Анализируя войну, интересно наблюдать, как многие ее историки, связанные устоявшимися догмами «нерушимости силы духа русской армии всех времен», пытаются придумать оправдание поражению в Крымской кампании. Что только ни сочинялось!!! Даже придумывались варианты обращения грандиозного военного поражения в «почти чуть-чуть победу». Я понимаю, что любое поражение для национальной военной памяти обидно. Чтобы сгладить его горечь, придумываются подвиги. А с ними уже как будто легче становится.
Давайте я попробую всех уважаемых «победоискателей» успокоить. Военная история, как и любая наука, имеет своих пользователей. И если мы говорим о происходившем именно на полях сражений, то таковыми являются военные, как тогдашние, так и нынешние и лица, с войной прямо или косвенно связанные. О тогдашних мы еще поговорим, а вот нынешние, кажется, после череды трудных локальных конфликтов, в которых сотни раз повторялись ошибки, характерные в том числе и для Крымской кампании,[4] совершенно правильно подобрали ее характеристику. А так как военные — это для нас «истина в последней инстанции», ибо им приходится своими жизнями проверять правильность выводов историков военного искусства, то давайте попробуем остыть, унять эмоции, умерить амбиции и принять их точку зрения. А она такова:
«После победы над Наполеоном для русской армии начался мрачный сорокалетний период «балетных экзерциций» и карательных походов, доведший ее до позора Крымской войны. Ведь целью беспощадной муштры было не столько придание красивости воинским церемониям и обрядам, сколько «оболванивание» солдат и офицеров, превращение их в лишенные мыслей и чувств марширующие механизмы, бездумно выполняющие любые команды.
Жизненная энергия войск тратилась на глубокомысленное изучение петлиц, лацканов, хлястиков, ремешков, штиблетных пуговичек, а главное — на освоение знаменитого шага «в три темпа». Пехотный устав 1816 года весь занят «танцмейстерской наукой» и ружейными приемами. Об атаке в нем не говорится ни слова! Кавалерийский устав 1818 года отводит атаке одну главу — самую короткую. Артиллерийские уставы также были замусорены показной мишурой — кадрильными «па» номеров, от- считыванием тактов, жонглированием банниками и т. п.
Высшим достижением военного искусства николаевской эпохи был так называемый волнистый шаг, который, очевидно, должен был приводить врагов в трепет. Это был путь деградации великолепной, закаленной в сражениях армии, что и не замедлило проявиться во время Крымской войны.
Застывший и равняющий носки под градом пуль и снарядов сомкнутый строй, не причиняющий противнику вреда батальный (частый, непрерывный) огонь, безрезультатно атакующие в ногу с соблюдением равнения на середину и потерей половины состава колонны — вот результат возведения в абсолют шагистики».{2}
Всё это привело к тому, что армия России из слаженного боевого организма превратилась в деградирующую государственную обузу И только там, куда не доставал указующий перст столицы, где балом правили пули и штыки, она сохраняла наследие своего духа:
«В это же время на фоне геройского неумения воевать в Крыму и на Дунае ярким блеском сверкали победы постоянно воевавшей Кавказской армии, не имевшей времени для занятий строевыми глупостями».{3}
Вот это и есть то ключевое словосочетание, которое блестяще характеризует кампанию в Крыму — геройское неумение воевать. Давайте запомним эти слова, по-моему, еще никто не сказал о событиях 1854-1856 гг. в Крыму более точно.
Если вы думаете, что всласть попинав николаевскую армию, я начну петь хвалу союзникам, то очень заблуждаетесь. Они были столь «гениальны», что не сумели в пол- ной мере воспользоваться плодами неожиданно свалившейся на них победы. Хотя в дальнейшем французы и англичане умудрялись побеждать, победы им давались такой ценой, что последующее «зализывание ран» становилось процессом длинным и весьма депрессивно-болезненным.
