Кроме обрядоверия весьма важной чертой религиозно-национальной психологии московского церковного общества в XVI и в первой половине XVII века было убеждение в величии и святости Русской земли. С середины XV века Русская Церковь, бывшая дотоле формально одной из митрополий под властью Константинопольского Патриарха, стала независимой от Церкви Греческой, а государство Московское переживало в ХV-ХVI веках полосу огромных внешнеполитических успехов: свержение татарского ига, объединение всех территорий Великороссии под властью Московского государя, завоевание огромной территории трех татарских царств — Казанского, Астраханского и Сибирского. Авторитет Церкви Греческой значительно упал в глазах Москвы после присоединения ее к Флорентийской унии (1439), а взятие Константинополя турками (1453) рассматривалось в Москве как Божие наказание Византии, впавшей в "латинскую ересь". Ныне все православные царства на Балканах стали провинциями Турецкой империи, а Восточные Патриархи — рабами турецкого султана. Тогда на Руси возникает гордая теория: после падения Второго Рима — Византии — Москва становится Третьим и Вечным Римом ("а четвертому не быть"), становится главою и покровителем всего Православия, а Русь признается и характеризуется как Святая Русь, как избранный Богом "новый Израиль" и как единственная хранительница истинного Православия во всей его непорочной чистоте (совокупность этих идей ярко выражена в писаниях основателя и апостола старообрядчества протопопа Аввакума).
Связь Москвы с Православным Востоком не прекращается, но она получает совершенно иной характер: греческие иерархи и другие духовные лица часто приезжают в Москву, но не как наставники и учители, а как просители и получатели "государевой милостыни". Мало того, в Москве подозревают, что греческое Православие, и в частности богослужебная практика, "испорчены" под влиянием "латинской ереси" и турецкого порабощения. Естественно, пишет Н. Ф. Каптерев, что церковная реформа Никона (то есть исправление текстов и обрядов по греческим образцам) "должна была нанести смертельный удар исторически сложившимся представлениям русских о своем религиозном превосходстве над всеми другими народами, и в частности над греками", и "вызвала в приверженцах и поклонниках русской церковной старины сильный протест".
Движение протеста возглавил, по выражению С. М. Соловьева, "богатырь-протопоп" Аввакум. То, что конфликт между реформаторами и их противниками с самого начала принял такой острый и резкий характер, объясняется помимо указанных выше общих причин личным характером вождей двух борющихся партий: Никон и Аввакум были оба люди с сильным характером, с неукротимой энергией, с непоколебимой уверенностью в собственной правоте, с несклонностью и неспособностью к уступкам и компромиссам.
Патриарх Никон был преисполнен сознанием величия своей архиерейской власти, которая в его представлении была превыше всякой светской власти, включая власть царскую. Всякое сопротивление или хотя бы только неповиновение высшей церковной власти Патриарх рассматривал как преступление и готов был подавить его всякими средствами. По выражению Н. И. Костомарова, "с вопросом реформы Никон поступал, как военачальник с военным делом: приказано, и надо исполнять, а за непослушание следовала тяжелая кара".
Между тем главный противник Никона, протопоп Аввакум Петрович (из города Юрьевца), был непоколебимо убежден в правоте своих старозаветных религиозных взглядов и не обнаруживал ни малейшего желания исполнять "нечестивые" приказания религиозных реформаторов. Патриарха Никона Аввакум считает и именует "борзым кобелем, отступником и еретиком", а "с еретиком какой мир? Бранися (т. е. борись) с ним и до смерти, не повинуйся его уму развращенному". При таком настроении двух противных сторон ни примирение, ни соглашение между ними не были возможными. Церковный Собор 1666–1667 годов (уже после падения Никона) проклял старообрядцев как еретиков и отлучил их от Церкви, светская власть пришла на помощь церковной для искоренения "ереси", и эта прискорбная междоусобная борьба омрачала историю Русской Церкви и русского народа в течение последовавших двух столетий.
Весьма важным источником для истории возникновения раскола и для русской церковной истории вообще является автобиография протопопа Аввакума: "Житие протопопа Аввакума, им самим написанное". Это не только важный памятник церковной истории, но и замечательное литературное произведение, написанное живым и выразительным народным языком [2]. Житие Аввакума сохранилось во многих рукописных списках и в ХIХ-ХХ веках было многократно издано и переиздано. Ввиду важности Жития для истории Церкви и литературы я приведу ряд его изданий: Н. Тихонравов. Летописи русской литературы. Т. III. Отд. II. М., 1861. С. 117–173; Материалы для истории раскола за первое время его существования. Т. V / Под ред. Н. Субботина. С. 1–113, М., 1879; А. К. Бороздин. Протопоп Аввакум. 2-е изд. СПб., 1900. Приложение № 25. С. 71–116; Памятники первых лет русского старообрядчества / Под ред. Я. Л. Барскова. СПб., 1912. С. 163–228; Житие протопопа Аввакума, им самим написанное. Изд. Импер. Археографической комиссии / Под ред. В. Г. Дружинина. Петроград, 1916; Русская Историческая Библиотека. Т. 39. Изд. Историко-археографической комиссии АН СССР. Ленинград, 1927: Памятники истории старообрядчества XVII в. Кн. 1-я. Вып. 1: Житие протопопа Аввакума в трех редакциях, с предисловием Я. Л. Барскова, столбцы 1-240; Протопоп Аввакум. Житие. Челобитные к царю. Переписка с боярыней Морозовой. Париж, 1951; Житие протопопа Аввакума и другие его сочинения / Под ред. Н. К. Гудзия. М., 1960 [3].
