но в отношении жертв матросских самосудов марта 1917 года несправедливость была двойной: вначале собственно гибель, а затем и фальсификация памяти жертв. Капитан 1-го ранга ГК. Граф по этому поводу справедливо заметил: «Эти убийства были ужасны, но еще ужаснее то, что они никем не были осуждены».
Такие события, как массовые убийства своих же офицеров, — явление для истории достаточно редкое. При этом они не украшают ни его участников, ни власть, при которой это произошло. Поэтому о таких событиях говорить много не принято. При этом именно такие события оставляют наиболее глубокий след в массовом сознании. Кто не знает о восстании (мятеже) на черноморском броненосце «Князь Потемкин» в 1905 году? Событие, поистине ставшее эпохальным. Но в чем его знаковость и эпохальность? А в том, что впервые в истории России русские матросы подняли руку на своих командиров и начали их массово уничтожать. «Потемкин» стал водоразделом между двумя эпохами — эпохой полной подчиненности своим офицерам и эпохой, когда убийство своих начальников стало вполне обыденным делом. Не будь в 1905 году «Потемкина», вряд ли в 1917 году произошла офицерская бойня в Гельсингфорсе и Кронштадте. Причем если в 1905 году убийцы все же понесли наказание за свои самосуды, то убийцы 1917 года так и остались безнаказанными. Г.К. Граф с горечью писал: «Эти убийства были ужасны, но еще ужаснее то, что они никем не были осуждены».
Из воспоминаний мичмана Б.В. Бьеркелунда: «Временное Правительство России, как и всякое правительство, должно было дать правовую оценку февральской трагедии на Балтике и отделить революционеров от убийц-уголовников, но этого сделано не было. Этим “министры-капиталисты” сами вырыли себе глубокую яму. Трусость политическая всегда зримее, чем трусость на поле боя. Впрочем, как было им, бедолагам, дать объективную оценку убийствам, когда братишки-матросы готовы были хоть сейчас вскинуть винтовки и идти громить само Временное правительство. Задираться с “братвой” министрам было — себе дороже. Убитых офицеров уже не вернешь, так стоит ли из-за них ломать копья? Многим позднее генерал А.И. Деникин скажет, что кровавые бунты на флоте “служили первым предостережением для оптимистов”. Но Бог располагает, а люди предполагают... Как бы то ни было, но Временное правительство, взобравшееся на политический олимп с помощью мирового масонства, больше думало о сохранении своей власти, чем о наказании тех, кто способствовал их приходу во власть. Ну а что же остальная Россия? А Россия свято верила в печатное слово и с трепетом ждала сводок с фронтов, с перечнем убитых и покалеченных».
Моральная и юридическая ответственность за убийства 1917 года лежит, разумеется, на Временном правительстве и стоящих за ним партиях, как на новой власти, которое не только не сделала даже попытки отделить революционеров от убийц-уголовников, но не дало и правовой оценке этой трагедии, сделав вид, что ее просто не было. Увы, такая позиция авторитета Временному правительству среди матросов все равно не прибавила.
***
Вот уже более века вначале участники событий, а затем и историки спорят, чем именно была вызвана эта звериная жестокость матросов по отношению к своим офицерам в первые дни Февральской революции. До сегодняшнего дня на сей счет существует несколько мнений.
Сразу же отметем такие надуманные причины (порой звучавшие и еще порой звучащие), что роковую роль в матросских жестокостях играли женщины, работницы, что имелось много штрафованных матросов (особенно в Кронштадте). Но ведь убивали не только в Кронштадте, но и в Гельсингфорсе, причем преимущественно на линейных кораблях, где никаких штрафованных отродясь не бывало, да и девицы-провокаторши отсутствовали.
С этой точки зрения интересно свидетельство капитана 1-го ранга Г.К. Графа, который приводит рассказ командира линкора «Андрей Первозванный» капитана 1-го ранга Г.О. Гадда, который, оказавшись перед толпой матросов, задал им вопрос: «Чего вы хотите, почему напали на своих офицеров?» В ответ один крикнул: «Кровопийцы, вы нашу кровь пили...» Другой предъявил претензию: «Нам рыбу давали к обеду». И только в ответе третьего: «Нас к вам не допускали офицеры» — звучал не слишком внятный, но хоть какой-то мотив.
Примерно то же самое, что и Г.К. Граф, написал в своих воспоминаниях и капитан 1-го ранга И.И. Ренгартен. По его мнению, матросы «говорили о таких пустяках, что тошно было слушать». Полагаю, что в этой реплике из дневника Ренгартена проявилась вся бездна непонимания между офицерским и матросским составом флота. То, что для офицеров было мелочью, для матросов являлось символом их неполноправия и животрепещущим вопросом.
Характерно главное, что потребовали матросские делегаты, собранные командующим флотом поздно вечером 4 марта, — матросы говорили об уважительном отношении офицеров к матросам, обращении к ним на «вы», большей свободе увольнения на берег и т.д. Здесь самое главное — это именно требование отношения к ним, как к людям. Нижние чины флота не хотели быть статистами при решении политических вопросов, они стремились к активному участию в решении судеб страны. Разумеется, далеко не все из них были готовы к сознательному участию в политическом процессе, но желание поучаствовать в нем было у всех. В этой реакции матросов нашли воплощение те тенденции, которые зрели на флоте в предреволюционные годы.
В тот же день, 4 марта, депутаты команд Шхерного отряда очень четко сформулировали свои политические требования, причем это были уже совсем не «пустяки». Требования моряков были следующими: «1) полное присоединение к новому народному правительству и желание поддерживать его как в настоящее время, так и впредь; 2) присоединение к мнению Совета рабочих депутатов; 3) полная амнистия политических (имеются в виду политические заключенные. — В.Ш.у, 4) воинская дисциплина вне службы должна быть упразднена и нижние чины должны пользоваться полными гражданскими правами; 5) отдача нижних чинов под суд только с ведома и при участии гражданских властей; 6) ответственность перед законом в одинаковой степени, как офицеров, так и нижних чинов; 7) полнейшая осведомленность о текущих событиях; 8) корпус жандармов, городскую и сельскую полицию призвать в ряды действующей армии и заменить их слабосильными из армии и флота; 9) вежливое обращение офицеров с нижними чинами; 10) удаление лиц немецкого происхождения от занимаемых ими должностей как на военной, так и на гражданской службе».
Обратим внимание на последнее требование. Сильные антигерманские настроения на флоте дополняли антиофицерские настроения, т.к. среди флотских офицеров был достаточно велик процент офицеров с немецкими фамилиями. Безусловно, что в 1917 году в целом ряде случаев к расправе с офицерами с немецкими фамилиями привели именно антигерманские настроения матросов. Разумеется, антигерманские настроения не были решающим фактором, но фактором сопутствующим они, безусловно, были.
