...В сороковых годах отделение восстановили: Сталин никогда ничего никому не прощал, оттого что все помнил...
...После окончания спектакля Сталин так же медленно поднялся, подошел к барьеру ложи и обвел взглядом зал, в котором было так тихо, что пролети муха гудом покажется...
Он видел на лицах зрителей растерянность, ожидание, восторг, гнев - каждый человек - человек: кому нравится спектакль, кто в ярости; нет ничего опаснее затаенности; церковь не зря обращалась к пастве, но не к личности - слаба Духом, падка на Слово...
Сталин выдержал паузу, несколько раз похлопал сухими маленькими ладонями; в зале немедленно вспыхнули аплодисменты; он опустил руки; аплодисменты враз смолкли; тогда, не скрывая усмешки, зааплодировал снова; началась овация, дали занавес, на поклон вышли плачущие от счастья актеры.
Сталин обернулся к Станиславскому и, продолжая медленно подносить правую ладонь к мало подвижной левой, сказал:
- Большое спасибо за спектакль, Константин Сергеевич...
В правительственном кабинете при ложе был накрыт стол - много фруктов, сухое вино, конфеты, привезенные начальником кремлевской охраны Паукером; напряженность сняло как рукой; Немирович-Данченко оглаживал бороду, повторяя: "Я мгновенно понял, что Иосиф Виссарионович в восторге! Я это почувствовал сразу! Как всякий великий политик, - нажал он, - товарищ Сталин не может не обладать даром выдающегося актера".
Сталину явно не понравилось это замечание, он отвернулся к Станиславскому и, принимая из рук Паукера бокал с вином, чуть кашлянул, поднялся; сразу же воцарилась тишина.
- Скажите, Константин Сергеевич, сколь часто наши неучи из Политпросвета мешают вам, выдающимся русским художникам?
Не ожидая такого вопроса, Станиславский словно бы споткнулся:
- Простите, не понял...
Сталин неторопливо пояснил:
- Вам же приходится сдавать спектакли политическим недорослям, далеким от искусства... Вас контролируют невежды из охранительных ведомств, которые только и умеют, что тащить и не пущать... Вот меня и волнует: очень ли мешают вам творить эти проходимцы?
И тогда Станиславский, расслабившись, потянулся к Сталину, словно к брату, сцепил ломкие длинные пальцы на груди и прошептал:
- Иосиф Виссарионович, тише, здесь же кругом ГПУ!
...Когда Сталин, отсмеявшись ответу Станиславского, сделал маленький глоток из своего бокала и сел, рядом сразу же устроился Немирович-Данченко; мгновенно просчитав их отношения во время всего вечера, понимая, как Немирович тянется к нему, Сталин обернулся к Владимиру Ивановичу:
- А вот как вам кажется: опера Глинки "Жизнь за царя" имеет право на то, чтобы быть восстановленной на сцене Большого театра?
Немирович-Данченко растерянно прищурился, поправил "бабочку" и в задумчивости откинулся на спинку стула.
Сталин, улыбнувшись, придвинулся к нему еще ближе:
- Говорите правду, Владимир Иванович... Мне - можно, другим - рискованно.
- В конечном счете это опера не о царе, но о мужике Иване Сусанине. Это гордость русской классики, Иосиф Виссарионович. Восстановление этой оперы вызовет восторг артистической Москвы...
Сталин достал трубку, закуривать не стал, спросил задумчиво:
- И Мейерхольд будет в восторге?
- Конечно!
Сталин покачал головой:
- Хм... Любопытно... Впрочем, если Троцкий так поднимает на щит Есенина, почему бы Мейерхольду не повосторгаться Глинкой?
О Немировиче подумал: "Чистый человек, весь наружу, наивен, как ребенок".
...Спустя почти десять лет генсек предложил на Политбюро восстановить оперу Глинки, переименовав ее в "Ивана Сусанина".
...Мехлис позвонил Самуилу Самосуду - в ту пору ведущему дирижеру театра и сказал, что эту оперу будет готовить Голованов, заметив:
- Кстати, вас правильно поймут, если вы порекомендуете заслуженную артистку Веру Давыдову на роль в этом спектакле...
Мехлис знал, что это будет приятно "хозяину", поэтому решение принял самостоятельно: "кто не рискует - тот не выигрывает..."
Спустя некоторое время Сталин, - зная все обо всех заслуживавших мало-мальского внимания, - позвонил домой больному, затравленному Булгакову: "Может, вам поехать в Париж? Отдохнете, подлечитесь, как бы здесь не доконали, а?"
Булгаков ответил, что русский писатель умирает дома, за любезное предложение поблагодарил, и только; странный человек; насильно мил не будешь.
Положив трубку, Сталин тем не менее усмехнулся: завтра об этом звонке будут знать в Москве; что и требовалось доказать.
2
...Я никогда не забуду руки Сталина - маленькие, стариковские уже, ласковые...
...Звонок "вертушки" раздался около одиннадцати; отец подошел к аппарату точное подобие того, что стоял в ленинском кабинете, копия с фотографии Оцупа.
