Шапур I начал свое царствование призывом к великому богу Ахурамазде поддержать его восшествие на трон. Оба, и Ардашир I, и Шапур I, были зороастрийцами – приверженцами мистической религии, первым пророком которой был Зороастр (он же Заратустра), живший в дни Дария I. Зороастризм имел сложную теологию и еще более сложные ритуалы, но ко времени Шапура I основой его концепции было разделение Вселенной на две равно могущественные противоположные силы: добро и зло. Добро исходило из сущности великого бога Ахурамазды; зло пребывало в противодействующем божестве[307] – Аримане.2 Этот дуализм означал, что добро и зло находятся в вечном конфликте, и что последователи Зороастра обречены на бесконечную битву против сил зла, представленных демоническими духами, называемыми дэвами. Древний символ веры, приписываемый самому Заратустре, начинался так:
«Я проклинаю дэвов. Я заявляю, что поклоняюсь Мазде, я отношу все хорошее к Ахурамазде. Я хочу свободы передвижения и свободы проживания для всех сельских жителей, для тех, кто живет на земле со скотом… Из всех религий, которые существуют или появятся, [эта] самая великая, самая лучшая и самая прекрасная».3
Шапур не колебался, используя поддержку Ахурамазды для подкрепления своего священного права управлять, у него не возникало даже мысли о мнении на этот счет его народа. Как царь Персии, он был законодателем добродетели. Ардашир объявил зороастризм государственной религией своей новой империи, и это объединило его подданных в священное сообщество, спаянное единой целью. Каждый подданный Шапура выступал солдатом в войне против дэвов; лояльность каждого мужчины и каждой женщины Персии была также обязательством постоянной борьбы со злом. Таким образом, официальная религия, кроме всего прочего, стала необычайно мощным организатором нации.
Первые вооруженные завоевания Шапура были направлены на римского гиганта. Он смог разгромить римский гарнизон в Месопотамии, а затем направился в Сирию, чтобы встретиться там с основными римскими силами на Ближнем Востоке. Этот первый удар персов по Риму провалился – армия Шапура была разбита сирийскими легионами, и персов заставили отступить.[308] Но, несмотря на подобный успех, победа далась дорогой ценой и продемонстрировала падение боевой силы римлян. К тому же, Рим стоял перед фактом появления нового врага на севере.
Вторжение готов
Во II веке нашей эры племена, долго жившие на северных землях, которые мы знаем теперь как Скандинавия, пересекли в лодках пролив и высадились на берег Европы. Писатель VI века Иордан *, наш лучший источник по истории готов, начинает свою историю так:
«В арктических землях существует огромный остров по имени Скандза, от которого моя повесть (с Божьей милостью) берет свое начало. Потому что раса, о чьем происхождении вы хотите знать, налетела, как рой пчел с центра этого острова и двинулась на земли Европы».[309]
Эти пришельцы были известны римлянам как готы. Иордан называет их «много и разные», и перечисляет целый набор племен, которые попали под одно наименование готов: скререфенны, финниаты, финны, дани, граннии и многие другие. Они были крепкими и неунывающими людьми, добавляет он, «как ни одна другая раса в своих страданиях и при благоденствии, потому что в свои более длинные дни они видят, как солнце возвращается на восток вдоль края горизонта, а в более короткие дни этого не видно».5 Привычные к двадцатичетырехчасовым дням и ночам, готы нормально чувствовали себя в самых экстремальных условиях.
В Европе они прокладывали себе путь сквозь германские племена к Дунаю, а некоторые двинулись на восток, к старым скифским территориям. По Иордану так они разделились на две группы: визиготы или «готы западных стран» и остроготы, восточные готы. Визиготы, выйдя к Дунаю, теперь угрожали римским территориям, в то время как остроготы заняли старые земли Фракии и Македонии.
К 249 году угроза вторжения с севера стала настолько острой, что армия взяла дело в свои руки. Император того времени, забытый Филип,[310] попытался откупиться от готов данью – но опоздал с уплатой очередного взноса, в ответ на что визиготы пересекли Дунай и опустошили местность южнее него. Возмущенные войска возле Дуная провозгласили своего генерала Деция императором вместо Филиппа; некоторые из солдат, говорит Иордан, просто дезертировали и перешли на сторону готов.