В течение второй половины XIX и в XX веке было издано множество памятников и материалов по истории старообрядчества и сектантства под редакцией Я. Л. Барскова, Е. В. Барсова, В. Д. Бонч-Бруевича, В. Г. Дружинина, Н. Попова, Н. И. Субботина [4].
При существовании строгой цензуры, то есть до конца царствования Императора Николая I (1855), авторы-старообрядцы (или сочувствовавшие расколу) не могли легально издавать свои богословские или исторические книги, и история раскола трактовалась только в исторических или полемических сочинениях православных авторов "духовного сословия".
Начало этого рода литературе было положено трудом митрополита Ростовского Димитрия (Туптало, 1651–1709) под заглавием: "Розыск о раскольнической брынской вере, о учении и о делах их, в котором показано, яко вера их не права, учение их душевредно и дела их не богоугодны". Митрополит Димитрий окончил свой труд незадолго до своей смерти (1709), а издан он был впервые в 1745 году, а в новом издании книга эта (напечатанная в Mосковской Cинодальной типографии) вышла в 1803 году. Заглавие книги митрополита Димитрия достаточно ясно говорит о ее содержании и цели.
В течение первой половины XIX века появилось несколько сочинений духовных авторов, направленных на обличение раскола, а в конце этого периода (1855) вышла книга епископа Винницкого и ректора Петербургской Духовной академии Макария (впоследствии митрополита Московского и автора монументальной "Истории Русской Церкви"): "История русского раскола, известного под именем старообрядства" (СПб., 1855). В первой части книги автор рассматривает "семена и зародыши" раскола, то есть религиозные разномыслия, начиная с XV века, потом подробно излагает историю раскола, начавшегося в 1667 году. Книга полна фактического содержания, лишена острополемического тона и заканчивается молитвенным пожеланием о воссоединении раскольников с Православною Церковью.
Книги духовных авторов трактовали раскол только с точки зрения религиозных разногласий между православными и раскольниками. Совершенно новый подход к истории раскола дается в книге казанского профессора А. П. Щапова: "Русский раскол старообрядства, рассматриваемый в связи с внутренним состоянием Русской Церкви и гражданственности в XVII веке и в первой половине XVIII века: Опыт исторического исследования о причинах происхождения и распространения раскола" (Казань, 1859). Я приведу несколько цитат из предисловия к книге Щапова, ибо книга эта послужила исходным пунктом для новой трактовки раскола в русской исторической и публицистической литературе. Автор признает, что "главным первоначальным источником раскола" была "суеверная привязанность" (московского общества) к одной внешней обрядности без духа веры, но указывает и иные причины успешного распространения раскола: "Церковно-гражданский демократизм раскола под покровом мистико-апокалиптического символизма, отрицание реформы Петра Великого, восстание против иноземных начал русской жизни, против Империи и правительства, смелый протест против подушных переписей, податей и "даней многих", против рекрутства, крепостного права, областного начальства и т. п. — это многознаменательное выражение народного взгляда на общественный и государственный порядок России, проявление недовольства низших классов народа, плод болезненного, страдательного, раздраженного состояния духа народного" (предисловие, с. II). Впрочем, раскол сам по себе не внушает Щапову особых симпатий: он есть "темная сторона нравственного и общественного развития нашего народа, плод и выражение крайней недостаточности нравственного влияния духовенства на народ и отсутствия народного просвещения и воспитания". Сила раскола, по мнению Щапова, заключается не в его внешнем характере как религиозно-обрядовой секты, "сила русского раскола заключается главным образом в его религиозно-гражданском демократизме", "когда он перешел из сферы собственно церковной в сферу гражданской народной жизни" (с. 55). При Петре Великом "раскол еще более усилился, осложнился и явно и окончательно принял характер религиозно-национально-демократический" (с. 103); "принял характер народно-демократической оппозиции против преобразования России в европейскую империю, против нового европейского устройства и направления внутренней жизни России" (с. 131). "Как отколок древней отжившей России раскол окончательно отпал от новой, Петром Великим устроенной России". И в предисловии к своему труду Щапов пишет: "В расколе сохранился, так сказать, окаменелый отколок древней России".
