Коридоры опустели. Все замерло. Арбат напрягся.
…В окружении большой свиты генералов во главе с министром и начальником Генштаба появился президент. Он шел медленно, и я вспомнил, как когда-то охрана вприпрыжку еле поспевала за Ельциным, стремительно идущим по этому же коридору, по этому же красному ковру…
По мрачному лицу и холодной интонации голоса Родионов почувствовал, что Ельцин приехал на взводе. Он вошел в кабинет министра, бросил взгляд на то место, где при Грачеве всегда висел его портрет. Там теперь висел золотистый герб. Ельцин еще больше помрачнел. Такую же холодную важность хранил и Батурин. И даже сквозь коричневатые стекла его очков можно было заметить глаза, излучающие зловещую тайну…
Родионов уточнил регламент заседания. Ельцин согласился, не глядя в глаза министру и думая о чем-то своем. Весь его облик — от выражения лица до нервных движений пальцев — излучал какую-то недобрую энергию. Президент словно куда-то опаздывал, и необходимость присутствовать здесь его раздражала.
— Давайте не терять времени, — жестко сказал он и во главе свиты двинулся в зал коллегии, облепленный телекамерами.
Наступал момент, которого Родионов ждал со времени своего назначения на должность министра, — коллективное обсуждение генеральной концепции реформы армии и ее утверждение. Этот документ Министерство обороны и Генштаб готовили почти полгода. Десятки групп минобороновских и генштабовских офицеров побывали во всех военных округах и на флотах. Сам министр «облазил» армию в центре и на самых дальних окраинах России. Его выводы и предложения рождались не на ковре министерского кабинета, а в гарнизонах. И даже когда нетерпеливая пресса стала критиковать его за медлительность в развертывании реформы — не обращал на это внимания. Сначала Верховный должен был утвердить план «генерального сражения». Майскому заседанию Совета обороны по реформе Родионов придавал особо важное значение. И даже считал, что с основным докладом надо выступить бы не ему, а главе кабинета министров. Кремль не согласился…
Поздоровавшись с членами Совета обороны, Ельцин объявил, что первым выступит министр обороны. И добавил так же жестко, обращаясь к Родионову:
— Вам пятнадцать минут.
Родионов сказал, что согласно утвержденному регламенту его доклад рассчитан на тридцать минут.
Ельцин явно заводился:
— Меньше рассуждайте. Вы уже потеряли пять минут. Осталось десять.
— В таком случае я отказываюсь от доклада, — не менее жестко ответил Родионов.
— Тогда послушаем доклад начальника Генштаба.
Генерал армии Виктор Самсонов тоже заметил, что в пятнадцать минут не уложится.
Ельцин закипел:
— У меня есть предложение — освободить министра обороны от занимаемой должности. Кто против?
В ответ — тишина. Опущенные глаза членов Совета обороны.
Для группы высших генералов вновь наступил тот момент «X», когда надо было делать выбор между молчанием и протестом. Все они прекрасно понимали, что даже идиот не мог согласиться за пятнадцать минут изложить содержание документа, который готовился полгода и который на десятилетие вперед должен был предопределить судьбу армии… Но никто из них, ни один, не встал и не сказал об этом Верховному. Ибо даже справедливое слово протеста против такого поворота дела могло грозить тем же, чем и Родионову…
Ельцина понесло. Все больше заводясь с каждым новым словом, он «порол» Родионова и Самсонова, весь генеральский корпус армии, обвиняя их во всех смертных грехах. И чем дольше он говорил, тем становилось яснее, зачем он прибыл на Арбат. Буквально каждый его критический аргумент с таким же успехом можно было обратить и против него самого — за военное строительство и состояние армии Верховный главнокомандующий первым в стране нес личную ответственность. Пять лет подряд Ельцин собственноручно своими указами раздувал гигантский генеральский корпус, а теперь обвинял в этом руководство МО и ГШ. Он негодовал оттого, что «генералы понастроили себе дач», хотя информация о сказочных генеральских виллах, построенных на казенные средства, шла в Кремль уже несколько лет подряд. Причем многие из этих дворцов стояли недалеко от дороги, по которой президент ежедневно ездил в свою загородную резиденцию… Но, казалось, в те минуты даже самые сильные аргументы уже не могли одолеть прямолинейной президентской предвзятости.
