В советской историографии первых послевоенных десятилетий наблюдалась своеобразная реакция на упрощения и упущения в публикациях 30–40-х гг., что проявилось и в возрождении норманистских представлений, иногда и в гипертрофированной форме. Кризис конца XX столетия и организованный криминальными структурами развал страны осуществлялся под флагом привнесения «западных ценностей». Криминальные методы стали проникать и в науку, и прежде всего в традиционно спорные вопросы. Наступление норманистов стало настолько политизированным и идеологизированным, что от науки уже ничего не остается. «Защита» путем пропаганды поделок и подделок в виде «Велесовой книги» лишь укрепляет позиции фантастов-норманистов.
А между тем за последние полвека накоплен обширный новый материал, в особенности в области археологии, антропологии и лингвистики. Необходимость осмысления этого материала вытекает и из потребности как-то ориентировать поиск новых данных. В настоящей работе предпринята попытка разобраться в фактах и событиях, связанных с историей славян, русов и «варягов», в их этнической природе и роли в становлении древнерусской цивилизации.
В последнее время школу засыпали учебниками, в которых эксплуатируется понятие «цивилизация» как альтернатива диалектико-материалистическому подходу в понимании процесса исторического развития. Сам предмет истории определяется одним из «цивилизаторов» как «человеческая деятельность, направленная на удовлетворение потребностей людей в пище и крове, …в собственности и власти»[2]. В основе такого понимания «цивилизации», целенаправленно привносимого в сознание подрастающего поколения, — «суверенитет личности», который с неотвратимостью и породил беспрецедентное поглощение общества криминалом, поскольку в рамках такого суверенитета реализуется известная формула: «человек человеку — волк». Если же такой «суверенитет» еще и управляем и направляем, то речь может идти о сознательно осуществляемом геноциде целого народа (в данном случае русского)[3]. Здесь понятие «цивилизация» употребляется в его исконном значении — гражданское, общественное, государственное, (от латинского civilis) предполагающем как раз ограничение зоологического «суверенитета личности» в интересах других личностей, общества в целом.
Основной закон диалектики (и в материалистическом, и в гегелевском, и в христианском ее осмыслении) — все в мире находится во взаимосвязи и обусловленности, в постоянном развитии. В применении к человеческому обществу первое составляет предмет науки социологии, второе — истории. Именно закономерности служат предметом любой науки. И предметом истории как науки являются именно закономерности развития человеческого общества. Путь от обезьяны до человека, занявший, по новейшим данным, более пяти миллионов лет, — это путь от стада к обществу. Провозглашение «суверенитета личности» означает обратное движение, и чтобы убедиться в этом, оказалось достаточно одного десятилетия.
В свое время неграмотный крестьянин хорошо знал, что: «Если Господь хочет наказать человека, он лишает его памяти». Десять лет назад лишить весь народ памяти решила группа энтузиастов во главе с зам. министра образования А.Г. Асмоловым. В «Базисном учебном плане средней образовательной школы» (М., 1993) история была исключена из преподавания полностью, а русский язык в нерусских школах сведен до минимума. Активное вмешательство ряда ученых помогло остановить эту диверсию. Но, разумеется, зам, имеющий второе гражданство, в нашей стране ничем не рискует. Примеры Березовского и Гусинского это продемонстрировали перед всем миром. А историю можно заменить и антиисторией. «Версия» в № 1 за 2002 г. дала информацию о встрече президента с несколькими историками под аншлагом: «Путин правит историю. России подыскивают новую колыбель вместо Киева». Судя по составу приглашенных, эта колыбель — Стокгольм. А историю полезно знать именно такой, какая она есть, дабы лучше понять настоящее и сделать соответственные выводы на будущее.
В свое время М.П. Погодин, полемизируя с С. Гедеоновым, справедливо заметил, что «всестороннее подробное изучение какого бы то ни было частного вопроса приносит величайшую пользу и оказывает благодетельное влияние на все последующие занятия, дает мерку, указывает приемы, приучает к взыскательности, расширяет кругозор»[4]. Частный вопрос в данном случае — это как раз проблема начала Руси. С обсуждения этой проблемы начинается русская историческая наука. В ходе ее разработки совершенствуется сама наука, предлагаются, испытываются, утверждаются или отбрасываются разные исследовательские приемы. Каждый более всего доверяет тому, что прошло через его личный опыт. Но та же проблема показывает, насколько ограничен и недостаточен личный опыт для достижения обоснованных выводов. Одни и те же факты получают разное, иногда противоположное осмысление в различных концепциях. Исследователи часто не могут даже понять друг друга, потому что говорят об одних и тех же предметах в разных плоскостях, ориентируются на несходные системы ценностей. Поэтому прежде чем выносить на обсуждение собственный опыт, необходимо осмыслить опыт предшественников.
