, как силуэты. Надо было следить за равнением, соблюдать дистанцию, держать знамя в определенном положении, ну и рубить строевым шагом, чтобы искры летели от брусчатки.
После праздника я не раз видел пленку кинохроники о Параде Победы, разумеется, в первую очередь себя искал, но и на экране, когда лицо Сталина появлялось крупным планом, желваков я не видел. Но как стало известно потом, желваки все же были — внутренние и очень крутые.
Придут новые времена, напишут о Сталине много справедливых разоблачений и упреков, но и грязи польют изрядно. В день победного парада все участники его относились к Верховному с величайшим уважением. Восхищались его великой скромностью — всем было понятно — Парад Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий. Тогда слова «великий полководец всех времен и народов» воспринимались как соответствующие его заслугам в войне невиданных в истории размахов.
И вот он отказывается от принадлежавшей ему по праву чести принимать парад и уступает эту почетную миссию своему соратнику и заместителю маршалу, трижды Герою Советского Союза Жукову. Все в этом поступке прекрасно и благородно. И замена достойная — Жуков пользовался огромной любовью в армии. Не знали мы тогда закулисных тайн, теперь они раскрыты. Вспомним вместе как было на самом деле.
Жуков пишет, что 12 июня в Кремле Калинин вручил ему третью Золотую Звезду. Тогда, эта высшая награда воспринималась как заслуженная без всяких сомнений. Да и сегодня едва ли у кого–то, повернется язык, чтобы выразить сомнение. Но с позиций нашей нынешней осведомленности формулировка в указе о награждении Жукова наводит на размышления; уже тогда недоброе отношение к нему Сталина проскальзывало. Текст указа несомненно продиктовал Сталин, кто же еще может давать оценку заместителю Верховного? И гласил этот текст, что высшая награда дается маршалу Жукову «…за образцовое выполнение боевых заданий Верховного Главнокомандования по руководству операциями в районе Берлина». Вдумайтесь в эти слова и вы без труда уловите, что они не только не отражают заслуги маршала, но и прямо оскорбительны. Ему дают награду не за победу в Берлинской операции, а за исполнительность, не за высокое полководческое искусство, а за «образцовое выполнение боевых заданий», которые давал Сталин.
«После вручения награды, точно не помню, кажется, 18 или 19 июня меня вызвал к себе на дачу Верховный.»
Надо полагать, он поздравил Жукова со званием трижды Героя, и обмыли они эту награду. А в глубине души хозяин может быть тешил свое болезненное самолюбие, вспоминая «формулировочку» указа о награждении, которую он сочинил для истории. При том застолье на даче, когда до парада оставалось несколько дней, Сталин спросил: «не разучился ли я ездить на коне?
— Нет, не разучился.
— Вот что, вам придется принимать Парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский.
Я ответил:
— Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать Вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад следует принимать вам.
И. В. Сталин сказал:
— Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе.
Прощаясь, он заметил, как мне показалось, не без намека:
— Советую принимать парад на белом коне, которого вам покажет Буденный.»
Какое благородство! Какая скромность. Какое уважение к Жукову. Все это было бы так, если бы за кулисами не творилось иное. Парад намеревался принимать Сталин сам и именно на белом коне, как все великие полководцы. Об этом стало известно позднее от его сына Василия Сталина, который в кругу собутыльников разболтал тайну своего самолюбивого отца.
А дело (по рассказу Василия) было так. Сталин понимал, что он не молод и на коня не садился с далеких времен гражданской войны, да и тогда редко бывал в седле, больше руководил в салон–вагонах. Вот он и решил потренироваться, чтобы не опозориться перед войсками на Красной площади. По его приказу ночью в манеж (благо он рядом с Кремлем и тогда еще был не выставочным залом, а действующим манежем) привели белого коня, на котором он собирался принимать парад. Сталин хорошо знал историю — конь под победителем должен быть именно белый.
И вот ночью, когда в Москве и в Кремле все спали глубоким сном, Сталин в сопровождении только самого доверенного — начальника личной охраны генерала Власика (который был его ординарцем еще под Царицыным) отправился в манеж. В этот вечер на квартире Сталина был Василий, который увязался за отцом (если бы не он, мы бы не узнали многих подробностей, да и вообще об этом эпизоде из жизни вождя — Власик умел держать язык за зубами).
В манеже горел полный свет, недалеко от входа стоял белый конь, которого держал под уздцы коновод, Сталин подошел к коню, потрогал седло, не без труда занес ногу в стремя. Власик поспешил было ему на помощь, хотел подсадить, но Сталин тут же остановил его: «Не надо, я сам». Затем он сильно оттолкнулся от земли правой ногой и грузно плюхнулся в седло. Конь от такой неумелой посадки запрядал ушами и стал перебирать ногами. Чтобы не свалиться, Сталин пытался удержать себя в седле, сжимая крепче ноги. А конь, понимая это по своему, горячился и пошел боком–боком, отчего седок сполз набок и стал падать. Коновод, Власик и Василий кинулись на помощь и не дали Сталину рухнуть на землю. Но все же он из седла вывалился и повис у них на руках.
Встав на ноги, Иосиф Виссарионович недовольно крутнул плечами, освободился от поддерживающих рук, сердито буркнул: «Отойдите». Он был упрям! Злость закипела в нем, решил показать этой строптивой лошади свою твердость. Вновь вставил ступню в стремя и на этот раз более решительно взлетел в седло. «Дай», — сказал коноводу и взял у него поводья. Сталин зло натянул повод и ударил ногами в бока лошади. Хорошо обученный конь не понимал седока: натянутый повод приказывал стоять на месте, удар в бока посылал вперед. Конь «заплясал», перебирая ногами, и опять пошел боком–боком. Сталин еще раз дал ему, как говорят кавалеристы, шенкеля, и конь устремился вперед тряской рысью. Проехав с полкруга, Сталин попробовал выпрямить спину, обрести гордую осанку, но, видно, при этом неловко надавил каблуками в бока лошади, причинив ей боль, и она нервно вскинула задом, отчего Сталин тут же вывалился из седла.
