«Европейское чудо» оказалось возможным в силу ряда обстоятельств, многие из которых еще нуждаются в уточнении. Отчасти благодаря географическим факторам западноевропейцы, как известно, сумели в целом избежать социально-политических катаклизмов, связанных с нашествиями с Юга и Востока. В то же время многократные попытки объединения Европы изнутри силовыми способами в конечном счете терпели неудачу. Так или иначе, в том числе благодаря географической фрагментации, в Западной Европе постепенно сложилась своеобразная (быть может, уникальная) система более или менее равновесных конкурентно-контрактных отношений, препятствовавшая образованию губительной для прогресса монополии власти. Сформировались относительно независимые, децентрализованные источники силы и влияния: церковь, города, феодалы, гильдии, университеты…
В обстановке острой внутренней и внешней конкурентной борьбы за сравнительно ограниченные (по сравнению с Востоком) ресурсы государство в западноевропейских странах оказалось вынуждено в большей степени, чем на Востоке, учитывать интересы подданных (в том числе низов), предоставлять им больше экономических, социальных и правовых услуг. В силу этого обществам ряда стран Запада в позднее Средневековье и Новое время удалось аккумулировать немалую социальную энергию, необходимую для трансформации их отсталых экономических систем, активизации механизмов общественного саморазвития.
Несмотря на бедность преобладающей массы населения, частые (хотя и не такие разрушительные, как на Востоке) войны, стихийные бедствия (хотя опять-таки менее масштабные, чем на Востоке), западноевропейские общества к XVIII в. в целом обеспечили известный рост массы и нормы производительных накоплений. Этому способствовали социально-институциональные особенности европейского сообщества, отмеченные выше, а также развертывание протоиндустриализации, сопровождавшейся освоением ряда собственных инноваций и применением технических и технологических изобретений Востока, рост городов, региональной и мировой торговли, секуляризация церковной собственности, успешное наступление на общинные земли и практики. Немалую роль сыграли такие факторы, как повышение степени имущественной и личной безопасности торговца и ремесленника; активизация предпринимательской деятельности вследствие Реформации и распространения протестантской этики; рост и укрепление «третьего сословия»; колониальная экспансия европейских государств.
По оценкам ряда исследователей, норма чистых капиталовложений (без учета изменения запасов) увеличилась с 1–2 % в XI–XIII вв. до 3–5 % в XVI–XVIII вв., а валовых — соответственно с 3–4 до 5–7 %. В Западной Европе в XI–XVIII вв. средняя капиталовооруженность труда возросла примерно в 3 раза (для сравнения: в Китае в XII–XVIII вв. этот показатель едва ли увеличился более чем на две трети, хотя до того, в IX–XI вв., он вырос в 3–4 раза). В странах Западной Европы среднее число отработанных часов на одного занятого в год возросло с 2100–2300 во II–IV вв. до 2400–2600 в ХІІ-ХІІІ вв. и до 2700–2900 часов в конце XVII — середине XVIII в.
Еще на пороге Нового времени жители многих западноевропейских стран стали более жестко придерживаться некоторых рациональных принципов регулирования рождаемости и планирования семьи, практикуя в зависимости от обстоятельств безбрачие (в среднем от одной десятой до одной четверти населения брачного возраста не имели семьи), более поздние браки, а также ограничение числа детей. Эти особенности демографического поведения жителей Западной и прежде всего Северо-Западной Европы (а также Японии) в немалой мере способствовали увеличению сбережений, социальной мобильности населения, повышению его квалификационного и образовательного уровня.
В доиндустриальной Европе произошли и другие важные изменения, подготовившие генезис современного экономического роста. Доля занятых в сельском хозяйстве сократилась с 80–84 % в XI в. до 62–66 % в 1800 г. Показатель грамотности взрослого населения, составлявший в XI в. не более 1–3 %, к концу XVI в. преодолел отметку в 10 % и к началу XIX в. достиг уровня 44–48 %.
Судя по приведенным данным, а также сведениям о структуре совокупного производительного капитала, можно предположить, что если в Средние века происходило замещение природных производительных сил в основном живым трудом и лишь отчасти физическим капиталом, то в XVI–XVIII столетиях картина изменилась: живой труд все более активно заменялся физическим (основным) и человеческим капиталом. Таким образом, в доиндустриальных обществах Запада происходило сравнительно быстрое наращивание материально-вещественных компонентов производительных сил. Но наиболее высокими темпами увеличивались энергоинформационный потенциал, средства коммуникации и качественные характеристики человеческого фактора (прежде всего грамотность, квалификация, а также мобильность и предпринимательская активность), что, вероятно, явилось ключевым моментом в западной модели развития.
В целом за период с XI по XVIII в. совокупный ВВП крупных стран Запада вырос более чем в 15 раз, в то время как в Китае он увеличился в 3,5–4,0 раза, в Индии вдвое, а на Ближнем Востоке он, возможно, сократился на одну четверть или треть. Но и к началу XIX в. суммарный производительный и потребительный потенциал Востока оставался по-прежнему весьма внушительным. По экономической мощи Китай вдвое превосходил крупные страны Запада, которые в совокупности уступали также Индии. Вплоть до середины XVIII в. половина всех напечатанных в мире книг была на китайском языке.
