Комендант нашел тон письма, да и самое требование немного оскорбительным и пожаловался московскому главнокомандующему графу Салтыкову. Главнокомандующий, вероятно, тоже не совсем довольный тем, что Валуев обратился к коменданту помимо его, в тот же день уведомил Валуева, «что он находит действия коменданта совершенно законными и просит в подобных случаях обращаться к нему, главнокомандующему, и содержать коменданта в том внимании, какого он заслуживает по отличному усердию и исправности, в толиколетнем прохождении важнаго служения своего оказанными».
Валуеву стало понятно, что сделал ошибку, погорячился и что главнокомандующий может довести об этом до высочайшаго сведения, а главнокомандующий и Валуев как два медведя в берлоге, жили не в ладу, и Валуев поспешил искать покровительства в любимце императора, Трощинском, мимо котораго в случае жалобы графа Салтыкова дело это не могло пройти.
«Опасаясь, что главнокомандующий представит о деле своим манером на высочайшее усмотрение, доношу вашему высокопревосходительству (писал Валуев к Трощинскому), яко единственному благотворителю, о встретившейся неприятности от коменданта и главнокомандующаго, душащими меня попеременно пустыми отношениями.
По понятию моему о пользе казны и славе моих государей, истребил я, без огласки, прошедшим летом два застенка, яко памятники времен жестоких и безчеловечных, употребя из оных материалы на исправление древностей, заслуживающих быть обереженными в позднейшия времена и что этим оправдал я ваше покровительство, снискал всеобщую жителей московских эстиму и заслужил монаршее благоволение. Руководствуясь таковым же подвигом спрятан у меня давно язык известнаго колокола, служащаго возвестителем всех возмущений стрелецких и возмущения во время чумы в царствование Екатерины Премудрой».
После такого напоминания о своих заслугах, оказанных государю и отечеству и московским жителям, Валуев в письме к Трощинскому разсказывает, как комендант арестовал колокол и оставил его под караулом на площади «где прохожие, может быть, делают о том разные толки и заключения, а главнокомандующий, не осмотрев места и не разспросив о том у меня, пишет ко мне отношение, которое я оставил без ответа, как для избежания дальнейших историй, так и потому, что ответствуя, обязан бы я был объяснить его сиятельству, что колокол, им уважаемый, есть памятник зол российских, заслуживающий быть забыт всеми благомыслящими отечества сынами, памятник безславия покойнаго отца его, который будучи главнокомандующим, от чумы и возмущения укрылся в подмосковную, за что и был отставлен, и дана преемнику его инструкция, в которой упомянуто о его побеге». Изливши свою злость на главнокомандующаго и даже на его покойнаго отца. Валуев принялся за коменданта: «Комендант говорит, что без начальства колокола отдать не может. Буде колокола принадлежат к военной дисциплине и аккуратности, почему же не воспрепятствовал мне прошедшим летом, разбирать колокола на башнях Спасской и Троицкой?
Обязан я был объяснить ему (главнокомандующему), что в моем чине, служа непорочно 50 лет, разуметь я должен, кому какия давать уважения, не погрешая против коменданта, о котором он сам отзывался, что он пьяница и знает только службу капральскую».
Вступив на дорогу сплетней и злоречия, Валуев не остановился на самых ничтожных мелочных объяснениях Салтыкова и коменданта: «Злоба коменданта происходит от того, что не удовлетворяются его пустые требования о снабжении его дома неимоверным числом дворцовыми мебелями, о набитии льдом его погребов и пр. и пр., понеже неблагорасположенных ко мне окружающих его зятя Уварова и правителя канцелярии Карпова».
Как ни старался Валуев в глазах Торщинскаго, который мог донести эти сплетни и выше, очернить коменданта и главнокомандующаго, не постыдившись даже, по случаю колокола, вызвать тяжелыя воспоминания фамилии графов Салтыковых о поступке одного из их семейства во время чумы в Москве 1771 года, как ни льстил Трощинскому разными подобострастными и лакейскими фразами, но граф Салтыков остался цел и невредим и 28 мая 1803 года сообщил Валуеву, что государь император высочайше повелеть соизволил: «набатный колокол сохранять навсегда на своем месте (т.е. на той башне, где он висел), в случае же починки башни сохранять колокол в надежном месте до исправления ея, а по исправлении опять вешать на свое место». Валуеву осталось, впрочем, утешение, что в решении ничего не было упомянуто о спрятанном им языке от колокола.
