Неподкупный борется в одиночестве.
Помощь ему стремится оказать Марат, но как раз в это время положение Друга народа становится исключительно тяжелым. Поскольку он не прекратил нападок на новую Ассамблею, новая Ассамблея, амнистировавшая всех политических деятелей, пострадавших после избиения на Марсовом поле, одного лишь Марата исключила из этой амнистии. Легионы ищеек шли по его следам, заставляя журналиста петлять и перебираться из убежища в убежище. В этих условиях "Друг народа" стал выходить все реже, а затем, с 15 декабря, выпуск газеты и вовсе прекратился.
Казалось бы, Робеспьер имел все основания рассчитывать на Дантона, положение которого сейчас было прочным, как никогда: снова избранный в ратушу, он стал вторым заместителем прокурора Коммуны.
И однако в полемике о войне экс-председатель кордельеров повел себя крайне странно.
16 декабря он выступил в Якобинском клубе.
Это было его первое и последнее выступление по вопросу о войне.
Дантон начал с восхваления Бриссо, этого "колосса свободы". Перейдя к сути дела, он был предельно краток и резюмировал свои мысли в весьма уклончивой форме:
- Если вопрос состоит в том, чтобы знать, будет ли война, я отвечу: да, фанфары войны протрубят...
Это было сказано для Бриссо. А дальше - для Робеспьера:
- Но, господа, вопрос в том, когда будет война. Не после того ли, как мы внимательно познакомимся с ситуацией и все взвесим, не после того ли, как установим намерения исполнительной власти, которая нам предложит войну?..
После этого Дантон не произнес больше ни слова и молчал до начала марта.
- Я не агитатор, - оправдывался он позднее, говоря о своем "довольно тяжелом" молчании.
Дантон был верен себе. Он не мог не признать правильности аргументации Робеспьера. Его также беспокоила политика двора, и он также боялся, что в случае войны во главе армии будет поставлен ненавистный Лафайет.
Но с другой стороны, он не хотел выступать против Бриссо, с которым его связывало очень многое: в прошлом - общие симпатии к орлеанизму, в будущем - далеко идущие планы, вплоть до надежды войти в правительство.
Тем более что в этом смысле Бриссо делал ему весьма недвусмысленные авансы.
Жирондисты не могли не добиться своего.
Их красноречие и направление политики уже пленили Собрание. В их руках сосредоточились главные муниципальные должности в провинции и в столице; сам мэр Петион, еще недавно шедший за Робеспьером, стал проявлять к ним благоволение.
Двор, предвкушая скорое осуществление своих планов, для виду готов был расшаркаться перед теми, кто стремился претворить его мечты в действительность.
В марте 1792 года король согласился сформировать министерство из жирондистов. В новом кабинете оказались все запланированные кандидаты, за исключением... Жоржа Дантона!
Бриссо и компания, нейтрализовав его в своей борьбе с Робеспьером, затем, считая его ненадежным союзником, отказались иметь с ним дело. В своих хитроумных комбинациях Дантон не учел того, что садящийся между двух стульев рискует очутиться на полу.
В ярости трибун проклинает свою игру.
Как он глупо попался на их приманку, как сразу не понял, с кем вступает в сговор! И, пылая жаждой мести, Жорж Дантон протягивает обе руки тому, кого несколько дней назад так старательно не замечал.
Именно тогда-то он и бросил Бриссо упрек в бриссотинстве.
Отныне Робеспьер приобрел себе прочного и верного союзника.
И даже не одного: как раз теперь Марату удалось преодолеть свои трудности и снова вернуться в строй.
Зима 1791 - 1792 годов была для Марата невероятно тяжелой.
Преследуемый врагами, нигде не находя укрытия, он терял свое обычное мужество. У него не было ни сил, ни средств, ни типографии, ни помощников. И тогда появилась женщина, сыгравшая великую роль в его жизни.
Симонна была дочерью простого плотника из Турню. С детских лет она вела трудовую жизнь. Муж одной из ее сестер был наборщиком и одно время работал в типографии Марата.
Именно тогда Симонна познакомилась со своим будущим мужем.
Она полюбила Марата, но долго скрывала свои чувства. Марат, в свою очередь, ничего не замечал или боялся поверить тому, что замечал: ему, уже немолодому, больному человеку, так мало следящему за своей внешностью, бездомному, гонимому нуждой и врагами, казалось невероятным, чтобы красивая молодая девушка, которой он годился в отцы, могла испытывать к нему что-либо, кроме жалости...
