Этот параллелизм продолжался вплоть до полного завершения земного цикла, как это находит свое описание в Апокалипсисе святого Иоанна — до конца сего мира, после чего, в силу самого этого факта, начинается славное зарождение новых небес и новой земли, возобновление земного цикла.
Пожалуй, нам было бы невозможно понять средневекового алхимика, если не обратить особое внимание на то, как он на протяжении всей своей работы старался установить точное соответствие между различными мирами, между различными уровнями реальности, между творениями трех царств природы. Все, на его взгляд, пребывает в единстве, связано лестницей, соединяющей небо с землей. Это было некое магическое царство соответствий, в котором, по убеждению алхимиков, были возможны всякого рода явления, кажущиеся очень странными нашим современникам, хотя современная наука (в отличие от последователей Лавуазье) в принципе и не отрицает возможности получения положительных результатов там, где старинные алхимики удивительным образом предстают в роли предшественников. Одним из традиционных названий алхимии было следующее: искусство музыки. Что бы сие значило? Алхимики утверждали, что знают звуки, которые, если их надлежащим образом воспроизвести, позволяют получить в процессе выполнения операций Великого Делания в точности те или иные материальные результаты. Таким образом, существовала алхимическая музыка, которая исполнялась ради получения того или иного результата в процессе осуществления определенных операций. Так находит свое объяснение присутствие, отнюдь не просто ради украшения, музыкальных инструментов, изображенных на алхимических гравюрах и рисунках.
Алхимические музыкальные партитуры, известные к настоящему времени, относятся к эпохе Ренессанса и XVII веку, однако есть основания предполагать, что подобные партитуры были отнюдь не новшеством, а скорее традицией, широко распространенной в XIV и XV веках, но тайно передававшейся из уст в уста. Весьма примечательное наблюдение можно сделать, посетив в Бурже дом Жака Кёра, известного в свое время богача, поклонника алхимии. Одна из стен исключительно вместительной житницы его дома сообщается с прилегающей к ней обширной голубятней. Расположение ячеек жилища грациозных пернатых поражает наблюдателя: само их чередование сразу же наводит на мысль о записанной таким способом мелодии; отверстия по форме напоминают ноты, которые можно видеть на партитурах того времени. Было бы весьма любопытно проверить это предположение с помощью музыкальных инструментов.
Напротив, средневековые алхимики изредка использовали магические формулы, дабы вызвать то или иное сверхъестественное явление. Тогда установилась определенная связь между алхимией в собственном смысле этого слова и попытками заклинаний, относящихся к тому, что называется церемониальной магией.
Можно составить перечень многочисленных знаков (некоторые напоминают упрощенные египетские иероглифы), использовавшихся средневековыми алхимиками для обозначения применявшихся субстанций, а также для сообщения друг другу сведений о реализуемых операциях.
Если средневековые алхимики использовали целый арсенал традиционных знаков, то мы могли бы высказать предположение (с учетом их неизбежной смысловой многозначности, включая и преднамеренную расстановку ловушек для непосвященных), что в данном случае эти знаки выступали в роли отдаленных предшественников формул, которыми значительно позже станут пользоваться химики.
Однако помимо этих традиционных знаков алхимики применяли и другой способ передачи тайных сведений: они систематически использовали различные символические изображения. И здесь попытки расшифровки зачастую уводят современных историков в ложном направлении. Приведем несколько показательных примеров подобного рода, хотя их количество можно было бы и умножить. Змея в короне символизировала агент-катализатор, благодаря которому могло достигаться соединение серы и ртути. Распятая змея представляла фиксацию летучего начала. Лев символизировал Серу Мудрых, мужское начало, постоянную часть Великого Делания, но он мог обозначать разные стадии превращения первичной материи. Зеленый лев мог означать также железный купорос.
Орел мог символизировать сублимацию используемого материала, а также переход от фиксированного состояния к летучему. Волк представлял сурьму. Ворон соответствовал черной стадии делания, а лебедь — белой. Змея или дракон, кусающие собственный хвост, традиционные символы греческих алхимиков Александрии, олицетворяли фундаментальное единство материи, замыкавшейся в себе самой. Этот мотив символизировал также процесс порождения материи материей.
