Что касается лиц гражданских, то и либеральная и умеренная правая оппозиция как символ веры повторяла, что обвинение Мясоедова в предательстве и шпионаже является обоснованным. Общественность громко требовала сурового наказания для всякого, кто, пусть отдаленно, имел отношение к этой измене. Передавали, будто М.В. Родзянко, председатель Государственной думы, говорил: «Должны быть повешены даже те, которые чистили Мясоедову сапоги»13. Что касается Сухомлинова, то — несмотря на определенные сомнения в том, был ли он германским агентом «сознательно», — все сходились во мнении, что его «легкомыслие», небрежность и пристрастие к дурному обществу нанесли безопасности страны значительный урон14.
В этих обстоятельствах не приходится удивляться тому, что многие дипломаты союзных держав и аккредитованные в России журналисты также винили в поражениях русской армии германских шпионов. Французский посол в Петрограде Морис Палеолог в марте 1915 года записал в дневнике, что «точные и непрерывные» сведения, которые Мясоедов передавал немцам, сыграли значительную роль в «серии поражений, в результате которых Россия была вынуждена оставить Восточную Пруссию»15. Роберт Уилтон, бывший в годы войны корреспондентом лондонской «Таймс» в Петрограде, позже утверждал, что немцы были обязаны своими значительными военными успехами конца зимы 1915 года, когда они «практически смяли Неманский фронт», помощи, полученной ими от «Мясоедова, своего тайного агента в штабе корпуса, которым командовал генерал Сиверс»16.
Поскольку первые работы по истории русской революции принадлежат перу русских эмигрантов-либералов или же английских, французских и американских исследователей, непосредственно связанных с либеральной или праволиберальной русской средой, предательство Мясоедова прочно вошло в анналы историографии России. Зачастую сообщения об этом деле расцвечивались ложными сведениями и беспочвенными слухами, простодушно принимавшимися за чистую монету. Так, ведущий британский авторитет в области русской истории Бернард Пеэрз в книге «Падение российской монархии» сообщает, что Мясоедов накануне казни сознался в измене, объяснив ее тем, что «только победа Германии могла спасти русское самодержавие»17. Павел Милюков, выдающийся историк и деятель кадетской партии, в своей изданной на французском трехтомной истории России (1932) с уверенностью сообщал, что казнь Мясоедова «подтвердила охватившие всю страну слухи об измене, проникнувшей в самое сердце армии»18. Специалист по истории шпионажа Ричард Уилмер Рован в книге, опубликованной в 1929 году, изобразил Россию периода Первой мировой войны как организм, сплошь изъеденный предателями и вражескими агентами, и восславил разоблачение и обвинение Мясоедова и Сухомлинова как блистательную победу российской контрразведки19. Виктор Каледин, племянник знаменитого казачьего генерала, в своих двухтомных квазимемуарах о деятельности дореволюционных секретных служб также уделил этой истории значительное внимание. В действительности его опус не имеет никакого отношения к мемуарному жанру и представляет собой мелодраматический вымысел, во многом восходящий к серии приключений Фу Манчи, сочиненным Саксом Ромером. Если верить Каледину, шпионами были оба, Мясоедов и Сухомлинов, а также их защитница российская императрица Александра Федоровна. Мясоедов все-таки сознался в измене во время эротического свидания, устроенного ему в камере смертников российской секретной службой, с графиней Г., «юной сладострастницей, неукротимой лесбиянкой-экстремисткой»20.
Скабрезные бульварные вымыслы Каледина, конечно, способны увлечь только читателей безнадежно наивных, однако зачастую серьезные исторические исследования и подлинные мемуары отличаются от прямого искажения фактов лишь в степени, а не сути. Помимо упомянутых работ существует множество воспоминаний армейских и гражданских чиновников и политиков, посвященных последним дням старого режима, — все они утверждают, что Мясоедов действительно совершил те преступления, в которых был обвинен. Эти рассказы полны искаженных фактов, прямых ошибок и вопиюще неправдоподобных фантазий21. Антимясоедовский уклон такого рода литературы, вероятно, оказал влияние и на новейшие исследования, где мы также сталкиваемся с несколькими уже знакомыми мифами22.
