Под флаг «измены» подтасовывалось все. Приехал в Россию греческий принц Николай — как уже говорилось, в его стране возникли крупные проблемы, а он был женат на великой княжне Елене Владимировне и рассчитывал на заступничество царя перед англичанами и французами. Однако сразу пошли слухи про "тайную миссию". И получалось, что настоящая-то измена развивалась беспрепятственно, а общественность развернула вторую атаку на власть. Положение страны было гораздо лучше, чем в 15-м, но оппозиция настолько распоясалась, что на подобные «мелочи» уже не обращалось внимания. Валили до кучи все. К примеру, "продовольственный вопрос". Который перед Россией вообще не стоял, нужно было только упорядочить снабжение. Но уж очень удобным он был для политических спекуляций, поскольку касался каждого. И на полгода растянулись дебаты о введении твердых цен, даже о принудительной продразверстке. В результате не было сделано ничего, кроме возникновения еще нескольких бездельных комитетов, но запаниковали горожане, ожидая голода, и принялись скупать хлеб на сухари, создавая новые дефициты. Запаниковали и крестьяне — и начали прятать хлеб "до лучших времен" или спешили продать перекупщикам. Ну а неудачи в Румынии стали для оппозиции настоящим «подарком»… В октябре на заседании "Общества англо-руского флага" под председательством Родзянко кадет Шингарев провозгласил: "В Англии существует удивительное взаимное доверие между правительством и общественными силами. Там нет темных сил и безответственных влияний", — что было встречено бурными овациями. И ведь действительно сказано "в яблочко". Но опять почему-то ни Шингарев, ни аплодировавшие ему не относили слов о "темных силах" и "безответственных влияниях" к самим себе.
Апофеозом атаки на власть стала сессия Думы, открывшаяся 14.11. Премьера, явившегося на первое заседание, освистали, встретили криками: "Вон! Долой изменника Штюрмера!" Он и другие министры вынуждены были уйти. После чего последовала знаменитая скандальная речь Милюкова, вываливавшего негативные факты. И рефреном звучали слова: "Что это — глупость или измена?" Дескать, я ни в чем прямо не обвиняю, но выбирайте одно из двух. А в качестве «доказательств» зачитывал выдержки из немецкой газеты… Эта речь потом распространялась по рукам в миллионах экземпляров. На заседании зачитали резолюции губернских земских управ и прогрессивного блока — "как считает вся Россия, совместная работа общественных сил с правительством невозможна, а без этого выиграть войну нельзя". Вывод следовал все тот же требования "ответственного министерства". Военному и морскому министрам, поскольку от Думы зависело финансирование их заказов, пришлось прийти с униженным поклоном, и депутаты вдоволь поиздевались над ними. А когда министр путей сообщения хотел доложить об окончании строительства Мурманской дороги, его не пожелали слушать. Он 2 часа ждал в передней, пока депутаты спорили, выгнать его или дать выступить.
Но в период сессии произошла очередная перетряска правительства. Вместо Штюрмера премьером стал Трепов. И когда он пришел в Думу с новым министром земледелия Риттихом — тоже освистали, кричали: "Мы будем бороться с вами". А 5.12 разразился еще один скандал. Депутат-монархист Марков-второй оскорбил Родзянко, с думской трибуны назвав его «мерзавцем». И пояснил: "Я подтверждаю то, что я сказал. Я хотел оскорбить вашего председателя и в его лице хотел оскорбить всех вас, господа. Здесь были произнесены слова оскорбления высочайших лиц, и вы на них не реагировали, в лице вашего председателя, пристрастного и непорядочного… я оскорбляю всех вас". Его исключили на 15 заседаний. Но возмутились левые — нескольких их депутатов тоже исключили на 15 заседаний за то, что оскорбляли Трепова, и теперь спорили, можно ли равнять такую «мелочь», как оскорбление премьера с демаршем Маркова? Были желающие вызвать его на дуэль — но это рассосалось. Сам же Родзянко получил в поддержку массу писем и телеграмм. Вечером того же дня совет профессоров Петроградского университета избрал его своим почетным членом, Екатеринославская городская дума писала ему: "Поздравляем с блестящей победой над выходкой холопа министерской прихожей" (хотя в чем заключалась «победа», так и неясно). А правительство Франции на следующий день наградило его Большим орденом Почетного Легиона. Что ж, союзники продемонстрировали свою позицию достаточно выразительно.