Млечный Путь, называвшийся также дорогой святого Иакова, соответствовал минеральной фазе делания, а Полярная звезда, или звезда магов, связывалась с явлением, которое в решающий момент делания возникало в первичной материи.
Символы не использовались алхимиками изолированно. Адепты охотно комбинировали этот репертуар символических изображений в историях или рассказах, обычно облекавшихся в форму символических снов. Это справедливо, например, в отношении одного из самых известных алхимических рассказов, появившихся в конце средневекового периода алхимии — «Зеленого сна», автором которого считается адепт Бернар, маркграф Тревизанский. Даже если проигнорировать сознательно зашифрованные пассажи, интерпретация подобного рода символических текстов — равно как и герметических изображений и рисунков, дающих графическую транскрипцию, — ставит перед историком важную проблему: правильно ли будет систематически интерпретировать в прямом смысле сообщения о тех или иных операциях, осуществлявшихся во время делания! Или же речь шла о символической игре, которая, будучи более сложной, относилась к иного рода реальности? Не было ли так, что алхимик самим фактом манипулирования с исходным материалом Великого делания пытался воздействовать и на самого себя? Но как? Он пытался проецировать в атанор или тигель свой собственный живой дух. Таков был по крайней мере один из тайных ключей Великого Делания. Погружаясь в глубь самого себя, алхимик получал в качестве предмета исследования интроспективное открытие: внутреннее божественное ядро. Именно столкнувшись с этим обстоятельством, историк должен отдавать себе отчет в следующем важнейшем факте: тексты, документы отражают не только работу, действительно совершавшуюся в лаборатории, но также и соответствующие этой работе духовные упражнения в молельне.
Согласно адепту Исааку Голланду, работа алхимия была делом женщины и игрой ребенка. Как подступиться нам к интерпретации этой формулы или других, представляющих собой ее вариации (например, работа женщины и ребенка)? Это могло означать, что речь шла о манипуляциях, действиях, операциях, не требовавших приложения больших физических усилий. Правда, есть и другое объяснение, сводящееся к игре слов: в Средние века окраской тканей занимались почти исключительно женщины и дети, алхимиков же иногда называли красильщиками Луны, а операции по трансмутации — «окрашиванием» металлов.
Третьей и наиболее важной интерпретацией была бы следующая: умственной способностью, наиболее развитой у женщин и детей, является воображение. Именно в этом следовало бы искать главный принцип, необходимый для понимания одного из двух фундаментальных аспектов работы, выполнявшейся алхимиками в Средние века.
Этот принцип очень хорошо понимал Карл Густав Юнг, крупнейший специалист в области глубинной психологии, когда он констатировал: «Густой мрак, покрывающий алхимические приемы и методы, объясняется тем, что алхимик, с одной стороны, интересуется собственно химическим аспектом своей работы, однако он использует его, с другой стороны, чтобы измыслить номенклатуру для психических трансформаций, которые главным образом и привлекают его».[15]
Трудности, с которыми сталкивается современный историк при интерпретации дошедших до нас текстов средневековых алхимиков, проистекают из того, что в большинстве случаев одни тексты описывают одновременно материальные феномены, наблюдаемые в лаборатории, в реторте или в тигле, и едва уловимые метаморфозы, происходящие в глубине души алхимика по мере успешного продвижения в его делании в молельне. Традиционная поговорка предписывала всякому желавшему стать на путь алхимии: «Lege, lege, relege, ora, labora et ivenies* — «Читай, читай, перечитывай, молись (в своей молельне), работай (в лаборатории) и найдешь философский камень».
Небесный огонь, этот истинный Божий дар, внезапное снисхождение которого воспевал адепт (алхимик назывался философам через огонь или философом огня), одновременно являлся и зримым, и материальным огнем, знаменовавшим собой славное, триумфальное завершение операций Великого минерального Делания, и внутренним пламенем, Божественным озарением, по милости Божией снисходившим на делателя.