Обычный в исследованиях обзор литературы — это как раз элемент осмысления предшествующего опыта. Однако и в подходе к литературе уже действует определенная ценностная шкала, сказывается специфика методологического подхода. Известный автор середины прошедшего столетия В. А. Мошин, стремившийся придать спору о начале Руси «академический» характер, полагал, что «главным условием на право исследования вопроса о начале Русского государства должно быть знакомство со всем тем, что уже сделано в этой области»[5]. Это требование, справедливое при обращении к любой проблеме, в данном случае невыполнимо, если считать «сделанным» все опубликованное. Опубликованы десятки тысяч книг, статей, заметок, и в этом море легко утонуть, если не будет выверенного компаса. И осмыслены должны быть прежде всего стержневые факты, которые разводят исследователей по разным направлениям.
1. Система ценностей и исходных принципов
Историческая наука, как и все научное знание, проходит через три больших этапа поступательного развития: здравый смысл, позитивизм, диалектический материализм. На первом этапе наблюдается большой качественный разнобой исследований: от гениальных теорий и гипотез до безответственных и спекулятивных домыслов и «угадываний». Позитивизм впервые ввел научные построения в строгие рамки. Единообразные требования к исследованию ставили преграды легковесным спекулятивным писаниям, давали возможность получения сравнительных материалов. Но позитивизм и ограничивал, давил творческую мысль ученых, чей здравый смысл и исследовательский опыт не могли мириться с упрощенной схемой «положительной» методологии, согласно которой познавать надлежало лишь «мир явлений», в то время как «мир сущностей» мыслился как непознаваемый. Весь XIX век в академической сфере обсуждались плюсы и минусы позитивизма. Но критика чаще всего не могла выйти за рамки той же методологической системы. Наиболее влиятельным «соперником» позитивизма явилось неокантианство, которое Ленин помещал в одни скобки с позитивизмом в их отношении к диалектическому материализму[6]. Более существенной была критика со стороны разных вариантов гегельянства. Последние, однако, никогда не имели господствующих позиций как в силу декларируемой идеалистичности философии Гегеля, так и — в особенности — в силу трудности усвоения диалектики.
Диалектика — и христианская, и гегелевская, и материалистическая — особенно необходима в изучении как раз общественных явлений. И диалектический материализм изначально сосредотачивал огонь не столько против идеализма в диалектике, сколько против метафизики в материализме. Энгельс не случайно подчеркивал, что метафизический материализм относится к гегелевской диалектике как низшая математика к высшей. Гегелевская система «и по методу и по содержанию представляет собой лишь идеалистически на голову поставленный материализм»[7]. В свою очередь Ленин заострял внимание на том, что без гегелевской диалектики материализм может быть «не столько сражающимся, сколько сражаемым»[8].
Позитивизм стал главным противником диалектического материализма (и диалектики вообще) и потому, что он преобладал в академической науке, и потому, что с ним связаны наиболее характерные черты буржуазного мировоззрения, и потому, что, только «очистившись» от позитивизма, материализм мог стать диалектическим. Позитивизм постоянно имеет мощного союзника в обыденном сознании, традиции, видимой логичности и привычке мыслить метафизически, вести отсчет от какой-то «твердой» точки. «Бытие определяет сознание», «общественное бытие определяет общественное сознание» — эти формулы вполне приемлемы и для метафизического материализма, хотя механизм их взаимодействия требует и обращения к диалектике в любом ее понимании. И показательно, что основополагающий в христианской диалектике тезис о приоритете системы ценностей в общественной жизни, который практически не отражен у Гегеля и лишь намечен в диалектическом (историческом) материализме, получил убедительное обоснование под пером российского «правого гегельянца» и «западника» Б.Н. Чичерина.
