Гитлер подтвердил эти задачи в своем распоряжении «О суверенных правах командующих вермахта в занятых областях» от 25 июня 1941 г.
Вскоре установилось тесное сотрудничество между командующими вермахта с рейхскомиссарами и руководителями СС и полиции, а также, соответственно, подчиненными им органами. На практике оно нашло свое выражение, наряду с частичным вовлечением военных органов в политико-административные принудительные меры оккупационного режима, в первую очередь в совместных актах террора против населения, в экономическом ограблении территорий рейхскомиссариатов для снабжения вермахта и в принудительной поставке рабочей силы.
В буржуазной литературе о фашистской оккупации эти факты почти без исключения игнорируются или затрагиваются лишь в форме случайных, мимолетных ссылок, так как они неприемлемы для поддержания легенды о неполитическом, исключительно военном поле деятельности, за которую несет ответственность вермахт. Так, Рейтлинжер, например, в своем труде «Дом, построенный на песке» пишет: «…в областях, которые были переданы германской гражданской администрации, вермахт потерял все полномочия власти». Однако они заслуживают того, чтобы на них обратили внимание, так как свидетельствуют наряду с другими фактами об активном общении военных органов с такими людьми, как Кох, Лозе, Кубе и другие, известными своими преступлениями, совершенными против советского населения.
Главную опору оккупационного режима образовывали оккупационные части сухопутных войск, окончательно сформированные с конца января 1941 г. Генеральным штабом сухопутных войск и узаконенные приказом начальника вооружений и командующего вооруженными силами резерва генералом Фроммом от 3 марта 1941 г.[86]. На основании этого приказа были вначале сформированы с использованием трех кадровых пехотных дивизий девять охранных дивизий и после усиления запасными бригадами по три дивизии были приданы каждому из тыловых районов групп армий. Из этих дивизий получили: тыловой район группы армий «Север» — 207, 281 и 285-ю; тыловой район группы армий «Центр» — 213, 286 и 403-ю; тыловой район группы армий «Юг» — 221, 444 и 454-ю охранные дивизии. Число этих дивизий вскоре пришлось увеличить. Всего за время войны в занятых советских областях было использовано 15 охранных дивизий (дополнительно к названным: 52, 201, 203, 325, 339 и 391-я дивизии). Кроме того, командующим тыловых районов группы армий и штаба охранных дивизий были подчинены резервные части из так называемой службы охраны порядка в форме большого числа оборонных и охранных батальонов. Одновременно этим штабам были, соответственно, приданы части полевой жандармерии и службы тайной полевой полиции, а также и службы управления «иностранные армии — контрразведка». Предваряя, здесь следует заметить, что командующим тыловыми территориями временно придавались и другие воинские части и подразделения.
Этот обширный военный аппарат, к которому вскоре после нападения на СССР отошли еще словацкие, румынские, а позднее и венгерские части, считался еще недостаточным для осуществления оккупационных задач. Поэтому в апреле 1941 г. начальник тыла сухопутных войск договорился с Гиммлером относительно дополнительного использования частей полиции и войск СС в тыловых районах армий и армейских группировок. В соответствии с этой договоренностью каждый тыловой район группы армий получал моторизованный полицейский полк, а каждая охранная дивизия — моторизованный полицейский батальон. Предоставленные Гиммлером силы включали, кроме того, 1-ю и 2-ю мотопехотные бригады СС, 1-ю кавалерийскую бригаду СС, а также ряд отдельных полицейских частей специального назначения. Использование частей СС и полиции в тыловых районах сухопутных войск осуществлялось — за исключением названных вначале, подчиненных непосредственно сухопутным войскам сил — через специально назначенных при командующих тыловыми районами высших руководителей СС и полиции. Однако военные командующие при «срочной необходимости боевого применения» имели право самостоятельной отдачи приказов этим частям и подразделениям[87].
Начинавшие первыми исполнение своих функций военные оккупационные органы приступали тотчас же после захвата отдельных советских областей к созданию своих жестоких режимов принуждения[88]. Они ликвидировали государственные и общественные учреждения и отменяли советскую законность. Вместо Советов депутатов трудящихся были назначены произвольно под контролем военных властей местные административные органы, во главе которых находились предатели, уголовники, выходцы из бывших эксплуататорских классов, среди них были и возвратившиеся с фашистскими войсками эмигранты. Оккупационные власти конфисковали наибольшую часть медицинских и культурных учреждений для военных целей, преподавание в общеобразовательных школах было почти повсеместно запрещено. Все население подлежало охвату строгой принудительной системой регистрации. Одновременно было отменено право свободного передвижения и перемены адреса, а также предоставления приюта лицам, прибывшим из других местностей, без разрешения оккупационных властей. Покидать дома, особенно в городах, разрешалось лишь в дневное время. Военные органы в большом количестве привлекали население оккупированных областей на принудительные работы по обеспечению войск. Кроме того, они ввели широкую систему конфискации и реквизиции.