Дело было сделано. Министр юбороны России был низложен.
…22 мая 1997 года, после смещения Родионова и назначения генерала армии Сергеева министром обороны, Ельцин своим указом образовал две комиссии, которые возглавили Черномырдин и Чубайс. Первая должна была представить Президенту новую концепцию военной реформы. Вторая — план ее финансового обеспечения. Это решение президента очень многие генералы и офицеры на Арбате восприняли с чувством удивления, смешанного с унынием. Образование очередных комиссий означало, что судьба концепции военной реформы снова попадает в бюрократический круг.
У нас образование очередных комиссий всегда было дурным признаком бюрократического удушения того дела, ради спасения которого они создавались. В России, пожалуй, наиболее конструктивно всегда работали только похоронные комиссии… Генштабовские офицеры по этому поводу говорили, что «произошла смена почетного караула у гроба военной реформы»…
Очень странным выглядело и то, что президент — Верховный главнокомандующий, Совет обороны, Совет безопасности, которые по определению должны были играть главную роль в этом деле, отступали на второй план. Новый министр обороны с группой генералов в авральном темпе готовили проект новой концепции. У меня иногда создавалось впечатление, что новому руководству МО было важно не качество документа, а скорость, с которой он мог быть представлен президенту. Эта спешка была слишком опасной: группа генералов, на которых опирался генерал Сергеев, «втискивала» в концепцию такие новации, которые были очень спорными и вызывали большие сомнения у многих специалистов. Стремление военного руководства побыстрее отрапортовать Верховному о начале реформы было очень похоже на авантюру. Новую концепцию реформы предстояло обсудить на заседании Совета обороны. Но его опять отложили — президент был в отпуске…
Некоторые сотрудники секретариата Совета обороны признавались журналистам, что документ, представленный МО, «страшно сырой» и требует кардинальной доработки. Но их слов, казалось, уже никто не слышал.
Яростная имитация начала реформы, скороспелые бумажные прожекты и бодрые доклады министра о начале нового этапа переустройства армии сделали свое дело: Ельцин похвалил новое руководство МО за энергичную работу. Вместо реформы вновь создавалась ее видимость.
…А на Арбате все оставалось по-прежнему: задерживали выдачу денег, в десятый раз меняли штаты и структуру отделов и управлений, в авральном порядке готовили новые предложения по реформе, писали отповеди «клеветникам» из московских газет, подрабатывали на стороне, пили водку, обсуждали новых пришельцев, которых тянул за собой новый министр обороны, и жалели тех, кого новое начальство изгоняло. Мало кто верил в скорые и зримые перемены. Люди были раздражены тем, что судьба реформы по-прежнему зависит от насморка президента, от капризов Батурина, от личных прихотей Чубайса, от хитрых кружев Черномырдина…
Размышляя об этом, я вышел из Генштаба на Знаменку. Гневно дул в свой свисток постовой. Замерли светофоры и остановилось движение. Белый милицейский «форд» на огромной скорости пронесся мимо. Вдали показался хорошо знакомый мне длиннющий «членовоз» с президентским штандартом на капоте.
Ельцин снова ехал в Кремль.
Я был в форме и стал с бешеной скоростью соображать — отдавать или не отдавать честь Верховному главнокомандующему?..
Глава 2. МАРШАЛ ШАПОШНИКОВ
ПОСЛЕДНИЙ МИНИСТР ИМПЕРИИ
…19 августа 1991 года в 6.00 у нас в Министерстве обороны была неожиданно назначена коллегия. Проведение такого внепланового мероприятия в столь ранний час было беспрецедентным явлением.
Большинство вызванных на службу к 7.00 офицеров центрального аппарата МО и Генштаба только по пути на Арбат услышали о ГКЧП и потому первым делом спешили узнать, что обсуждалось на коллегии. Но даже «по большому секрету» офицеры секретариата министра ничего необычного не сообщили. Просто пришел Язов и сказал, что обстановка в стране складывается тяжелая, что президент СССР заболел и управлять государством в настоящий момент не может. Поэтому обязанности президента в соответствии с Конституцией временно взял на себя вице-президент Янаев.
К тому времени уже все на Арбате знали и другое: 20 августа планировалось подписание Союзного договора. Президент СССР демонстрировал активное стремление найти общий язык с руководителями республик и подвинуть их к выработке окончательного варианта договора.