Пожалуй, тут следует, забегая вперед, сказать, что уже при Временном правительстве была назначена специальная следственная комиссия под председательством Муравьева по фактам «измены» в царском окружении. И комиссия весьма пристрастная — новым правителям требовалось подкрепить свои прежние обвинения и тем самым подтвердить правомочность и необходимость собственного прихода к власти. Но несмотря на это, все обвинения в измене, выдвигавшиеся в адрес царицы, Штюрмера и прочих «подозревавшихся» были фактами расследования начисто опровергнуты. Оказались голословными домыслами. Что же касается "сепаратного мира", той же комиссией Муравьева не было установлено не только реальных шагов, но даже и стремлений к нему! Но в 1916 — начале 1917 г. в качестве «достоверных» воспринимались даже и самые сногсшибательные версии. И Палеолог в своих дневниках глубокомысленно пишет, что "правительство организует голод, чтобы вызвать волнения и расправиться с социалистическими партиями". Или — что пораженческие теории Ленина поддерживаются лишь небольшой кучкой лиц… "подкупленных охранкой"! Правительство и охранка — только они! Кто же еще? И уже накануне Февральской революции либералы со своими зарубежными друзьями на полном серьезе муссировали версию, что социальный взрыв преднамеренно готовится правительством, чтобы подавить его, разогнать Думу и под предлогом волнений заключить пресловутый сепаратный мир с немцами… И ведь как же опять до боли узнаваемо. Будто слушаешь сенсационные «разоблачения» времен Чеченской войны. Или "журналистские расследования" нынешней «прогрессивной» телеканализации…
Хотя тема сепаратного мира была на слуху чуть ли не постоянно, но даже и Германия серьезных намерений к нему в 1916 г. не проявляла. Лишь в начале года Тирпиц и примкнувшие к нему деятели убеждали руководство, что с Россией нужно мириться любой ценой — отдать ей Галицию, Персию, открыть проливы, даже взять на себя русские долги Франции. Но после побед 15-го их не слушали, а с отставкой Тирпица исчезла и его идея. В мае германский МИД выдал куда более обтекаемые проекты: чтобы Россия отказалась от Польши, Литвы и Курляндии, а ей взамен дать часть Галиции, Турецкую Армению, право прохода через проливы. И признать ее зоной интересов Маньчжурию и Монголию. А туркам компенсировать Армению Западным Ираном. Конечно, без разгрома России такие предложения шансов на успех не могли иметь. И немцы, похоже, это понимали, но продолжали подъезжать к японцам и другим посредникам, чтобы вбить дополнительные клинья между союзниками по Антанте. После Брусиловского прорыва о мире взмолилась Австро-Венгрия, и даже воинственный Конрад стоял за мир любой ценой. Однако германская дипломатия сумела успокоить партнеров, а успехи на Дунае снова вскружили головы. И в октябре Бетман-Гольвег с австрийским министром иностранных дел Бурианом принялись азартно исправлять будущие границы с Румынией, Италией и Россией в свою пользу. В проекты включался полный возврат немецких колоний и т. п.
Хотя серьезность собственного положения в германском руководстве сознавали. Но выкручиваться пробовали другими способами. Стала смягчаться оккупационная политика на Востоке. Спускались на тормозах прежние планы «депортаций» и германизации захваченных земель. И вместо этого в ноябре последовал совместный германо-австро-венгерский манифест о провозглашении независимой Польши "из земель, бывших в составе России", — в виде конституционного королевства с германским принцем на престоле. По мнению Бетмана, такой шаг давал немцам нового союзника и позволял сформировать большую польскую армию. Однако не вышло из этого ничегошеньки. Во-первых, подобной акцией немцы даже теоретически отрезали себе путь к сепаратному миру и затруднили путь к миру общему — Россия разозлилась за столь бесцеремонные манипуляции с ее территориями, и царь теперь склонялся к самой жесткой линии — с полным уничтожением германского военного могущества. А во-вторых, и поляки оскорбились. Они рассчитывали на объединение своей страны, а воссоздание ее в границах лишь одной части восприняли как "подтверждение раздела Польши". Даже ярый русофоб Пилсудский начал задерживать свои «легионы» в тылах, сберегая для будущей борьбы за Польшу, — за что и угодил в тюрьму.
А страны Антанты готовились к новым боям. Жоффр планировал серию из трех последовательных наступлений. Сперва на Камбрэ, потом на Сен-Кантен чтобы перемолоть в этих сражениях вражеские резервы. А потом решающий удар — на р. Эна, между Реймсом и Суассоном. Но его планы вызвали резкую критику. Ведь они заведомо сулили огромные жертвы, с несколькими этапами «перемалывания». Под Жоффра давно уже вели подкоп его противники — депутаты Мажино, Тардье и др. И воспользовались случаем для атаки, обретя поддержку и среди англичан в лице рвущегося к власти Ллойд Джорджа. План Жоффра правительство не утвердило, ему поставили в вину большие потери, переоценку румынской армии. И 2.12 он подал в отставку — которую, правда, обставили почетно, присвоив ему "на дембель" чин маршала. Верховным Главнокомандующим стал "герой Вердена" Нивель. Он предложил другой план — как считалось, более выигрышный. Разгромить немцев в одном решающем сражении. Связать их демонстрационными атаками на второстепенных участках, а затем проломить фронт внезапным ударом там же, где и предлагал Жоффр, на р. Эна. И тут же двинуть в прорыв огромную "маневренную массу" из трех армий.
