Не похоже, что пятилетний план рухнет, хотя на основании информации самой советской прессы можно нарисовать самую печальную картину его выполнения… Конечно, постоянно что-то где-то не ладилось благодаря высоким темпам… Но, обыкновенно, в конце концов ошибки исправляются. Налицо имеется очень много путаницы, но, с другой стороны, очень много достижений.
У русских есть умение добиваться осуществления огромных планов исключительно благодаря своему упорству…»
Ещё недавно тон донесений английских дипломатов был иным — злобно-снисходительным.
Теперь же Западу приходилось задумываться: какой станет Россия под руководством Сталина уже в ближайшие годы?
ОДНАКО нас должна интересовать и психологическая сторона жизни некоторых общественных кругов, и поэтому вернёмся к князю Голицыну ещё раз. В 1929 году он жил в Москве и развлекался со своими сверстниками вечеринками с фокстротом. Молодой, здоровый, достаточно образованный парень. Его арестовали, но вскоре выпустили. А перед этим следователь с искренним — по словам самого Голицына — участием сказал ему:
— Я хочу вам дать совет от себя лично. Сейчас по всей стране началось грандиозное строительство. А вы фокстроты танцуете. Вам следует включиться в общенародный созидательный процесс. Мой вам совет: уезжайте из Москвы на одну из строек, усердным трудом вы докажете свою приверженность Советской власти.
Голицыну не хотелось уезжать из Москвы, и он начал отговариваться:
— Но меня не примут, я лишенец, да ещё с таким социальным происхождением.
— В избирательных правах вы будете восстановлены, — убеждённо ответил следователь.
Но разве мог такой честный совет дойти до души Гедиминовича, если он и его приятели на тех вечеринках с фокстротами забавлялись в 1929 году разгадкой таких вот «предметных» шарад: под потолок нагромождали башню из стульев, а потом она рушилась. Отгадывали замысел все: «Это социализм строится».
Да, ломали не только судьбы, но и гибельную для страны психологию. Ломали и спесь князей древнего рода, и серость их бывших смердов.
«Психологию» сломали, а Россия получила крупную индустрию, надёжную базу производства товарного зерна и новое село. Мужик — при «божьей помощи» дождями — мог порой дать в двадцатые годы рекордный урожай получше колхозного середины тридцатых. Но только колхозник обеспечивал устойчивый рост производства.
Через десять лет после переломного 29-го года Советская Россия уже имела такое сельское хозяйство и сельскохозяйственное машиностроение, что смертный голод её народам больше не грозил при любой погоде. Впервые за всю историю России.
И только колхозы и Советская власть в считаные годы вычищали из села многовековой навоз темноты и выводили крестьянскую молодежь на просторы двадцатого века. В 1917 году шестнадцатилетний Иван Чистяков — будущий генерал-полковник, Герой Советского Союза приехал в Питер из тверской деревеньки Отрубенёво, чтобы помогать дяде мести двор дома № 33 по Вознесенскому проспекту.
А через десять лет молодой краском уже изучал книгу Шапошникова «Мозг армии».
В то время кадровый военный не мог жениться без разрешения командира полка. Товарищ Чистякова Лобачёв такое разрешение получил без проблем: его симпатичная избранница Таня была из крестьянок-беднячек. Втроём друзья пошли в загс, где улыбающаяся женщина протянула книгу регистрации браков вначале жениху:
— Распишитесь.
Краском Лобачёв поставил лихой росчерк и протянул ручку невесте:
— Держи, Танюша…
А та лишь молчала и краснела.
— Распишитесь, гражданка, — нетерпеливо поторопила служащая, а Таня расплакалась:
— Я… Я неграмотная…
В тот день невеста поставила три креста не только на бумаге, но и на всей своей прошлой жизни. В конце тридцатых Чистяков вновь встретился со старыми друзьями Лобачёвыми. «Таня, — вспоминал он, — к тому времени уже имела высшее образование, закончила исторический факультет университета».