Сравнительный анализ динамики и факторов развития помогает лучше понять специфику нашей собственной страны, которой традиционно приписывают промежуточное положение между Востоком и Западом. На самом деле в конце XVII в. Россия в целом была более отсталой, чем крупные страны Запада и Востока. Уровень урожайности зерновых был у нас примерно вдвое меньше, чем в Западной Европе, и в четыре раза меньше, чем в Китае, Индии, Египте. Уровень урбанизации не превышал 5 %, в то время как в крупных странах Востока и Запада он достигал 10–15 %. В России грамотность взрослого населения не превышала 2–5 %, т. е. была вдвое-втрое меньше, чем в Китае, и в 4–5 раз меньше, чем в странах Западной Европы. Подушевой ВВП в России был в 1,5–2,0 раза ниже, чем в странах Запада, и в 1,5 раза меньше, чем в Китае и Индии. Как известно, Петровские реформы, и последовавшие за ними преобразования были чрезвычайно противоречивы. В стране нарастал культурный раскол, происходило увеличение несвободы и удельного веса принудительного труда. При этом, вопреки бытующим представлениям, действительные темпы экономического развития оставались в России XVIII в. крайне низкими. Миф об их резком ускорении имеет не только идеологические корни. Этот миф возник еще и потому, что в фокусе внимания исследователей все время оставался мануфактурный («современный») сектор — он рос в среднем на 3–4 % в год. Однако даже к концу XVIII в. он не превышал 3–5 % ВВП, в то время как остальная часть экономики (традиционный сектор) росла примерно теми же темпами, что и численность российского населения. В России ВВП в расчете на душу населения увеличивался в XVIII в. в лучшем случае на 0,1 % в год. Для стран Западной Европы этот показатель был в 2–3 раза выше. Отставание России от стран Запада на протяжении XVIII столетия продолжало нарастать, при этом она продолжала отставать и от Китая, в том числе и по уровню урбанизации. В начале XIX в. этот показатель не превышал 5–7 %, в то время как в среднем по Западной Европе он составлял 11–13 %, в Китае — 7–8 %, в Индии — 9-13 %, на Ближнем Востоке — 14–16 %. Несмотря на создание Академии наук, университета и ряда других учебных заведений, средний уровень грамотности населения на рубеже XVIII–XIX вв. оставался сравнительно низким: 2–6 % среди женщин и 4–8 % среди взрослого мужского населения. Он в 8—10 раз уступал показателям по западноевропейским государствам и в 3–5 раз — по Японии и Китаю. Сказывались слабая «буржуазность» городов, засилье крепостных порядков, несамостоятельность церкви.
Все это никак не отменяет того факта, что XVIII в. ускорил включение России в общеевропейские и общемировые процессы: начавшись с бурных Петровских реформ и создания Российской империи, раскинувшейся от Балтийского моря до Тихого океана, он завершился для нее, как и для всей Европы, Французской революцией.
Европа в целом привычно воспринимает XVIII столетие как век фундаментального разрыва с прошлым, век провозглашения новых политических принципов, на которые она ориентируется до сих пор. Одним из ключевых элементов новой политической философии и культуры стало представление о существовании общих закономерностей развития всех народов, обязательных этапов сложного процесса эволюции человеческого общества. Идея прогресса захватила умы, адаптировалась к локальным контекстам и в конце концов стала знаменем целой эпохи, систематически противопоставлявшей настоящее прошлому, апеллировавшей к будущему и испытывавшей острый интерес к неизведанным мирам. Между тем традиционное представление о Просвещении как о культурном феномене, действие которого ограничивалось европейскими странами и сферой их влияния, за последнее время обогатилось представлением об этой эпохе как о качественно новой стадии глобального взаимодействия культур. Материальной основой этого нового качества послужил целый ряд факторов: переселение больших масс людей, вызванное широкомасштабной колонизацией и работорговлей; усиление взаимозависимости различных региональных рынков (товаров, труда и капитала); формирование мирового рынка отдельных товаров (чая, пушнины, хлопка, ворвани, золота…); создание огромного торгового флота, необходимого для их транспортировки; щедрое государственное финансирование морских экспедиций, проложивших навигационные маршруты между океанами; становление трансконтинентальных империй и соответствующих им бюрократических моделей; бурный рост транснациональных торговых корпораций, таких, например, как британская и голландская Ост-Индские компании. Стремительное развитие контактов с Европой привело к глубоким социально-экономическим, политическим и интеллектуальным сдвигам (часто драматическим) в жизни многих неевропейских обществ. Что же касается самих европейцев, то участившиеся встречи и столкновения с другими цивилизациями не только укрепили их в мысли о собственном превосходстве, но и позволили отнестись к этой мысли критически, взглянуть на себя со стороны. В то же время эти контакты дали богатую пищу для размышлений о единстве и разнообразии судеб различных народов. Имеют ли ценности, тесно связанные с наследием европейского XVIII в., — практика свободы, права человека, вера в прогресс — абсолютный и универсальный характер? Стоит ли бороться за их распространение? Или следует признать неизбежность сосуществования различных систем ценностей, причем не только в мире, но и в рамках отдельных стран? Как в этом случае они будут интегрироваться в процессе глобализации? Какую роль в нем будет играть динамика дальнейшего развития Запада и Востока? Каковы перспективы их дальнейшего взаимопроникновения? Эти вопросы, уходящие корнями в эпоху Просвещения, волнуют людей и сегодня и во многом объясняют их особый интерес к XVIII столетию.