- Слушаю.
- Бухарина, пожалуйста.
- Его нет, - ответил отец, дежуривший в кабинете редактора "Известий".
- А где он?
- Видимо, зашел к Радеку.
- Спасибо.
Голос был знакомым, очень глухим, тихим.
Через две минуты снова позвонили:
- Что, Бухарин не вернулся? У Радека его нет...
- Наберите номер через десять минут, - ответил отец, - я поищу его в редакции.
Он, однако, знал, что Николай Иванович уехал к Нюсе Лариной, своей юной, красивой жене, матери маленького Юры: поздний ребенок - родился, когда Бухарину исполнилось сорок семь, копия отца, такой же лобастый, остроносенький, голубоглазый.
Отвечать по "вертушке", что редактора нет на месте, - невозможно: руководители партийных и правительственных ведомств могли разъезжаться по домам лишь после того, как товарищ Сталин отправится на дачу; обычно это бывает в два-три часа утра, когда на улицах нет людей, абсолютная гарантия безопасности во время переезда из Кремля за город.
Отец поэтому решил - от греха - уйти из кабинета, где стояла "вертушка". Тем более в типографии у дежурного редактора Макса Кривицкого возникли какие-то вопросы, есть отговорка: перед самим собой, не перед кем-то...
Вернулся он что-то около трех, лег на диван, положив под голову подушку-думку Николая Ивановича, - тот привез ее из Америки, спал на ней в тюрьме, куда его посадили в семнадцатом: не хотели пускать в Россию, знали, что этот человек может стать одной из пружин новой революции, страшились...
В три часа снова раздался звонок "вертушки". Голос был тот же, тихий, глухой:
- Алло, простите, что я вас так поздно тревожу, это Сталин говорит...
Отец, испытывая звенящую горделивую радость, сказал, что он счастлив слышать Иосифа Виссарионовича, какие указания, что следует сделать?
- Бухарина, видимо, в редакции уже нет? Пусть отдыхает... Тем более сегодня уже воскресенье... Ваша фамилия? Кто вы?
Отец ответил, что он помощник Бухарина, заместитель директора издательства "Известий".
- Вы в курсе той записки, которую Бухарин направил в Политбюро? - спросил Сталин.
- Мы готовили ее проект вместе с Василием Семеновичем Медведевым.
- А не Бухарин? - Сталин чуть усмехнулся.
- Николай Иванович попросил нас сделать лишь экономические расчеты, товарищ Сталин.
- Завтра в три часа приезжайте ко мне на дачу, вас встретят, передадите Бухарину и редколлегии мои соображения по поводу записки...
...Я отчетливо помню, как отец усадил меня в свой маленький "фордик" подарок Серго Орджоникидзе за организацию выставки "Наши достижения к XVII партсъезду". Называли эту машину "для молодоженов с тещей", потому что впереди было два места для шофера и пассажира, а сзади откидывался багажничек, куда мог поместиться третий человек; вот журналисты и шутили: "Там будет сидеть теща с зонтиком, чтобы не промокли во время дождя", - "фордик"-то был открытый, без крыши...
...Через восемнадцать лет, в январе пятьдесят четвертого, когда приговор по делу отца, осужденного особым совещанием на десять лет тюремного заключения во Владимирском политическом изоляторе, был отменен и его вернули в Бутырку, меня вызвал полковник Мельников, ставший - во время переследствия - другом отца.
- Обыск проводили только в вашей квартире? - спросил он.
- Верно, - ответил я.
- А у бабушки, где в ту ночь почивал отец, обыска не было?
- Не было.
- Скажите, а какие-нибудь отцовские документы могли остаться у вашей бабушки?
- Какие именно?
Мельников помолчал, потом глянул на молчаливого соседа по кабинету, размял папиросу и, наконец, ответил:
- Ну вот, в частности, одним из пунктов обвинения вашего отца было то, что он получил в подарок от Бухарина автомобиль... А ваш отец утверждает, что был премирован лично товарищем Орджоникидзе...
- А что, нельзя запросить архив Наркомтяжпрома?
- Наркомтяжпрома нет, и архива нет, - ответил Мельников. - Я пытался...
Я вспомнил пятидесятые, ночь двадцать девятого апреля, когда подполковник Кобцов руководил группой, приехавшей забирать отца, вспомнил, как на полу квартиры валялись книги, документы, записки, фотографии, вспомнил, как возле моей левой ноги лежала бумажка: приказ по Наркомтяжпрому о награждении отца автомобилем, подписанный Серго, вспомнил, как, страшась самого себя, я осторожно подвинул каблуком эту бумагу под тахту, а потом, когда обыск кончился, все документы и фотографии отца (с Серго, с генералом Берзариным в Берлине, с маршалом Говоровым, с Константином Симоновым, с Ворошиловым) увезли, а комнату опечатали, я ночью вскрыл форточку, влез в бывший кабинет и достал из-под тахты этот приказ Серго - все, что у меня отныне оставалось от памяти...