Ничего подобного в планах Троцкого не было и в помине. И это, читатель, не мнение, а факт. Заверил его сам Троцкий, заявляя в западной прессе: «Оппозиция никогда не бралась «в кратчайший срок догнать и перегнать капиталистический мир». Социалистическую переустройку крестьянских хозяйств мы мыслили не иначе, как в перспективе десятилетий. Это осуществимо лишь в рамках международной революции. Мы никогда не требовали ликвидации классов в рамках пятилетки Сталина— Кржижановского…»
Краском Чистяков пошёл за Сталиным и стал советским генералом. Крестьянка Таня пошла
за ним же — и стала историком. А вот такой их ровесник, как краском Бармин, пошёл за Троцким. И кончил тем, что из выпускника военной академии, разведчика и дипломата превратился в «невозвращенца» и очень скоро — в открытого агента спецслужб США. Ещё один их младший современник — князь Голицын выбрал позицию стороннего наблюдателя, высокомерно посматривающего на то, как его народ ликвидирует последствия господства голицынских же предков. Чистопородный вроде бы русский, в переломный момент истории Родины он оказался ей духовно чуждым. До смертного конца он видел эпоху через её невзгоды и не принял её свершений. Но и ему пришлось-таки поработать на стройках пятилеток, пройти по войне инженером-геодезистом, получить ордена и медали, написать книги для детей…
В царской России Голицын прожил бы жизнь припеваючи — бездельником или полубездельником. В России Сталина ему пришлось, пусть и без особой охоты, стать тружеником.
И в этом тоже сказались сила и правота Сталина как народного вождя и строителя державы. И вот почему он не нуждается в приукрашивании.
Точная историческая правда, извлечённая не из сомнительных по нынешним «фальшиво-архивным» временам «фондов хранения», а из зримых дел сталинской эпохи… Правда факта и логики… Этого достаточно для того, чтобы Сталин предстал перед нами тем, кем был в действительности, то есть крупнейшим созидателем во главе миллионов созидателей, самым могущественным патриотом среди миллионов молодых советских патриотов.
ЕЩЁ В КОНЦЕ двадцатых годов враги Сталина начали обвинять его в подавлении инакомыслия. И
действительно, в стране жестко пресекалась такая «свобода мысли», которая не делала различия между насилием в интересах Капитала и насилием в интересах Труда. Инако мыслить в Советском Союзе Сталина было занятием небезопасным. Но это не значило, что не позволялось или не поощрялось стремление мыслить широко и оригинально. И как раз это было стилем Сталина. Он не прощал верхоглядства и недобросовестности, но всегда был готов уважать подлинную самобытность.
Хороший пример здесь — его инициатива по отношению к Михаилу Булгакову. В непростое для писателя время Сталин позвонил Булгакову сам и потом помог ему. А вот травили Булгакова как раз те московские интеллигенты, которые признавали единственный вид многообразия: мелочные мнения собственного круга.
Был среди гонителей Булгакова и Фёдор Раскольников — будущий посол-«невозвращенец» и автор знаменитого «Открытого письма к Сталину», а в 1929 году — «начальственно-снисходительный» (выражение жены Булгакова) председатель Худполитсовета при Главреперткоме, претендовавший, по свидетельству опять же Елены Сергеевны Булгаковой, на лавры Шекспира, Мольера и Софокла с Еврипидом, вместе взятых.
В интеллектуальном и духовном отношении этот слой, в котором процветали раскольниковы, чаще всего был литературным ответвлением троцкизма, в национальном же…
Вот критики знаменитого в двадцатые годы литературного журнала «Красная новь»: Лелевич, Авербах, Волин, Гельфанд, Гроссман-Рощин, Гурштейн, Сергиевская, Маца, Нельс, Пикель, Нахамкес, Стецкий, Осип Бецкин, Поляк, Гурвич, Брайнина, Тагер, Чарный, Рамм, Мейлах, Гоффеншефер…
В журналах «Печать и революция», «Литература и марксизм» подвизались Азарх, Гельфанд, Нусинов, Коган, Мац, Эйхенбаум, Фохт, Дынник.
Редакторами «Молодой гвардии» были Авербах и Киршон. В журнале «На посту» рецензировали стихи критики Г. Перекати-Поле (Г. Кальмансон) и Гербстман. Там же могла появиться статья о Горьком с названием «Бывший Главсокол, ныне Центроуж», или такие вот строки: «Бой беспощаден, патронов не жалко и пленные — излишни».
И там же некто Свердлова писала так: «Прилавки книжных магазинов услужливо предлагают дошкольнику книжку, насквозь пропитанную чуждой пролетариату идеологией». Это — о «Цирке» и «Чудесах» Маршака и «Муркиной книжке» с «Мойдодыром» Чуковского.
«На литературном посту» (в другом «журнале марксистской критики») стояли Авербах, Волин, Либединский и барственный Раскольников. А литературные разборы писали критики Гальперина, Исбах, Левин, Мессер, Поляк, Серебрянский, Машбиц-Веров, Коган, Запровская, Кор.
