Кстати, Рузвелт вёл свою валюту ко всемирной роли не только через победу в войне. Придя к власти, он тут же обесценил доллар более чем вдвое – с $16[27] до $35 за тройскую унцию (31.103477 г) золота. Зато потом уже никаких инфляционных шагов не делал. Весь его «новый курс» оплачен налогами и займами, не обесценивающими деньги.
Рузвелт действовал не по интуиции. К тому времени выдающийся английский экономист Джон Мейнард Кейнс уже предложил лечить застой в производстве впрыскиванием избыточных денег – и ради подстёгивания внутреннего спроса, и ради повышения конкурентоспособности на внешнем рынке: в самом начале инфляции цены растут медленнее, чем обесценивается валюта. А в числе советников Рузвелта был молодой в ту пору, но уже талантливый последователь Кейнса – Джон Кеннет Гэлбрэйт.
Но сам Кейнс – в отличие от многих ссылающихся на него – прекрасно понимал разрушительные последствия инфляции. Так что прямо предписал изымать впрыснутые деньги ещё до того, как они пройдут полный цикл обращения и станут явно избыточны.
Даже в войну, когда дефицит рабочей силы нарастил заработную плату, Рузвелт предпочёл явной инфляции скрытую – в форме дефицита. Всё тот же Гэлбрэйт возглавил специально созданное управление контроля цен.
Государственная служба Гэлбрэйта на этом не кончилась. Президент (1961–63) демократ Джон Фитцджералд Кеннеди назначил его послом СГА в Индии. Кстати, на очередном посольском приёме один из гостей сообщил ему, что самой выразительной в англоязычной литературе считает фразу Гэлбрэйта «shit hits the fan» (в русском переводе – «дерьмо попало в вентилятор» – она звучит не столь изящно).
Но всё же основная заслуга Гэлбрэйта – не эта фраза, не посольская служба и даже не контроль за ценами в военное лихолетье. Более всего прославился он теорией конвергенции – постепенного слияния рыночной и плановой экономик в нечто гармонически сочетающее рыночные стимулы с централизованной координацией хозяйствующих субъектов.
У нас теорию конвергенции активно отстаивал академик Андрей Дмитриевич Сахаров – великий физик и популярный политик. Но нечто подобное наши специалисты выработали задолго до его выступлений – в незаслуженно забытой экономической дискуссии 1950–63-го годов. Инициировал её лично Иосиф Виссарионович Джугашвили, ибо уже чувствовал отставание марксовой теории от жизни по мере развития экономики. По итогам дискуссии харьковский экономист профессор Евсей Григорьевич Либерман выработал рецепт формирования социалистического рынка. Попытка Алексея Николаевича Косыгина осуществить программу Либермана, начатая в 1965-м, сорвана подорожанием нефти в конце 1973-го. Полнее всего исполнил конвергенционные указания Дэн Сяопин – ему посчастливилось пережить китайских брежневых и сусловых.
Увы, американским президентам не впрок уроки ни Кейнса с Гэлбрэйтом, ни Рузвелта с Рейганом. Нынче республиканец Джордж Уокер Буш (2001–09) вновь – как Никсон и Форд – профанирует кейнсианство. С момента инавгурации он разгоняет инфляцию всеми доступными средствами, включая безудержные военные расходы и политическое провоцирование дороговизны энергоносителей. Бен Шалом Бернанке – новый глава Федеральной Резервной Системы – в отличие от своего умеренного предшественника Алана Гринспена готов ради разгона экономики хоть разбрасывать доллары с вертолёта.
А ведь гасить дефляцию инфляцией не лучше, чем костёр – бензином. Начавшийся в 2007-м кризис ипотеки – признак непосредственного приближения полномасштабной дефляции. Интересно, успеет ли следующий президент остановить её до того, как она полностью парализует американскую экономику?[28]
Всемирный резерв: кто и почему поддерживает доллар
[29]
Творец той физики, которую сейчас называют классической, сэр Айзэк Ньютон занимался, кроме этой науки, не только толкованием откровения пророка Даниила. Основной массе своих современников он был более всего известен успехами на посту директора королевского монетного двора. И не только потому, что смог поднять производительность вверенного ему оборудования в восемь раз. Но прежде всего потому, что ухитрился – едва ли не впервые в истории – обменять старые монеты на новые не по весу, а по номиналу.
