Андрей Иванович без потерь пережил пресловутую «бироновщину» и принял участие во всех громких процессах аннинского царствования: князей Долгоруковых, бывшего лидера «верховников» князя Дмитрия Голицына, Артемия Волынского. Однако сразу после смерти Анны Иоанновны Бирон – в то время официальный и полновластный регент Российской империи при малолетнем императоре Иоанне Антоновиче – усомнился в его лояльности, так как среди недовольных возвышением фаворита офицеров оказался адъютант Ушакова Иван Власьев. Но даже распоряжение герцога об установлении контроля за действиями Тайной канцелярии – участии генерал-прокурора князя Трубецкого в рассмотрении дел «о непристойном и злодейственном рассуждении и толковании о нынешнем государственном правлении»[97] – герцогу не помогло. Спустя три недели правление Бирона завершилось его арестом, который во главе отряда гвардейцев произвел еще более решительный немец – фельдмаршал Бурхард Христофор Миних. Его, в свою очередь, «ушла» в отставку в марте 1741 года новая правительница – мать императора, племянница Анны Иоанновны принцесса Анна Леопольдовна. Она же сделала Ушакова кавалером ордена Святого Андрея Первозванного. Но уже 25 ноября 1741 года регентша Анна была вместе с сыном свергнута преображенскими солдатами, принесшими во дворец (в прямом смысле слова) на царство дочь Петра I Елизавету. Уже через несколько дней Ушаков получил от нее бриллиантовую цепь к Андреевскому ордену. Правда, при очередном (происходившем при каждом дворцовом перевороте) переделе собственности Ушаков лишился подмосковного села Щербеева, но тут же присмотрел себе компенсацию и настойчиво просил осчастливить его на выбор или синодальной вотчиной – селом Озерецковским, или бывшим владением князей Долгоруковых – Лыковым-Голенищевым.[98] Елизавета Петровна повелела ему состоять при ней «безотлучно»: необходимость в его услугах была для нее настолько очевидной, что 2 декабря 1741 года она отменила уже состоявшееся назначение главного следователя в действующую армию и поставила его во главе следственной комиссии по делу арестованных «партизантов» бывшей правительницы, его же начальников – Миниха и Остермана.
Все эти большие и малые дворцовые перевороты никак не отразились на ведомстве Андрея Ивановича – его персонал и характер работы изменений не претерпел. Все так же «следовались» и карались «непристойные слова» и помышления против каждой в тот момент правившей персоны и ее окружения.
Андрей Иванович по заведенному порядку продолжал делать доклады шестому на своем веку «императорскому величеству». Теперь ему предстояло рассматривать дела воодушевленных легкостью свержения с престола законного монарха горячих голов, искренне полагавших, что «сама де государыня такой же человек, как и я, только де тем преимущество имеет, что царствует». От императрицы он добился специального указа, сделавшего его службу неподконтрольной никому, кроме самой государыни: «1743 года ноября 29 дня в Канцелярии тайных розыскных дел генерал и кавалер ‹…› Ушаков объявил, что сего же 29 дня ноября ее императорское величество, разсуждая о делах Тайной канцелярии, в каковой они важности состоят, высочайшим своего императорского величества изустным указом всемилостивейше соизволила указать: отныне впредь ни о каких имеющихся в Тайной канцелярии и той канцелярии в конторе делах известий и справок, как в Кабинет ее императорского величества, так и в Святейший Синод, и в Правительствующий Сенат, и ни в какие места без именного ее императорского величества за подписанием собственной ее императорского величества руки указа не давать».[99]
Отныне ни влиятельный в царствование Елизаветы Сенат, ни Синод не имели права требовать сведений или докладов от Тайной канцелярии. Синодские особы, правда, пытались бороться – заставить канцелярию признать подчинение религиозных дел именно церковному ведомству, на что Ушаков твердо отвечал: он будет «следовать» все дела – не только «касающияся до первых двух пунктов», но и порученные ему «точно по особливому и на то состоявшемуся именному ее императорского величества указу». С прочими же учреждениями Тайная канцелярия и подавно не церемонилась. Ушаков позволял себе, даже не вступая в сношения с Военной коллегией, требовать от Сената объявить генералам выговор за «своевольство» (они осмелились сами начать дело о неких «подметных пасквильных письмах») и указать, чтобы «оная коллегия впредь в таковые ни мало до нее не принадлежащие важные дела не вступала». Так Тайная канцелярия и ее начальник заняли особое и очень влиятельное положение в системе российских государственных учреждений XVIII века.