Кроме того, упорство русских, помноженное на их непредсказуемость, вынуждало быть не слишком самоуверенными в легкости получения результата. Часто весы судьбы в сражении на Альме (и вообще кампании) колебались в ту или иную сторону, и лишь роковые ошибки меншиковских командиров не давали развернуть ситуацию в свою пользу.
Хотя вот что интересно. Сменялись эпохи, а все обидчики России сталкивались с одной и той же проблемой, решить которую не удавалось никому: одержав победу в первых сражениях, в последующих вместо торжества над окончательно разгромленным противником они сталкивались с легендарным разъяренным «русским медведем», крушившим всё и вся на своем пути, не считавшим собственных ран и не слишком озабоченным сентиментальной грустью как по своей пролитой крови, так и по пролитой крови противников. Кампания в Крыму — не исключение.
Вернемся к Альминскому сражению. Для союзников это первое, несмотря на победу, не совсем удавшееся, во многом экспромтное апробирование совершенно новых способов ведения боевых действий в условиях начавшегося глобального перевооружения и материально-технического переоснащения войск.
Консервативные англичане с трудом открывали дорогу новому, особенно если это касалось тех областей, в которых они привыкли считать себя «законодателями моды». Разгромив Наполеона при помощи сравнительно надежных кремнёвых «Браун Бесс»,[5] они долго противились переоснащению армии на ударные Р.51 под французскую пулю Минье,[6] потом, с еще большим упорством, на нарезные Р.53 (эту тему мы затрагивали в первой части и еще не один раз коснемся подробно). Только много позже пришло понимание, что значительно превосходившее аналогичные образцы противника по качеству стрелковое оружие не может быть эффективным при отсутствии столь же новой тактики.
Для англичан не подлежит сомнению их выдающийся вклад в победу союзников.{4} При этом за основной критерий оценки они берут свои большие потери, превосходящие потери французов и турок (последних, кстати, вообще никто не считает). В итоге любые британские воспоминания — или гимн их главнокомандующему и его военному гению, или описание массового героизма британской пехоты. Утверждаю: и то, и другое — неправда. Хотя, напоминаю, английская военная история до сих пор не смогла провести хотя бы одно, но качественное исследование не только Альминского сражения, но и Крымской войны. Все их военные исследователи ограничиваются констатацией происходившего, невероятно увлекаясь частными деталями. Ну что ж, сделаем это за них.
У французов всё проще. Для них Альма — подтверждение правильности принятой ими в Африканской кампании тактики малых подразделений, прокладывающих путь «большим батальонам», которые добывали окончательную победу.
Интерес к военному искусству Альминского сражения и Крымской войны проявляли не только обобщавшие свой положительный или не очень опыт участники. Для военных историков США Крымская кампания интересна прежде всего как составляющая военной (стратегической, тактической, технической) основы наиболее интересной для них собственной войны — Гражданской (1861-1865 гг.).
Альминское сражение, как и любое оборонительное, было вынужденной мерой русского командования, понимавшего уязвимость Севастопольской крепости с суши и компенсировавшего слабость крепостной обороны естественной силой выбранной позиции.
«Выбор позиции представляет собою дело огромной важности как с точки зрения действия огня батареи по противнику, так и действия по ней огня противника. Расставить свои пушки так, чтобы их действие было возможно более ощутительно для противника, — такова первая важная задача; второй задачей является безопасность от огня противника»
Ф. Энгельс
По своим свойствам местность, выбранная князем Меншиковым для сражения, будучи естественным природным рубежом, представляла почти идеальные условия для организации обороны. Тем более, что за ней имелось еще несколько аналогичных мест, удобных для оборудования оборонительных позиций. Недаром одно из первых упоминаний об Альминской позиции сделано Императором Николай I в преддверии высадки союзников в Крыму в приватном разговоре со своим флигель-адъютантом
В. И. Денном, ставшим впоследствии его глазами и ушами в Крымской армии: «По газетам судя, они должны высадиться в Крыму. Там князь Меншиков предполагает встретить неприятеля, как он доносит, на Альме, если неприятель высадится севернее, в случае же неудачи у него останутся две позиции — на Каче и Бельбеке».{5}
