Французы, казалось, мало уделили внимания словам примирения, с которыми Король обратился к ним. Они не хвалили его обращение, они его даже критиковали и, вероятно, забыли о нем; но однажды они отдадут ему справедливость; когда-нибудь потомки назовут этот документ образцом мудрости, искренности и королевского слога. (стр.124 >)
Долг каждого настоящего Француза в сей момент — трудиться без устали, дабы направить общественное мнение в пользу Короля и представить все возможные его деяния в благоприятном свете. Именно на этом роялисты должны с крайней строгостью проверить себя и не строить никаких иллюзий. Я не Француз, я в стороне от всех интриг, я ни с кем не знаком. Но я представляю себе, как некий французский роялист произносит: «Я готов пролить свою кровь за Короля: однако, не отступая от моей верности ему, я не могу запретить себе порицать его, и т. д.». Я говорю в ответ этому человеку то, что его совесть, без сомнения, скажет ему лучше меня: Вы клевещете на мир и на самого себя; если вы способны пожертвовать жизнью за Короля, то пожертвуйте своими пристрастиями. Впрочем, он не нуждается в вашей жизни, но весьма — в вашем благоразумии, в вашем взвешенном рвении, в вашей безусловной преданности, даже в вашей снисходительности(чтобы все предположить); сохраните вашу жизнь — она ему не надобна сейчас, но окажите ему услуги, в которых он нуждается: верите ли вы, что самыми героическими из них были бы те, о которых шумят в газетах? напротив, самые невидные могут быть наиболее деятельными и наиболее возвышенными. Здесь речь вовсе не идет об интересах вашей гордыни; удовлетворите вашу совесть и того, кто вам ее дал.
Как те нити, которые ребенок по одной разорвал бы играючи, если сплести их в канат, должны держать якорь высокобортного корабля, так и масса незначительных замечаний способна создать мощнейшее оружие. Как же не послужить Королю Франции, борясь с этими предрассудками, неизвестно как возникающими и непонятно почему живучими! Разве не упрекали Короля в бездействии люди, считающие себя в сознательном возрасте? А разве другие не сравнивали его высокомерно с Генрихом IV, замечая, что для отвоевания (стр.125 >)своей короны этот великий государь мог бы найти иное оружие, нежели интриги и посулы? Но если уж заниматься острословием, то почему же не упрекают Короля в том, что он не завоевал Германию и Италию, подобно Карлу Великому, чтобы там жить благородно в ожидании, когда Франция соблаговолит внять голосу рассудка?. [197]
Что же касается более или менее многочисленной партии, яростно нападающей на Монархию и Монарха, то возбуждает ее отнюдь не одна только ненависть и, представляется, что это сложное чувство заслуживает разбора.
Во Франции нет умного человека, который бы так или иначе не презирал себя. Национальный позор удручает все сердца (ибо никогда еще народ так не презирали презреннейшие властители); значит, есть нужда в самоутешении, и добропорядочные граждане утешаются каждый по-своему. Но человек ничтожный и развращенный, чуждый всем возвышенным идеям, мстит за свои прошлые и нынешние обиды, созерцая с невыразимым сладострастием, свойственным только подлым людям, зрелище унижаемого величия. Дабы вознестись в собственных глазах, он обращается к королю Франции и удовлетворяется своим ростом, сравнивая себя с этим поверженным колоссом. Мало-помалу, уловкой своего разнузданного воображения, он доходит до того, что смотрит на это великое падение как на дело своих рук; он наделяет одного себя всей силой Республики; он обрушивается на Короля; он заносчиво именует его так называемым Людовиком XVIII; и целит в Монархию своими отравленными стрелами, а если этими стрелами удается испугать нескольких шуанов, то он встает как один из героев Лафонтена: Я, стало быть, великий полководец. (стр.126 >)
Нужно еще учитывать и страх, горланящий против Короля из-за того, что его возвращение якобы снова вызовет пальбу.
Французский народ, не позволяй прельстить себя изощрениями частного интереса, тщеславием или малодушием. Не слушай больше болтунов: во Франции слишком много умничают, а умничанье приводит к потере здравого смысла. Отдайся без страха и упрека непогрешимому инстинкту совести. Ты хочешь возвыситься в собственных глазах? хочешь обрести право на самоуважение? хочешь поступить суверенно?… Призови твоего Суверена. [198]
Совершенно посторонний для Франции, которую я никогда не видел, [199]и будучи в невозможности чего-либо ожидать от ее короля, которого мне никогда не узнать, [200]если я и предлагаю нечто ошибочное, то Французы могут по меньшей мере воспринять эти заблуждения без гнева, как промахи полностью бескорыстные.