Кроме набатных, были еще колокола «вестовые»; они существовали в старину в Сибири и во многих пограничных городах южной и западной России. Ими давали знать о приближении неприятеля к городу. Вечевые колокола у нас были в Новгороде и Пскове и, как надо полагать, последние не отличались большим весом. Еще в начале XVII столетия во всей Новгородской области не было колокола более 250 пудов весом. Так, по крайней мере, говорит летописец, упоминая о колоколе «Благовестнике», слитом в 1530 году ко святой Софии повелением архиепископа Макария: «слитъ бысть колокол вельми велик, яко такова величеством не бывало в великом Новеграде и во всей Новгородской области, яко страшной трубе гласящи»[8].
«Красными» колоколами называли такие, которые имели звон красный, т.е. хороший, усладительный, веселый; красные колокола тоже что красивые, благозвучные. В Москве, в Юшковом переулке, существует церковь святителя Николая «у красных колоколов»; этот храм более чем два века славился своим «красным звоном». Есть в Москве ещё другой храм, за Неглинною, на Никитской улице, известный под именем «Вознесенье хорошая колокольница».
Но лучшие по тону колокола в России, это в Ростовском соборе. Колокольня этого храма замечательна своим устройством и музыкальными звонами колоколов. Звоны там названы по именам учредителей: Ионин, по имени митрополита Ионы Сысоевича, который с 1652 г. по 1691 год в течение 39-и лет правил митрополиею Ростовскою; Георгиевский, особенно хороший, как говорят знатоки, принадлежал архиепископу Георгию Дашкову, правившему Ростовом уже по уничтожении митрополии с 1718 года по 1731 год; Иоакимовский, по имени архиепископа Иоакима, 1731–1741 год. Колокола висят в линию и различаются весом: первый в 2.000 пудов, второй в 1.000, третий в 500 и т.д. до 20 пудов и менее. Всех колоколов тринадцать. Звонари становятся так, что могут видеть друг друга и соглашаться в такте. Это одно из условий гармонии. Митрополит Платон приезжал слушать эти звоны и хотел учредить у себя такие же в Вифании. Но ему сказали: «дайте такую же колокольню и такие же колокола». Исторические ростовские колокола: Сысой, Полиелейный, Лебедь[9], Голодарь[10], Баран, Красный, Козел и Ясак.
«Пленные» колокола имеются на колокольнях многих наших церквей; особенно богата ими Петербургская губерния, отчасти Москва и затем Сибирь. Из замечательных шведских старинных колоколов, один находится в Петербурге за Невской заставой на Фарфоровом заводе, весом в тридцать пудов, с латинскою надписью. По раcсказам одних, этот колокол найден был в земле, при постройке каменной церкви, на месте которой в старину стояла шведская кирка. По другим преданиям, он был взят в плен от шведов императором Петром Великим. Между колоколами Москвы «пленных» имеется тоже несколько. Замечателен там один «полиелей»[11] с буквами Е.Г. и сбивчивою надписью. Этот древний колокол висит на колокольне церкви св. Николая, в Юшковом переулке.
В Красноярске, на соборной колокольне, имеется один колокол, исписанный какими-то восточными письменами. По преданию, он взят из Буддийскаго храма, по другим разсказам его нашли лет пятьдесят тому назад при разрытии одного кургана в Минусинском селе.
Во время войны царя Алексея Михайловича с Польшею, в Сибирь было послано много пленных поляков и литовцев, а с ними отправлены и колокола. Некоторые из пленных колоколов привезены были даже в Енисейск. Но война с Польшею кончилась и вследствие Андрусовских договоров по царскому указу, пленники, одушевленные и неодушевленные, потянулись обратно в свои прежния места. Впрочем, нет сомнения, что как многие из литовцев и поляков добровольно остались в Сибири и после поступили то в городовые, то в линейные казаки, так и колокола, по крайней мере, некоторые, не возвратились на родину[12].
«Ссыльных» колоколов, кроме известнаго Углицкаго, что висит в г. Тобольске, существует тоже несколько, по большей части они присланы в отдаленнейшие монастыри благочестивыми, но гневными царями.
Помимо Углицкаго колокола, в Сибири известны ещё «царские колокола», жертвованные царственными особами. Так в Сибирь к разным церквам прислано немало колоколов Борисом Годуновым[13]. Потом жертвовали к сибирским церквам и в монастыри цари Алексей Михайлович, Феодор Алексеевич и Петр с Иоанном. Из этих колоколов три в 160, в 130 и 40 пудов, литые первый в 1682 году, а два последние в 1678 году и присланные в 1680–1684 годах по сие время в целости существуют в Тобольске, на колокольне Софийскаго собора. Был на этой колокольне и 4-й царский колокол в 110 пудов, пожертвованный к собору царем Алексем Михайловичем в 1651 году, но он растопился во время пожара, бывшаго в 1682 году.
