Превознося свои заслуги, с чувством исполненного долга Помпей писал сенату: «В открытом бою беглых рабов победил Красс, я же уничтожил самый корень войны» (Plut. Crass. И). Эти слова еще больше подстегнули давнее соперничество двух политиков. Ведь еще до событий Спартаковской войны Красса «мучило, что Помпей достиг замечательных успехов, предводительствуя войсками, что он получил триумф до того, как стал сенатором, и что сограждане прозвали его Магном, то есть Великим. И когда однажды кто-то сказал, что пришел Помпей Великий, Красс со смехом спросил, какой же он величины» (Plut. Crass. 7).
Сторонники и противники обоих полководцев в сенате долго и бурно обсуждали вопрос о том, кого же из них можно считать победителем. В конце концов почести достались Крассу, но его надежды на желанный лавровый венок большого триумфа не оправдались. Теперь, когда угроза миновала, возобладало мнение, что война велась с недостойным противником и такой легкой победе больше подходит «зелень Венеры», т. е. венок из мирта. Дело было в том, что, с точки зрения римского права, враги — это те, кому римский народ объявляет официальную войну или они сами объявляют ее римскому народу, а беглые рабы — это всего лишь разбойники и грабители. В итоге Крассу был назначен малый триумф, или так называемая овация с награждением именно миртовым венком. Такое отличие предполагало следующее: одетый в тогу победитель въезжал с Форума на Капитолий не в триумфальной колеснице, а верхом на лошади или даже шёл пешком с венком на голове в сопровождении флейтистов и затем у главной городской святыни — храма Юпитера Капитолийского — приносил в жертву богам овцу (рис. 45). Единственным поощрением сверх традиционной программы, которого сумел добиться для себя Красс, стало вынесение, с учетом заслуг в деле спасения Отечества, специального сенатского постановления об увенчании его все-таки лавром, а не миртом [100] .
Рис. 45. Рельеф со сценой жертвоприношения на переносном алтаре перед храмом Юпитера Капитолийского.Тем не менее все прекрасно понимали, какой серьезной опасности удалось избежать государству, ведь завершилась настоящая война, сплотившая более чем на два года все враждебные Риму силы на земле Италии. Конечно, римская военная машина была еще достаточно жизнеспособна, но восстание Спартака показало, что традиционные властные структуры республики в условиях существования многочисленного рабского окружения слишком слабы и неэффективны. С задачей укрепления основ социального порядка удалось справиться позднее только Римской империи. Если суммировать данные античных авторов об этой войне, то получится, что армия Спартака в столкновениях с римскими войсками одержала одиннадцать побед и захватила, по крайней мере, четыре города. Размах событий, связанных с этим движением, показал, каких высот может достичь воинское искусство военачальника из варварской среды, прошедшего римское военное обучение. В числе усовершенствований, внесенных им в римскую военную организацию, можно отметить усиление роли кавалерии и легковооруженных частей, стремление сделать армию более маневренной, обеспечить своевременное получение за счет хорошо организованной разведки оперативной информации о противнике. Будучи великолепным тактиком, Спартак с успехом использовал засады применительно к условиям местности и в любой критической ситуации демонстрировал образцы умелого маневрирования. Не случайно примеры, связанные с его именем, позднее были включены в трактат Юлия Фронтина «Стратегемы» как образцы преодоления в ходе военных действий неблагоприятных обстоятельств.
Спартак погиб, но еще долго в Южной Италии, где в лесах и горах скрывались разрозненные группы его бывших воинов, тлели искры великого пожара, зажженного человеком, ставшим легендой. О новой вспышке войны беглых рабов по поводу событий 70 г. до н. э. в районе бруттийских городов Темеса и Валенция упоминает Цицерон во второй речи против Гая Верреса (Cic. In Verr. V. 15. 38–39; 16. 40). О том, что это движение имело продолжение, свидетельствует отправка в Бруттий в 63 г. до н. э. из Рима специальной карательной экспедиции Квинта Метелла Критского. Видимо, он не добился какого-либо серьезного успеха, поскольку уже на следующий год мятежники объединили свои усилия, захватили город Фурии и долго удерживали его под контролем. Видимо, тогда же, учитывая обстановку, сложившуюся на юге Апеннинского полуострова, некоторые участники заговора рвавшегося к власти аристократа Каталины стали привлекать на свою сторону рабов. Цицерон явно вспоминал великую рабскую войну, когда называл главного заговорщика «этим гладиатором»(Cic. Cat. I. 12) и говорил о том, что «в школе гладиаторов не найдется ни одного человека с преступными намерениями, который не объявил бы себя близким другом Каталины» (Cic. Cat. II. 5. 9) (рис. 46).