За всякие нарушения фашистских распоряжений выносились самые строгие наказания, при этом доминировала смертная казнь. Зачастую она применялась даже за такие «преступления», как несоблюдение комендантского часа, нарушение поставок товаров и т. д.[89].
С особой жестокостью подавляли военные органы любое сопротивление населения. При этом они применяли смертную казнь не только за активные действия против вермахта и оккупационных властей, но и, например, за срывание немецких объявлений, распространение сообщений советского радио, хранение советских листовок, невыполнение распоряжений о сообщении местонахождения оставшихся красноармейцев и партизан и даже за загрязнение дорог. В соответствии с положениями «приказа о судопроизводстве» доказательство виновности было необязательным. В качестве характерного примера здесь следует процитировать приказ командира I армейского корпуса, подписанный генералом Клеффелем, в котором дословно говорилось: «Любая деятельность гражданских лиц, которая идет на пользу врагу, и любой вид деятельности, который может нанести вред вермахту (например, хранение листовок противника), должны караться смертной казнью. Учитывая особые обстоятельства этой войны, во многих случаях для этого достаточно уже одного подозрения»[90].
Военные органы, однако, не ограничивались лишь введением системы мер террора и принуждения по отношению к советскому населению. Проводя с первых дней интенсивные розыски «политически опасных элементов», под которыми понимались определенные части советского населения, а также обособляя и выделяя советских граждан еврейского происхождения, они одновременно во многих местах осуществляли подготовительные меры для начатых вскоре после нападения на СССР акций по массовому уничтожению целых групп населения в оккупированных областях.
Господствующие круги Германии предприняли нападение на СССР, ожидая быстрой победы над страной социализма. Они были весьма уверены в своем деле, так как ход предшествовавших кампаний против различных капиталистических стран Европы соответствовал в основном их расчетам молниеносной войны. При подготовке этой агрессии они также стремились осуществить точный учет сил противника, чтобы иметь значительный перевес в силах. Однако они были не способны понять сущность и характер Советского государства, преимущества социалистической экономической системы перед капиталистической, в особенности силу марксистско-ленинской идеологии, социалистического сознания руководимых Коммунистической партией народных масс и вытекающую отсюда непреодолимую силу сопротивления по отношению к любому агрессору.
Эта неспособность к правильной оценке привела к поражению германских империалистов и милитаристов при наступлении на Советский Союз. Уже в первые дни и недели кампании офицеры фашистского Генерального штаба вынуждены были признать, что сопротивление советских войск превзошло все их ожидания. Их вначале оптимистическая оценка была омрачена в течение лета и осени 1941 г. и сменилась озабоченностью о возможности достижения агрессивных целей. Ярким примером этому являются, между прочим, записи в дневнике Гальдера. Если он 3 июля 1941 г. считал кампанию уже выигранной, то 11 августа ему пришлось констатировать, что «колосс Россия» был недооценен во всех областях. Несмотря на это, фашистское руководство и в дальнейшем переоценивало свои силы и считало, что оно сможет в ходе наступления на Москву в октябре — ноябре 1941 г. с использованием всех наступательных сил нанести решающее поражение противнику, который, по всей видимости, исчерпал свои последние силы. Гитлер в своем приказе от 2 октября заявил, что теперь «наконец созданы предпосылки для нанесения последнего мощного удара, который должен привести к разгрому противника еще до наступления зимы». Уже 2 декабря 1941 г. генерал-фельдмаршал Бок, который руководил наступлением на Москву, констатировал: «Оборона противника находится на грани своего кризиса»[91]. В советском контрнаступлении, начавшемся неожиданно для фашистского руководства 5 декабря 1941 г., с наибольшей яркостью отразились просчеты и авантюризм господствующих кругов Германии и их военной клики. Значительные успехи советских войск развеяли миф о непобедимости вермахта и привели к окончательному провалу молниеносной войны.