Однако мнение, что Мясоедов и, следовательно, Сухомлинов предатели, было широко распространенным, но не всеобщим. Еще осенью 1915 года в Ставке шепотом передавался слух, что Мясоедова оговорили23. Многие убежденные реакционеры и ультрамонархисты быстро пришли к выводу, что дела Мясоедова и Сухомлинова сфабрикованы — с целью отвлечь общественное внимание от очевидной некомпетентности военного руководства или как часть зловещего плана левых сил по дискредитации монархии24. Как писал генерал А.И. Спиридович, Мясоедов «явился искупительной жертвой за военные неудачи Ставки в Восточной Пруссии»25. Еще больший вес эти обвинения приобрели после публикации в 1918 году памфлета О.Г. Фрейната26. Фрейнат, чиновник Министерства внутренних дел, лично выступавший защитником на одном из судебных процессов, последовавших за казнью Мясоедова, убедительно доказывал, опираясь на целый ряд каким-то образом попавших ему в руки сенсационных документов, невиновность Мясоедова. В 1967 году историк Георгий Катков, следуя аргументации Фрейната, подчеркнул особое историческое значение этого дела, представив его как политически мотивированную судебную ошибку и одно из ключевых событий кануна Февральской революции27. В том же году вышла статья известного советского историка К.Ф. Шацилло, в которой автор, опираясь на некоторые архивные источники (но далеко не исчерпав их), также реабилитировал Мясоедова28. И, наконец, в 1969 году свет увидели «Четыре мифа» эмигрантского историка Александра Тарсаидзе — скрупулезный анализ всех опубликованных обвинений против Мясоедова и Сухомлинова, приводивший к выводу о невиновности обоих29.
Сегодня, благодаря исследованиям Каткова, Шацилло и, в меньшей степени, Тарсаидзе, наибольшее распространение и вес получила версия о том, что обвинение Мясоедова в шпионаже в пользу Германии не может считаться убедительно доказанным30. Кроме того, в ряде монографий последних лет, посвященных истории русской армии, деятельность В.А. Сухомлинова на посту военного министра рисуется в нейтральном или даже благожелательном освещении, что, прямо или косвенно, заставляет пересмотреть события вокруг его ареста и суда31.
Общие очертания дела Мясоедова (исключая скабрезные подробности) были известны специалистам достаточно давно, однако открытие в 1990-е годы российских архивов позволило вернуться к этой теме. Полностью и во всех деталях история ряда взаимосвязанных судебных процессов и шпиономании, охватившей царскую Россию во время Первой мировой войны, еще не раскрыта. Это удивительный, полный ярких эпизодов сюжет, разыгранный героями, представлявшими все слои европейского общества. Среди тех, кто прямо или косвенно оказался вовлечен в описываемые события, — российский и германский императоры, балтийские дворяне, высокопоставленные военные, куртизанки, торговцы оружием, крестьяне, лидеры нескольких политических партий, еврейские коммерсанты, царские министры, агенты политического сыска, германские шпионы, а также Григорий Распутин. Однако значение дела Мясоедова/Сухомлинова далеко не сводится к составу его участников и замысловатым перипетиям «сюжета». Важнее всего то, что это дело глубокими корнями32 связано с политической и военной историей России. Кроме того, его исследование может оказаться значимым и в контексте социальной и культурной истории, поскольку позволяет увидеть самый процесс разложения и распада русского общества.
С политической точки зрения наиболее явный смысл дела Мясоедова/Сухомлинова состоит в том, что оно, в ряду многих других событий, подготовило почву для Февральской революции, содействуя девальвации авторитета и престижа императорской династии. Если Мясоедов был шпионом, то возможности для его злоумышленной деятельности были созданы прежде всего благодаря покровительству В.А. Сухомлинова. В таком случае можно предположить, что предателем был и сам Сухомлинов. А если главой Военного министерства его назначил лично Николай II, если император, доверяя своему министру, во всем с ним советовался, то что же можно сказать о степени разумности монарха, о его способности управлять страной? А сотни тысяч погибших на фронте — получается, эти жертвы были бессмысленными, явились лишь следствием измены, которую по глупости пропустил или вероломно подстрекал кое-кто из высшего руководства страны? В 1915 и 1916 годах такого рода логические выводы получили широкое хождение как среда гражданскою общества, так и на передовой, в окопах33. Дело Мясоедова/Сухомлинова, возможно, нанесло монархии еще более сокрушительный удар, чем темные и гнусные слухи о Распутине. Сами имена Мясоедова и Сухомлинова стали синонимами «предателя», как сорок лег спустя имя Квислинга. После захвата власти большевиками известный историк Ю.В. Готье оставил в своем дневнике откровенную запись: «Чем больше думаешь, тем все яснее становится, что общество, породившее Николая II с его Распутиным, Мясоедовых и Сухомлиновых… должно было кончить тем, чем оно кончило»34. Иными словами, Готье, который отнюдь не был радикалом, утверждал, что предательство военных продемонстрировало сплошное разложение самих основ системы, что могло служить оправданием ее кровавого революционного уничтожения. Как мы увидим далее, эта история создала особую грамматику измены, где традиционный монархизм, многие поколения сплачивавший империю, стал синонимом не преданности, а прямо противоположного.
