Начнем наше повествование с того, что некий мальчик Костя вместе с братом Сашей приехали из Казанской губернии в Санкт-Петербург, где стали кадетами Константиновского кадетского корпуса. Их отец Игнатий Каликстовин Крупский происходил из польских дворян Виленской губернии, был кадровым офицером Русской армии, и, потеряв все свое имущество в войну 1812 года, после возвращения из заграничного похода переселился в Казанскую губернию. Известно, что в Российской Империи существовал порядок: если имущество дворянина оказалось уничтоженным или утерянным ввиду боевых действий или войны, то оно возмещалось Империей, причем в равноценных пропорциях. Помимо этого, офицерам, участникам войны 1812 года выплачивалась единовременная безвозмездная ссуда в размере 75 % годового дохода от имения до его утери. Сведения о состоянии имущества и доходов дворян ежегодно подтверждались в правительстве императора, исходя из дворянских губернских книг. А потому точно высчитать 75 % не составляло труда. Тогда в Российской Империи еще не было негативного влияния и засилья инородцев, и ни один подданный в, мыслях не допускал того, чтобы каким-то образом ввести в заблуждение правительство Государя о своем имуществе и доходах. Масштабная фальсификация в России началась с приходом в 1917 году новой власти.
Там, в Казанской губернии, родились братья Александр и Константин Крупские. Спустя 8 лет после рождения Константина (29 мая 1838 г.) их отец выходит в отставку в чине майора, но вскоре умирает. После чего, в 1847 г., мальчики оказались в Константиновском кадетском корпусе.
Здесь Костя познакомился с поляком (по другим сведениям, польским евреем) Ярославом Домбровским из Виленской губернии. С тем самым Домбровским, который годы спустя будет сражаться в Сицилии вместе с еще одним революционером Гарибальди, где и погибнет. Еще учась в кадетском корпусе он, как многие неуравновешенные люди с мятущейся душой, искал выход своей неуемной разрушительной энергии, — и нашел его в связях с себе подобными. Юноша стал приносить провокационную литературу, знакомить с ее содержанием своих товарищей, в том числе и друга Костю. Нет сомнений, что Ярослав знакомил Константина Крупского со своими приятелями, числившимися в рядах членов I Интернационала, — по сути дела, сдав товарища, предав его рукам организации-секты, раскинувшейся по всему миру. Возможно, сам Крупский даже не подозревал, что его имя (как и имена множества и множества молодых людей, которые волей случая сводили знакомство с так называемыми революционерами) будет зарегистрировано в картотеке резидентуры масонского Ордена <…> и какую роль сей факт сыграет в судьбе не только его будущей дочери, но и всей Российской Империи…
Еще одним настырным опекуном в период взросления Константина Игнатьевича стремился стать Андрей Потебня, будущий член русской секции I Интернационала. И этот погибнет, сражаясь на стороне восставших поляков в 1863 г. Если поверить советским писательницам Людмиле Ивановне Кунецкой и Кларе Александровне Маштаковой, выпустивших в серии «ЖЗЛ» труд «Крупская», особое сочувствие у Кости отчего-то вызывал «особенно остро переживавший свою бедность Михаил Бейдеман. Позднее Константину Игнатьевичу казалось, что Михаил предчувствовал свою судьбу — быть заживо погребенным в страшных казематах Петропавловской крепости, куда его заточили без имени и срока» (М., «Молодая гвардия», 1985 г., с. 6). Однако — и это хорошо известно историкам! — ни бедных, ни богатых еврейских мальчиков в военные учебные заведения Российской Империи не принимали (правда, были единичные случаи, когда туда попадали дети русских дворянин, женившихся на еврейках, тщательно скрывавших свою принадлежность. Такое уж было время…). Но этого соавторы не указывают, так что непонятно «а был ли мальчик?»; как не говорят ни слова, за какие такие неведомые заслуги трагический еврейский мальчик М. Бейдеман посажен «без имени и срока» в «страшные казематы». Однако М. Гернет в т. 3 книги «История царской тюрьмы», изданной в Москве в 1961 г., указывает, что Михаил Степанович Бейдеман (1840–1887) — под своим именем! — с 1861 по 1881 г. пребывал в Алексеевском равелине, поступил туда 29.08.1861, а 4.07.1881 г. переведен в Казанскую психиатрическую лечебницу. Любопытно, что в «страшных казематах» с 1870 по 1884 г.г. содержалось… аж 26 узников. Причем, «к началу 70-х годов лишь один Бейдеман был узником Алексеевского равелина» (с. 189 указанного источника); там же через какое-то время окажутся и другие несчастные: Сергей Нечаев, Арончик Айзик, Мартын Ланганс, Михаил Тригни, Меер Геллис, Савелий Златопольский, Леон Мирский и др. Но это так, к слову, речь о царских тюрьмах еще впереди…
В 1856 г. после выпуска из кадетского корпуса один из братьев Крупских — Константин — рекомендован в Михай-ловское артиллерийское училище, куда и был принят без экзаменов. Окончил его в 1857 г. и, получив чин подпоручика, назначен в Смоленский пехотный полк, расквартированный в небольшом польском городке Кельце, куда и прибыл в 1858-м после болезни и излечения. В Польше уже два года как служил и брат Александр Игнатьевич Крупский.