Но что суть мы, слабые и слепые смертные! и что есть этот мерцающий свет, который мы называем Разумом? Ведь даже обобщив все вероятности, опросив историю, обсудив все сомнения и все интересы, мы все же способны объять лишь обманчивое облако вместо истины. Какой приговор вынесло это великое Существо, перед которым нет ничего великого; какой приговор оно произнесло Королю, его династии, его семье, Франции и Европе? Где и когда завершится потрясение (стр.127 >)и сколькими еще несчастиями мы должны заплатить за покой? Для созидания [201] ли он разрушил, или же его суровость неотвратима? Увы! темная туча закрывает будущее, и ни один взгляд не может пронзить этот мрак. Но все возвещает о том, что установившийся во Франции порядок вещей не может длиться, и что неодолимая природа должна возвратить Монархию. Быть может, наши чаяния исполнятся, либо неумолимое Провидение решило иначе, однако любопытно и даже полезно исследовать, ни в коем случае не упуская из виду историю и природу человека, как именно происходят сии великие преобразования, и какую роль смогут сыграть множества в событии, срок которого кажется неведомым.
Глава девятая.
КАК ПРОИЗОЙДЕТ КОНТР-РЕВОЛЮЦИЯ, ЕСЛИ ОНА СЛУЧИТСЯ? [202]
(стр.128 >) При обдумывании предположений о контр-революции слишком часто совершают мыслительную ошибку, будто бы эта контр-революция должна быть и не может не быть ни чем иным, как следствием народного обсуждения. Твердят, что народ боится, народ хочет, что народ никогда на согласится; что народу не подходит и т. д. Какая убогость! Народ — ничто в революциях или, по крайней мере, он входит в них только как слепое орудие. Может быть, четыре или пять человек дадут Франции короля. Париж возвестит провинциям, что у Франции есть король, и провинции воскликнут: да здравствует Король! В самом Париже все его обитатели, кроме, наверное, двух десятков человек, узнают, проснувшись, что у них есть король. Возможно ли это, воскликнут они, вот ведь какая странная история? Кто знает, через какую городскую заставу он въедет? Хорошо бы заранее, может быть, снять окошко, а то могут и задавить в толпе. Если возродится монархия, то решение о ее восстановлении будет исходить от народа не в большей (стр.129 >) мере, чем исходило от него решение о ее разрушении, то есть об установлении революционного правления.
Я умоляю повнимательнее вникнуть в эти размышления, и я это советую особенно тем, кто считает контр-революцию [203] невозможной, ибо слишком много Французов преданы Республике, а перемены заставили бы страдать слишком много народу. Scilicet is superis labor! [204]Можно, вероятно, спорить, большинство ли за Республику; но так это или не так совершенно не имеет значения: энтузиазм и фанатизм отнюдь не бывают состояниями устойчивыми. Уровень повышенной возбудимости скоро утомляет человеческую натуру; таким образом, даже если предположить, что народ, и особенно французский народ, способен долго желать чего-то, следует быть уверенным по меньшей мере в том, что он не сможет желать долгое время этого со всей страстью. Напротив, когда приступ горячки проходит, подавленность, апатия, безразличие всегда сменяют большое напряжение сил, свойственное энтузиазму. Именно в таком состоянии пребывает Франция, которая ничего более так страстно не хочет, как покоя. Итак, даже если предположительно во Франции за Республику большинство (а это несомненная ложь), то не все ли равно? Когда появится Король, очевидно, что не будут подсчитывать голоса, и никто не сдвинется с места; прежде всего по той причине, что даже тот, кто предпочитает республику монархии, все-таки поставит покой выше республики; и еще потому, что (стр.130 >) воли, противоположенные королевской власти, не смогут объединиться.
В политике, как и в механике, теории ошибочны, если не принимают во внимание различные свойства материалов, из которых создаются машины. На первый взгляд, кажется справедливым такое, например, предположение: Для восстановления монархии необходимо предварительное согласие Французов. Однако нет ничего более ложного. Выйдем за рамки теорий и представим себе факты.
