Семилетку Павел окончил в вечерней школе, и сразу способного человека послали учиться в техникум. По дороге в Магнитогорск два друга, Попович Павел и Алексей Компанец, потеряли билеты. Ехали «зайцем» и в товарных вагонах, местами по шпалам шли. Желанный Магнитогорск был уже близко, когда истратили последние десять рублей. На привокзальный «толчок» пошли продавать запасные штаны.
— Продается?.. — пожилой стрелочник поставил фонарь и растянул брюки в руках — подойдут ли сынишке? Потом спросил: — Откуда? Куда?.. — Потом достал промасленный кошелек. — Вот двести целковых. А штаны спрячьте.
Павлом зовут? Я верю: будут деньги — вернешь. Вот адрес…
Такой человек. Когда увидишь улыбку, не только двести целковых поверишь. В индустриальном техникуме он старостой в группе.
Космонавты выбрали Павла парторгом. Утром 12 апреля 1961 года он держал в руках микрофон. Ему доверили позывной «Ландыш». Гагарин знал: это позывной друзей-космонавтов. Гагарин знал: это Павел спокойным голосом говорил: «Я — «Ландыш»…
Юра, все в порядке. Все ребята тебя обнимают…»
Бесконечные испытания и тренировки, прежде чем скажут: «Годен!».
Он любит песни и поет хорошо. В Магнитогорске он выступал на большой сцене. Друг и земляк космонавта Алексей Компанец пел первым голосом, Павел — вторым. Обоих звали в консерваторию.
Алексей пошел, окончил и поет сейчас в Киевском ансамбле, Павел не забыл песен, но дорогу выбрал другую.
В Магнитогорском аэроклубе он первый раз поднялся на самолете и в тот же день написал в Узин: «Решено. Буду летчиком».
Аэроклуб. Военная школа. Служба в Сибири, в Карелии, на Дальнем Востоке. Он был хорошим летчиком. Вряд ли можно сосчитать все комиссии, по которым проходит летчик, пока он сможет назвать себя космонавтом.
Павлу на всей дороге «светил зеленый». В решающий день вызвали к генералу. Седой чело век подал руку, долго говорил. Потом спросил просто, как будто надо было съездить в Узин навестить стариков:
— Готовы, значит?.. Ну а если в ракете, скажем, на Марс… Решитесь?..
Это была только шутка.
— Хиба можно хохла запугать салом? — шуткой ответил и Павел.
Генерал засмеялся, вышел из-за стола, похлопал летчика по плечу. И сказал седой генерал, не веривший ни в бога, ни в черта:
— Ну, с богом…
Хорошо посидеть над книгой.
* * *
У меня выходной. Приезжай… Его дом рядом с домом Гагарина. Из окна можно крикнуть: «Юра!» Так и поступают, когда надо собраться.
Выходной космонавт получил по случаю приезда тетки… Тетка сидит на диване. Павел весело крутит блестящие краны и рукоятки:
— Это вода, это горячая вода. Это холодильник. Газ…
Тетка уверена, что все эти блестящие штуки имеют непременное отношение к космосу…
Признаться, я и сам разглядывал три комнаты не как жилище обычного человека. Лет пять назад на обложке журнала я видел лицо человека, суровое, непреклонное — устремленные вверх глаза, плотно сжатые губы.
Таким представлял космонавта художник.
Казалось, такой человек выше всех на голову. Он ходит иначе, по-особому мыслит и песни поет особые. Сейчас так не думаешь, потому что знаешь Гагарина, Титова. И все-таки…
Стучится почтальон. Журналы и письма. В эту квартиру почтальон доставляет украинский «Перець». Павел достает из банки привезенные теткой крошечные нежинские огурцы и листает журнал:
— Нет, ты посмотри… Ха-ха-ха!
Он переводит украинский текст. Хохочем вместе. Потом Павел вздыхает:
— Скажи честно: вот ездишь, пишешь, а читать время есть?..
Сколько мудрого понаписано! Временами не по себе. Тренировки, академия. В книжный список заглянешь — то не успел, то не прочел. Иной раз всю ночь просидел бы — нельзя! Режим…
В высоком шкафу книги: «Тихий Дон», «Кобзарь», Есенин, Хемингуэй. Десятка два книжек с ракетой и обручами орбит на обложке. Ленин, Гиляровский, «Книга об альпинистах», «Красное и черное», очерки Михаила Кольцова, Маяковский, «Философский словарь», «Двенадцать стульев», Куприн. Это корешки одной средней полки. Тут же, рядом, на стеллаже — чертежная доска, огромная готовальня, рулоны бумаги, кипа учебников, теннисная ракетка, гантели, лампа с зеленым козырьком…
В кино мы видели, как готовятся космонавты. Даже мальчишки могут сейчас перечислить: барокамера, термокамера, сурдокамера…
Очень трудные камеры. В одной время измеряется длиной бороды.
