Это еще один аспект синдрома Новочеркасской трагедии — чувство вины от самого участия. И хоть скостили сроки, выпустили, а потом реабилитировали, но все же многие участники демонстрации чувствовали себя виноватыми и неправыми. Это были не убежденные политбойцы, а чаще люди, которые в порыве нахлынувших эмоций, прокричали в толпе свои житейские проблемы, немудреные мысли, обиды. За это и «сели». А потом тридцать лет жили ущемленные.
Один пример. В 2000 (1) г. отозвалась еще одна наша пострадавшая. Мы даже не знали, где ее искать. Числилась в списках осужденных Галина Полунина, но не обратилась к нам ни в 1991-м, когда реабилитировали основную группу репрессированных, ни в 1996-м г., когда Ельцин приезжал в Новочеркасск с Указом. Не оформила даже положенную компенсацию. О ней, Галине, иногда рассказывала Валентина Водяницкая, вместе с ней мотавшаяся в 1962 г. по лагерям и пересылкам. Говорила, что была такая девчонка с косичками, которую она защищала от всяких обид.
И вот Полунина объявилась. Позвонила из Краснодарского края, а потом и приехала в Новочеркасск, рассказала о своей жизни.
Вернувшись из заключения, Галина попыталась забыть о том, что с нею произошло в Новочеркасске. Однако в дотошных анкетах при устройстве на работу приходилось' указывать, что была осуждена. Некоторые любопытствовали. И она придумала причину осуждения, более легкую, как ей казалось — убийство мужа. Да, страшное преступление, но бытовое и попятное. Многие и посочувствовать могут — мало ли на Руси злодеев-мужиков! Понятное дело. Не то, что политика, антисоветчина… Так и жила Галина. Но потом дети ее все-таки направили к нам: «Мама! Ты же ни в чем не виновата!».
Этот случай подтверждает мысль о том, что живут еще люди, которые не слышали о реабилитации, а может, слышали, да не верят, боятся и даже денег компенсационных не хотят. Разве вернешь молодость, здоровье и годы, прожитые в страхе?
Нет, не герои они, случайно оказавшиеся в стихийной буре. Жертвы, скорее. Пострадавшие — это мягко сказано и не совсем точно. Именно жертвы, брошенные на заклание кровавому коммунистическому идолу. Но ведь жертвами оказались и другие, осуждавшие их. Их превратили в марионетки и использовали для создания антуража зловещей пьесы насилия. И даже если они свидетельствовали добровольно и убежденно, они уже были «изнасилованы» пропагандой и страхом.
Вот так описывается в донесениях в Москву реакция в Новочеркасске на решение выездной сессии Верховного Суда РСФСР:
Приговор суда был встречен продолжительными аплодисментами переполненного зала и нашел широкий отклик и одобрение трудящихся города.
Одобряют приговор также работники учреждений города, научные сотрудники и преподаватели учебных заведений. Так, например, научный сотрудник политехнического института 3. говорил в отношении осужденных: «Это — подонки общества, они совершили тяжкие преступления и их надо расстреливать».
Открытый судебный процесс оказал большое воспитательное значение на население города.
По просьбе рабочих в сборочном цехе электровозостроительного завода состоялось обсуждение хода процесса. Маляр В. при этом заявила: «Правильно сделали, что устроили показательный процесс, пусть люди знают, кто был запевалами в массовых беспорядках. Такие люди совершенно не вызывают сочувствия, это отбросы рода человеческого».
Если ранее часть людей не понимала происшедших событий, то теперь жители гор. Новочеркасска разобрались в их существе, поняли, что беспорядки были спровоцированы уголовно-хулиганствующими элементами, и с возмущением осуждают преступные действия бандитов и хулиганов.
Вот они, корни новочеркасского синдрома.
Прошли годы. Пришли новые времена и новые люди, расставившие иные акценты. Что изменилось в сознании тех, фамилии которых я сократила до одной буквы, и многих других, не поименованных, но «праведно возмущенных»? Разве не мучила совесть кого-то из осуждавших и проклинавших своих товарищей, свидетельствовавших против них и подписывавших протоколы дознаний? Ведь из этих свидетельств умело ткалась «ткачами» КГБ паутина приговоров, за которыми изломанные человеческие судьбы. Наверное, мучила совесть, но не всех… Многие находили оправдание перед самими собой, а некоторые так и уверены, что действовали правильно, разгоняя бунтовщиков и хулиганов, свидетельствуя против них, осуждая. И здесь у нас тоже есть пример.