Рис. 46. Чезаре Маккери. Цицерон, произносящий речь против Каталины (1888).Возможный конечный итог выступления Каталины и его сторонников великий оратор, явно сгущая краски, представлял как победу рабов: «Если бы они сделались консулами, диктаторами, царями, им все-таки неминуемо пришлось бы уступить все это какому-нибудь беглому рабу или гладиатору» (Cic. Cat. II. 9. 19). Впрочем, скоро основания для подобных параллелей исчезли. В 62 г. до н. э. Каталина погиб, а последних сподвижников Спартака по чрезвычайному поручению сената уничтожил специально присланный из столицы отряд пропретора Гая Октавия, отца будущего императора Октавиана Августа. И все-таки выступления против римских властей людей, сражавшихся на арене амфитеатров, не стали лишь достоянием прошлого.
Рис. 47. Марк Антоний. Портретное изображение на монете.Правда, масштабы более поздних событий были совершенно другие. Еще одно восстание гладиаторов произошло при Нероне в 64 г. н. э., когда бойцы из Пренестинской школы в маленьком городке недалеко от Рима, наверняка наслышанные о Спартаке и его товарищах, предприняли неудачную попытку обрести свободу, но были быстро усмирены приставленной к ним бдительной воинской стражей.
Среди видных представителей римского общества имя Спартака традиционно пользовалось дурной славой. Цицерон часто употреблял его как бранное прозвище по отношению к своим политическим противникам, например Марку Антонию (рис. 47). Скоро оно стало нарицательным в ряду прочих, в прошлом грозных, врагов государства. Для Горация (65-8 до н. э.) Спартак ничем не лучше марсов, этрусков и Ганнибала. Юлий Капитолий в биографии императора Максимина (235–238 н. э.), который был родом из Фракии (рис. 48), характеризуя его как «жестокого зверя», естественно, не мог упустить возможности сравнения этого правителя со Спартаком.
Рис. 48. Максимин Фракиец. Мраморный бюст.Нельзя сказать, что отношение к бывшему гладиатору и вождю рабов всегда было только негативным. Напомним, что в свое время Саллюстий обращал внимание на усилия, прилагавшиеся Спартаком, чтобы обуздать бессмысленную жажду уничтожения, которой были охвачены многие его приверженцы. Позднее благородство души Спартака, запрещавшего в своем лагере кому бы то ни было иметь золото и серебро, отмечал Плиний Старший в нелестном сравнении с развращенными согражданами. Очень высоко оценил душевные качества этого человека Плутарх. Даже Луций Флор, несмотря на всю неприязнь к вождю рабов, воспринимал его смерть, как достойную героического полководца.
Судя по стихам Клавдиана (ок. 370–404), придворного поэта императора Гонория, даже через пятьсот лет после завершения Спартаковской войны, римляне вспоминали впечатляющие поражения консульских армий в войне с восставшими рабами:
Или ты, о Спартак, привычный консулов разгонять отряды. Нож твой был посильнее меча их…
В том же духе высказывался еще более поздний автор — галло-римский поэт Аполлинарий Сидоний (ок. 430–486):
…Буду ль я говорить о Спартаке?
Огнем и мечом бушевал он вдоль всей Италии,
Битвой открытой не раз он сходился
С консульским войском, у слабых владык отнимая их лагерь,
Доблесть свою — орлов — потерявших в позорных разгромах,
Часто оружьем восставших рабов разбивал он…
Совсем другие чувства звучат в одном из сохранившихся писем Квинта Аврелия Симмаха (ок. 340–402), известного ревностного защитника древних обычаев и противника христианства, не раз устраивавшего гладиаторские игры, чтобы отметить очередной этап в карьере своего сына. В 393 г., когда тот выдвинул свою кандидатуру на должность квестора, Симмаху пришлось столкнуться с массой сложностей при организации зрелищ. В частности, накануне игр три десятка пленных германцев из племени саксов задушили друг друга, чтобы не появляться на арене. Это был жестокий удар и, по словам Симмаха, ему понадобилась вся его философия, чтобы перенести это несчастье. По поводу мужественного поступка гордых саксов он заявил, что «ничего не хочет слышать об этих негодяях, которые оказались хуже Спартака».