По прибытии к месту службы Константин заметил, что к нему в знакомые набиваются люди, называя имена его товарищей отроческих лет: Я. Домбровского, А. Потебни. Шла дешевая вербовка офицера Русской армии мелкими легионерами масонского Ордена, затеявшими свержение императорского Дома Романовых и преступный захват власти. Как русский офицер (понятия честь и честность были неотъемлемы самому званию русского офицера), К. Крупский доложил командованию о визитах подозрительных лиц, а оно, в свою очередь, — контрразведке Империи. Новые знакомцы действительно оказались агентами I Интернационала.
Как известно, в эти годы в Польше назревало восстание, й поручик Константин Крупский (этот чин он получил в мае 1859 г.) в ноябре 1862-го написал рапорт о переводе на родину, в Казанскую губернию. Подобный совет дал командир Смоленского полка полковник К.О. Ченгеры. У полковника имелся секретный циркуляр III отделения МВД Империи, где указывалось, что в связи с возможным восстанием в Польше необходимо лиц польской и литвинской (литовской) национальности и лиц, имеющих подозрение на еврейское происхождение, перевести в иное место службы, возможно, в центральные регионы Империи. Зная, что К. Крупский — из польских дворян (как указано в большинстве источников, написанных в XX веке, однако в ходе аналитических рассуждений приходишь к выводу, что скорее всего, его род происходил из литвинов), полковник и предложил написать рапорт о переводе. Что и было сделано «с истинным почтением и совершеннейшей преданностью»; однако переезд не состоялся.
Начало восстания в Литве и Польше в 1863 году ознаменовалось тем, что в Варшаве при ночном нападении на казармы было перебито много спящих русских солдат. Не станем подробно освещать эту тему так называемой «революционно-освободительной» борьбы, но для полноты требуемой нам картины приведем цитату из любопытной книги С. Куняева «Шляхта и мы»: «Удельный вес дворянства в Польше был чудовищно несоразмерен с числом холопов. В России лишь каждый 200-й житель ее европейской части был дворянином, а в Польше шляхтичем считался каждый 10-й! Ну где было польскому простонародью прокормить такое количество знати? Потому шляхетское сословье все время жаждало получить под свое господство украинское и белорусское «быдло». А тут еще русский «царь-освободитель» собрался дать волю холопам в Польше! Да еще с землей и самоуправлением! И шляхта восстала. Но поздно. Через год после начала восстания, 19 февраля 1864 г., земля, находившаяся в пользовании польских крестьян, стала их собственностью без всякого выкупа (не то, что в России); у мятежной шляхты российская власть изъяла 1600 имений, и эта земля была также передана крестьянству. Разбитые и убежавшие в очередной раз в эмиграцию шляхтичи-повстанцы обвинили Александра II в насаждении в Польше «коммунистических принципов»! (М., 2002, с. 56–57.)
Однако в русском обществе, тут же забыв о множестве подло зарезанных ночью в казармах своих соотечественниках-солдатах… под влиянием переполошившихся подражателей, очарованных психопатов, громителей, участливых искусителей, инородных да иностранных визитеров… взахлеб стали сочувствовать «восставшим», пополняя ряды полонофилов. Бродящее месиво в польском политическом чане уже ранее дало повод русскому поэту-пророку Александру Сергеевичу Пушкину бросить упрек своим соотечественникам:
Когда ж Варшавы бунт раздавленный лежал
Во прахе, пламени и в дыме,
Поникнул ты главой и горько возрыдал,
Как жид о Иерусалиме.
(«Ты просвещением свой разум осветил…»)
Но об этом говорят в народе: с кем поведешься, от того и наберешься… Нет во всем мире ничего податливей и пластичней, чем человеческое сознание, нет материала мягче, чем сам человек, повсечасно искушаемый сатаной…