В середине 90-х обратился к нам раненый Ежов. Все, как обычно: хлопотал о компенсации, необходимо было везти его на освидетельствование в Ростов. Во время беседы с врачом стал говорить, что он был не с хулиганами, а был сознательным дружинником, и ему очень обидно, что в него пуля попала. В тех-то ладно, заслужили. Говорил он это при стоящей рядом Валентине Водяницкой. Трудно передать ее реакцию. Бурю негодования еле удалось погасить. А компенсацию за ранение Ежову выплатили. Но каждый остался на своих позициях, при своей правде.
Новочеркасская трагедия — жестокий опыт как для одной, так и для другой стороны. Через десятилетия народ снова пошел на площади, но если на другую сторону баррикад становилась армия, то люди знали: все может быть. Армия всегда с властью, она ее часть. И только один раз, в августе 1991 г. армия объединилась с народом. Люди в шинелях не выполнили приказ. Но это уже были иные люди, иные обстоятельства, все шаталось и рушилось, и поэтому у военных был выбор.
Грубая, грязная, кровавая работа в Новочеркасске — своеобразный опыт и для машины подавления, которая, учтя ошибки, перешла потом на «тихие» методы расправы с инакомыслием и бунтарями. Главной задачей стала «профилактика» и недопущение подобных массовых явлений. На площадь с протестом успевали выйти только единицы, а большинству недовольных находилось место в психушках и лагерях.
А затем история сделала новый виток.
Часть вторая.
ЭФФЕКТ ФЕНИКСА
Покачался немного в петле
и по Высшему Суду в ад иду,
Но память об ужасах на земле
Скрашивает мое пребывание в аду.
В. Богданович
Нож бульдозера взрезал зеленый ковер песчаного холма, и стали четко видны нетрадиционные контуры могилы. Мы приехали на это старое заброшенное цыганское кладбище (одно из обозначенных в спецархиве мест захоронений, вблизи п. Тарасовский), но надежды обнаружить здесь то, что искали, было мало. Ведь буквально несколько дней назад наш раскопочный энтузиазм в Новошахтинске не дал результатов. Изрытые десятки метров земли, глубокие ямы, куда приходилось опускаться головой вниз, продираясь среди корней, не привели к цели наших поисков. А цель была одна — найти наконец-то их, расстрелянных в Новочеркасске 2 июня 1962 года.
Этой целью поистине был одержим хорошо известный в городе правозащитник, участник тех событий Петр Петрович Сиуда. Он приходил к нам, «неформалам» конца 80-х. Нашей базой стал закуток в городском Доме культуры, где ютились непризнанные молодые художники.
Еженедельные наши собрания и горячее обсуждение перестроечных тем, несомненно, были «костью в горле» угасавшей партноменклатуры, и не случайно в название этого нашего общественного симбиоза «Поиск» недоброжелатели вставляли букву «р» и получалось слово-характеристика. Впрочем, было и официальное название всей группы: «Новочеркасский культурный центр». Следуя модным демократическим веяниям, в нем было пять сопредседателей, одним их которых избрали и меня. Активно работали А. Московченко, А. Малашенко, С. Ребрин, Ю. Кудрявцев, Н. Серпокрылов, В. Бутко, Н. Тур, Н. Кисляков, Г. Марчевский, Н. Марков, В, Иноземцев, В. Лагутов, Ю. Власов, А. Сивоволов, Ю. Швец, А. Бабаков, Н. Сбитнев, Н. Енжиевская, Т. Сазонова, А. Давыденко, Л. Бойцева, Т. Турина и мн. др.
Под крыло этой первой в городе, в конце 1989 г. официально зарегистрированной горисполкомом (с большими потугами! Да ведь и законов еще подходящих не было) неформальной общественной организации собирались представители зарождавшегося движения возрождения казачества, «шестидесятники» (в основном, преподаватели Новочеркасского политехнического института), полупризнание художники, поэты и другие бунтари-одиночки, к числу которых принадлежал и Петр Сиуда. К этому времени у него имелись обширные связи с правозащитниками СССР. Он причислял себя к анархо-синдикалистам (было такое течение) и яростно пропагандировал их идеи. Бойцовским, агрессивно-пронзительным характером он был похож на своего отца, большевика с 1903 г., расстрелянного в 37-м. Семья жила в Ростове-на-Дону, где отец до ареста работал заместителем управляющего Ростовским геологическим трестом. Репрессированной во время войны, а затем реабилитированной в 1989 г. благодаря стараниям сына, была и мать Петра Петровича — Марфа Петровна. После ареста матери Петр продолжил свое детство в детдомах, а старший брат Леонид выстроил себе впоследствии довольно-таки успешную номенклатурную карьеру. И сестра Петра Петровича была его антиподом: пошла по партийной карьере, и даже заведовала отделом Промышленного горкома партии.