Едва ли правомерны попытки иных исследователей связать имя Ушакова с конкретными придворными группировками, как противника канцлера А. П. Бестужева-Рюмина и «верного соратника» генерал-прокурора Н. Ю. Трубецкого.[100] В те годы главной политической наукой стали придворные «конъектуры»; соперничавшие же у трона «партии», включавшие как русских, так и немцев, боролись с помощью назначений своих клиентов и разоблачений действий противников не за тот или иной курс, а за милости. Попытки же осмысленных политических действий, вроде составления Артемием Волынским и его друзьями проекта отнюдь не революционных, а бюрократических реформ по улучшению системы управления, представали в качестве опасного заговора с целью захвата трона и закончились публичной казнью вельможи и его «конфидентов».
В новой атмосфере менялся сам интеллектуальный уровень дискуссий. Просвещенный генерал-прокурор Трубецкой свидетельствовал, что его политические разговоры с Волынским вращались вокруг одной темы: «х кому отмена и кто в милости» у императрицы, о ссорах Волынского с другими сановниками, о назначениях при дворе и в армии. Трубецкой с негодованием отверг даже возможность чтения им самим книг; вот в молодости, при Петре, «видал много и читывал, токмо о каковых материях, сказать того ныне за многопрошедшим времянем возможности нет».
Ушаков в этот придворный мир вписался. Его трудно представить переводящим «Метаморфозы» Овидия или любующимся неблагочестивой картиной, чем грешил его предшественник Петр Андреевич Толстой. Полагаем, что его политические взгляды и духовные запросы не слишком возвышались над представлениями бравых гвардейцев той эпохи, чьими главными «университетами» были походы и служебные командировки для подавления бунтовщиков и «понуждения» местных властей. Но по сравнению с неумеренными отцом и сыном Ромодановскими и это было прогрессом: Ушаков за столом не буйствовал, а напротив, «в обществах отличался очаровательным обхождением и владел особенным даром выведывать образ мыслей собеседников».
«Непотопляемость» Ушакова объясняется профессиональной пригодностью при отсутствии каких-либо политических амбиций; умением сохранить «доступ к телу», оставаясь при этом вне всех «партий» и ни с кем не испортив отношений. За это он и был в очередной раз обласкан – в 1744 году получил титул графа Российской империи и генерал-адъютанта. Ушаков остался в милости до самой смерти. В чести и в чинах престарелый глава Тайной канцелярии генерал-аншеф, сенатор, обоих российских орденов (Александра Невского и Андрея Первозванного) кавалер, подполковник Семеновского гвардейского полка, генерал-адъютант граф Андрей Иванович Ушаков скончался 26 марта 1747 года. По преданию, перед смертью он обратился к портрету Петра I со словами «благодарности и благоговения». В последний путь он отправился «с немалым довольством» на государственный счет; в похоронной процессии участвовало множество духовных лиц: архиепископ Петербургский Феодосий, архиепископ Тверской Митрофан, епископ Вятский, три архимандрита и причт столичных церквей; по душе усопшего последовал вклад в Александро-Невский монастырь.[101]
Должность главного следователя империи перешла к не менее сановному преемнику – графу Александру Ивановичу Шувалову (1710–1771).
Придворный-следователь Александр Шувалов
Опорой Елизаветы в начале ее царствования были старые слуги ее отца. Однако это поколение уже сходило со сцены: в 1742–1749 годах умерли А. М. Черкасский, С. А. Салтыков, Г. А. Урусов, В. Я. Новосильцев, Г. П. Чернышев, Н. Ф. Головин, В. В. Долгоруков, А. И. Ушаков, А. Б. Куракин, И. Ю. Трубецкой, А. И. Румянцев. На смену им пришли новые вельможи из числа придворных цесаревны – канцлер Алексей Бестужев-Рюмин, ее фавориты Алексей Разумовский и Иван Шувалов, Михаил Воронцов, братья Петр и Александр Шуваловы. Старший из них отличался не только честолюбием, но и несомненными лидерскими способностями; его идеи и проекты (уничтожения внутренних таможен, протекционистского внешнеторгового курса, создания купеческих и дворянских банков, генерального межевания, реформы денежного обращения) определили внутреннюю политику России середины XVIII века.