Деций продержался ровно два года. Побывав в Риме для официальной коронации, он вернулся, чтобы снова бороться с вторжениями готов. В 251 году был убит в бою на Дунае. Он был первым римским императором, который пал, сражаясь против внешней угрозы – остальных убирали соотечественники.
Когда в 252 году Шапур I начал новое наступление на сирийской границе, римские легионы были заняты, защищая как восточные границы от давления персов, так и северную границу от атак готов. Восток рухнул первым. Шапур I разгромил сирийские гарнизоны и захватил всю Сирию. В 253 году он занял большой восточный город Антиохию и разграбил его. В том же году в Риме появился император, который смог удержаться на троне всего месяц или два.
Валериан служил консулом и военачальником; ему было почти шестьдесят, но несколько лет подряд казалось, что он способен вернуть Риму удачу. Он назначил своего сына Галлиена командовать легионами на западе, и пока тот отбивал вторжения племен на Рейне, Валериан начал одерживать победы на востоке.
Отчеканенная в 257 году монета называет его «Восстановитель Мира» – это, даже оставляя место для некоторого преувеличения, предполагает значительный успех. Но в 260 году по армии Валериана проползла чума, существенно ослабив ее. Когда персы атаковали римлян у Эдессы, он вынужден был отступить, и в конце концов просить переговоров.
Шапур I согласился – при условии, что император встретится с ним лишь в сопровождении маленькой группы солдат. Валериан прибыл на место переговоров с несколькими телохранителями, Шапур I перебил его свиту и взял в плен его самого.
Позднее церковные историки, которые были самыми полными хроникерами жизни Валериана, но не любили его, потому что он ненавидел христиан, увидели в этом возмездие. Как говорит Лактанций,
«Бог наказал его новым и неожиданным способом – [Шапур,] царь персидский, который сделал его пленником, что бы ни собирался сделать, сесть в экипаж или сесть верхом на лошадь, приказывал римлянину сгибаться и подставлять спину; и тогда, ставя ногу на плечи Валериана, он с улыбкой говорил, упрекая: „Это правда, а не то, что римляне изображают на доске или штукатурке”.6 В плену Валериан прожил еще многие годы, перенося вполне заслуженные оскорбления от своего победителя; так что это римское имя надолго осталось у варваров предметом издевок и осмеяния».
Римский император, находящийся в плену у персидского варвара, служащий ему подставкой для ног, стал таким оскорблением, какое нельзя было даже вообразить. Это имело, безусловно, большое значение для Шапура, который вырезал на своей гробнице свой портрет в виде огромной верховой фигуры, которая тащит за руку Валериана. Предыдущий император Филипп смиренно стоит на коленях перед лошадью; еще один император растянулся под ее копытами.
Рим внезапно стал менее воинственным, менее всепобеждающим. В провинциях начались мятежи. Собирать армию для борьбы с восстаниями и продолжающимися вторжениями с севера удавалось уже с большим трудом: германское племя алеманнов вторгалось в саму Италию, франки (тоже германцы по происхождению) опустошали римские провинции на Иберийском полуострове, а галлы и объявили себя отдельным царством.
Валериан все еще находился в плену, но при этом оставался императором, его сын Галлиен за отсутствием отца исполнял его обязанности. Он был опытным военным, но растущий хаос превосходил возможности любого человека. Галлиен тоже мог оставаться во власти, только пока проявлял свои способности полководца, и он видел, что его дни ограничены. Он заставил своих врагов есть с ним вместе, пытаясь избежать отравления; он все время держал вокруг себя маленький круг солдат, которым верил; но в 268 году именно один из этих солдат и убил его.
Его отец Валериан тоже умер в плену. Шапур поступил с его телом, как с трофеем: Как рассказывает Лактанций,
«С него содрали кожу, выкрасили ее киноварью и поместили в храм варварских богов, чтобы так увековечить память о триумфе, и чтобы она всегда оставалась выставленной для наших послов, как предостережение для римлян. Глядя на оболочку своего плененного императора в персидском храме, они не могли придавать уж слишком большого значения своей мощи».7