Симонна пришла, поняв, что настало ее время, что сейчас никто ее не заменит. Вместе с теплотой и любовью она принесла Марату свои небольшие сбережения; и эти трудовые гроши оказались ценнее золотых слитков, ибо они помогли журналисту перевести дух и дождаться более существенной помощи от патриотических обществ.
Между тем Клуб кордельеров, остававшийся цитаделью свободы, подал свой голос. "Сегодня, - писал председатель клуба Марату, - больше чем когда-либо чувствуется необходимость энергичного выступления, чтобы разоблачить бесконечные заговоры врагов свободы и поднимать народ... Мы надеемся, что Друг народа откликнется на призыв родины, когда она особенно нуждается в нем..."
И Друг народа откликнулся - мог ли он поступить иначе?
13 апреля, после почти трехмесячного перерыва, Марат нанес новый удар. Это был удар по жирондистскому кабинету министров, "министерству патриотов", как сами себя они называли.
"Все публицисты, - писал он, - рассматривают образование нового министерства как лучший прогноз на будущее. Я не разделяю подобного взгляда; в моих глазах опозоренные министры менее опасны, чем министры, пользующиеся доброй славой, но обманывающие общественное доверие".
Марат утверждал, что жирондисты призваны к власти по рекомендации Лафайета и фельянов. "Они сочли нужным указать королю средство ввести народ в заблуждение видимостью лжепатриотизма, беспрепятственно плести заговоры под покровом мнимых Аристидов*, пользующихся доверием нации..."
_______________
* А р и с т и д (540 - 467 гг. до н. э.) - греческий полководец и государственный деятель, славившийся честностью и бескорыстием.
Друг народа разгадал игру жирондистов.
И отныне, как и Неподкупный, он будет бороться с ними до конца.
20 апреля Законодательное собрание объявило войну австрийскому императору.
Союз жирондистов с монархией, при временном ослеплении народа, должен был победить и победил.
Но это была пиррова победа.
Война не оправдала связанных с нею надежд.
Как и предвидел Робеспьер, она отнюдь не стала воскресной прогулкой под звуки труб и литавр.
Разжигая всеобщий патриотизм, жирондисты кричали о победном марше по Европе. Согласно их прогнозам, революционеров, несущих свободу, должны были встретить признательность и поддержка угнетенных народов.
В действительности их встретили штыки и пули.
После коротких успехов по всей линии фронта началось беспорядочное отступление, похожее на бегство.
Робеспьер и Марат были правы. Франция показала полную неподготовленность к войне. Генералы во главе с Лафайетом творили измену. Кадровая армия оставалась в руках бывших дворян-офицеров. Подлинно революционные и патриотически настроенные формирования добровольцев нарочно не обучались и не вводились в строй.
Поражения на фронтах гулко отдались по всей стране. Угар слепого доверия к Бриссо и его соратникам начал быстро рассеиваться. Санкюлоты увидели, кто их подлинные друзья. Отныне массы начинают отходить от жирондистов и сплачиваться вокруг Марата и Робеспьера. Отныне им ясно, что Неподкупный прав: без разгрома внутренней контрреволюции нечего надеяться на удачу во внешней войне.
Понял это и Дантон. Теперь он твердо и недвусмысленно становится на защиту Робеспьера.
Он обрушивает всю мощь своего голоса на головы недавних союзников. Он выявляет их "низкую зависть и все вреднейшие страсти". Он предсказывает, что уже не за горами время, "когда придется метать громы и молнии в тех, кто три месяца нападает на освященного всею революцией добродетельного человека".
Так волею обстоятельств три вождя демократов снова оказываются в одном лагере. Они понимают: раз не удалось сокрушить внутреннего врага до столкновения с врагом внешним, - значит, надо мобилизовать все силы против коалиции, грудью защитить отечество, а затем повести курс революционного корабля на свержение монархии.
2. ТРИУМВИРЫ ДЕЙСТВУЮТ
В эти дни Марат, наконец, встретился с Робеспьером.
Конечно, они и до этого виделись неоднократно, прежде всего в клубе, и даже иной раз обменивались репликами. Но настоящая встреча произошла именно сейчас, поскольку именно сейчас нужно было выработать общую линию поведения.
Робеспьер давно уже покинул свое неуютное жилище на улице Сентонж и ныне обитал на улице Сент-Оноре, в двух шагах от Якобинского клуба и немногим далее от Тюильрийского манежа.