Как известно, на протяжении большей части человеческой истории деньги обеспечивались не «всем достоянием Союза ССР» (как сказано на государственных казначейских билетах СССР) и не статусом «законного средства платежа по всем долгам, общественным и частным» (как написано на банкнотах федерального резерва США), а собственным достоинством. Они представляли собою обычные кусочки ценных металлов. А казённые штампы служили просто для удобства расчётов – указывали вес этих кусочков, чтобы не каждому продавцу и покупателю приходилось возиться с весами.
На заре существования монетного обращения этим штампам не слишком доверяли и деньги взвешивали при любой возможности. Но постепенно удобство пересчёта по сравнению со взвешиванием стало очевидным. И весами пользовались в основном менялы, работавшие с экзотическими монетами дальних городов и государств.
Как только контроль за весом монет стал неповседневным, появились желающие поживиться на бесконтрольности. Для этого использовались несложные приёмы. Например, неровность краёв первых монет – неизбежное следствие несовершенства технологии – позволяла умельцам аккуратно срезать с краёв небольшие кусочки металла[30]. Именно Ньютон внедрил в практику монетного дела гурт – оребрение края монеты – для защиты от этого приёма.
Обогащались умельцы и другими трюками. А иной раз и сами суверены принимались чеканить монету полегче в надежде нажиться на доверии к своим клеймам. Кроме того, мягкий металл попросту изнашивается – считают, что чуть ли не 10 % золота, добытого за всю историю человечества, просто истёрлось и тончайшей пылью рассеялось по поверхности планеты[31].
Итог всех пертурбаций был неизменным. Рано или поздно накапливалась критическая масса производственного и эксплуатационного брака, и взвешивание вновь становилось обязательным элементом любых взаиморасчётов.
Деньги заметно легче большинства товаров. Постоянно следить за чувствительными весами не слишком удобно. Да и престиж государственной эмблемы страдает от столь массового проявления недоверия к ней. Поэтому время от времени суверены перечеканивали всю обращающуюся монету. Старые деньги (а заодно – в случае какого-нибудь политического передела – деньги государств, прекративших существование) пускали в переплавку. Из тиглей, из-под штампов выходили новенькие монеты, чей вес хотя бы на момент выпуска соответствовал гордым рисункам и надписям.
Старую монету принимали, естественно, по весу, как и любой металлолом – зачем суверену из собственной казны оплачивать ловкость мошенников и эксплуатационный износ? Подданные, конечно, страдали – номинальная ценность их накоплений падала. Но по сравнению с издержками от обращения неполноценной монеты эти страдания были терпимы. И к периодической перечеканке понемногу привыкли, как к засухам, градам и прочим ударам стихий.
Ньютон (1643–1727) основную часть жизни провёл в стране, сотрясаемой политическими и военными бурями[32]. Естественно, в ходе революций и войн монета страдала немногим меньше, чем те, кто ею пользовались. Но понятно, что перечеканка по весу, привычная в более спокойные времена, при таком состоянии страны могла вызвать очередную бурю.
Новый начальник королевского монетного двора совершил чудо. За каждый старый фунт, шиллинг или пенни – независимо от их реального веса – выдавалась – впервые в монетном деле! – полновесная монета того же номинала.
Откуда же удалось великому физику добыть недостававшее серебро?
Многие полагают, что дело именно в его научном величии. По давней легенде, Ньютон преуспел в таинстве, манившем многих, но никому не принесшем явного успеха – алхимии. Полагают даже, что толкователем пророка Даниила он стал во искупление грехов, неизбежных в этом сомнительном деянии[33].
На самом деле всё было куда прозаичнее. Нужный для пополнения британского монетного запаса драгоценный металл одолжили нидерландские купцы.
Правда, сам этот заём тоже можно счесть чудом. Нидерландам, господствовавшим тогда на морях и строившим колониальную империю, конкурент в этих приятных и полезных занятиях не требовался. Да и возврат займа послереволюционной страной был столь маловероятен, что потенциальная прибыль вряд ли могла соблазнить рачительных негоциантов.
Заём в конечном счёте так и не вернулся. По крайней мере в виде серебра. Зато вернулся в виде чугуна – ядер британских корабельных пушек. Экономический подъём островной державы обернулся многократным усилением флота. И почти весь XVIII век прошёл под знаком противостояния двух величайших в ту пору морских держав. К концу его Нидерланды практически лишились былой мощи, а Британия с полным основанием именовалась владычицей морей. А заодно и немалую часть колоний изъяла у былого владельца. Так что даже нидерландская Ост-Индская компания уступила место и название британской.