Много дней человек не слышит ни звуки из мира, не видит даже собственного изображения. Много дней. Выходит, пошатываясь, и если при этом человек улыбнуться способен, врачи улыбаются тоже: «Годен!» В другой камере вода закипает, хотя температура не выше, чем в комнате, и, если человек и тут улыбнулся, врачи пишут: «Годен!» В третьей камере — пекло. Потом — ураганная карусель. Парашют. Катапульта…
Люди, самые близкие космонавту. Мать Федосья Касьяновна, отец Роман Порфирьевич, брат Колька. Приехал человек из Москвы, от сына… Стынет чай, слушают гостя.
На листке я пишу названия всех испытаний и тренировок.
Список выходит длинным. С шутливой грустью подвожу под колонкой итог: «Корреспондентов не скоро возьмут в ракету…» Павел смеется:
— Да, не легкая лестница…
Трещит звонок у дверей. Входит женщина в кожаной куртке:
— Ребята, включайте телевизор, скорей!
Комната наполняется ревом моторов. Четыре машины прошивают на экране ровную строчку.
— Павлик, настройку!..
Еще четыре машины. Разворот. Четыре машины взмывают кверху, не теряя строя, летят вверх ногами, падают вниз, «свечка», «спираль»…
«Кто эти женщины?» — говорит диктор. Он называет портниху, чертежницу, потом называет инструктора-летчицу. Потом крупным планом лицо на экране… Фильм снимался в прошлом году, на празднике в Тушине. Женщина, которая сидит сейчас с нами у телевизора, показала высший класс пилотажа. Ее зовут Мария.
Мария Попович. Это жена космонавта. Семь лет дома на вешалке рядом висят две кожаные куртки. Он летчик, и она летчик. В этом доме жена не спросит мужа: «Это опасно?» Жена знает, каких людей берет себе небо в друзья.
На экране длинные, словно копья, машины. Пулею в небо, и только дым по экрану. Голос диктора: «Кто этот летчик?» Лицо на экране.
— Виктор, Мария, это же Виктор!
Это майор Виктор Швецов. Павел летал в звене у Швецова…
После фильма о летчиках на экране появилась девушка, объявила: «А теперь мультипликация, «Бесенок». Павел вскочил и побежал за Наташкой. Остаток дня мы смеялись над забавным Бесенком. Наташа сидела у отца на коленях.
— Пап, а тебе нравятся бесенки?.. А в нашем доме на чердаке есть бесенки?..
Наташа уснула у отца на коленях…
За ужином читали Есенина и «Тараса», спорили о фильме «9 дней одного года», смотрели альбом с фотографиями, рассказывали анекдоты и пели. Пели «Карие очи, черные брови».
Павел пел «Реве та стогне Дншр широкий…».
Потом все вместе пели «У нас еще до старта четырнадцать минут…».
— Ну а теперь рыбу съедим, — и спать, а то «дядьки» будут браниться, — сказал Павел.
Я похвалил приправу из хрена.
— Любишь? Иди сюда… Вот, гляди, десять банок купил. Мировой! Мать говорила: «Хрен будешь есть — грома не будешь бояться…»
…В электричке я почувствовал в кармане пальто маленький сверток. Хрен. Две баночки и записка: «Грома не будешь бояться…»
Полночный поезд мчался без остановок. Мелькали стрелы огней. Рядом на скамейке двое студентов, зевая, листали старый журнал.
На обложке… Что там? Вспомнился космонавт на старой обложке, суровый и непреклонный.
Я потрогал в кармане успевшие нагреться банки и достал блокнот, чтобы сделать короткую запись: «5 апреля. Был у Павла. Хороший день…»
* * *
И еще одна встреча. Она состоялась совсем недавно. Вечером позвонил телефон:
— Если можешь, немедленно приезжай.
Дверь открыл загорелый, в белой, как снег, майке человек. Обнялись.
— Прости, позвал на десять — пятнадцать минут…
Мария стояла у открытого чемодана. Рубашки, зубная щетка, бритва…
— Павлик, что еще не забыть?..
Я не спрашивал, куда собирается. У Павла, как всегда, было веселое лицо. На загорелой груди, на плечах виднелись следы электрических датчиков.
— Медицина?
— Медицина.
Павел распечатал бутылку кагора, поставил на стол сливы и яблоки. Подняли рюмки, помолчали.
— Ну, что — за дороги?
— Да, за дороги…
В комнате обычный перед всяким отъездом беспорядок. На табуретках вещи, которые взять и которые отложены. Прибежала Наташа:
