Таким образом, если Россия при Николае I была «жандармом Европы», то Орда вполне может быть названа «жандармом Руси». Но в обоих случаях «жандарм» был внешней силой, способной затормозить прогрессивное развитие «охраняемых», но бессильной его остановить. Неудивительно, что после свержения ордынского ига в 1480 г. Россия – Московия стала европейской страной.
Более того, есть основания думать, что Русь после ига стала еще более европейской страной, чем была: если «вольные дружинники» в домонгольской Руси могли лишь «голосовать ногами», отъезжая на службу к другим князьям, то в «постмонгольской» Руси, по мере того как в ходе централизации право отъезда себя исчерпало (вернее, почти исчерпало, но об этом чуть ниже…), они добились права более ценного – законодательствовать вместе с великим князем[8]. В.О. Ключевский характеризует Русь того времени как «абсолютную монархию (само употребление европейского термина «абсолютизм», вместо «самодержавия», наводит на мысли весьма определенные; о разнице между этими понятиями я еще скажу. – Д.В.), но с аристократическим правительственным персоналом», в которой появился «правительственный класс с аристократической организацией, которую признала сама власть»[9].
А вот завещание Дмитрия Донского: «Я родился перед вами (боярами. – Д.В.)… с вами княжил, воевал вместе с вами на многие страны и низложил поганых». А следующая фраза обращена к наследникам: «Слушайтесь бояр, без их воли ничего не делайте» (выделено мною. – Д.В.)[10].
При внимательном исследовании отношений государства и подданных Московской Руси XIV–XV вв. опровергается еще один миф русской истории: если Московия не заимствовала свою деспотическую систему правления прямо у Золотой Орды, то вынуждена была создать такую же в борьбе за свое национальное существование. Вот пишет известный западный историк Тибор Самуэли: «Ее (Москвы. – Д.В.) национальное выживание зависело от перманентной мобилизации ее скудных ресурсов для обороны», и это «было для нее вопросом жизни и смерти», что не могло не привести к «московскому варианту азиатского деспотизма»[11].
Этот взгляд тоже стал «общим местом» в историографии России. Даже Н.П. Павлов-Сильванский, отстаивавший вообще-то всегда европейский характер России, настаивал тем не менее, что «упорная борьба за существование с восточными и западными соседями» требовала «крайнего напряжения народных сил», в результате чего «в обществе развито было сознание о первейшей необходимости каждого подданного служить государству по мере сил и жертвовать собою для защиты родной земли»[12].
Но тогда становится непонятно, почему «московской разновидности азиатского деспотизма» не было при Дмитрии Донском, которому действительно пришлось для победы на Куликовом поле «напрячь все силы страны»? А вот что пишет С.М. Соловьев про правление Ивана II: «[Оно] было самым спокойным… татарские нападения касались только границ; но этих нападений было очень немного, вред, ими причиняемый, очень незначителен… остальные войны были наступательными со стороны Москвы: враг не показывался в пределах торжествующего государства»[13]. Ну и где тут «борьба за выживание»?
А обязательная военная служба для всех дворян, которую принято считать «визитной карточкой» Московии, введена была только в 1556 г.[14], на исходе первого, успешного и «либерального» (насколько вообще это слово применимо к тем временам…) этапа правления Ивана Грозного. И вот что интересно: через неполные десять лет после этого шага военные успехи сменились военными провалами. Но об этом – дальше.
Европейское столетие России
Итак, к 1560 г. Россия оставалась по своим параметрам европейской страной. Вот и современный политолог Г. Аксенов, тоже приверженный стереотипу об изначальности в России самодержавия, тем не менее, цитирует слова кадета Родичева на заседании 1-й Государственной думы (1906 г.): «Мы постоянно слышим об особом пути России, о возвращении к «исконно русским началам». Тверская область до середины XV века управлялась на основе одних «исконно русских начал». Однако затем они стали уничтожаться центральной властью, пока Иван Грозный не ликвидировал всякую самостоятельность»[15]. Обратим внимание: «самостоятельность ликвидировал Иван Грозный», хотя по тексту книги Аксенова имеются намеки на то, что так было и до него, начиная с середины XV в.
Вопрос о том, какой же была Россия с середины XV до середины XVI в. – «европейской» или «азиатской» (скажем условно так), таким образом становится очень важным. А. Янов считает, что европейской; автор этих строк разделяет эту точку зрения и готов присоединить к приводимым А. Яновым доказательствам свои.
Начнем с главного – института собственности. Для «азиатского» государства характерно господство «власти-собственности», то есть такое состояние, когда увеличение-уменьшение (или полная потеря) собственности зависит от близости человека к власти: пока ты «в фаворе», твое богатство прирастает, но в любой момент его можно лишиться.
Так вот: была ли в России до Ивана Грозного «власть-собственность» или собственность, как полагается в государстве европейского типа (даже в период раннего абсолютизма), автономна? Э.С. Кульпин – горячий, вообще-то, сторонник того, что в России «власть-собственность» была всегда, начиная с Ивана Грозного, тем не менее считает, что до Ивана Грозного ее не было, что российский вариант азиатской системы «власти-собственности» (или, по К. Марксу, «азиатского способа производства») сложился в нашей стране только в XVI в.[16]. Запомним этот его вывод – он нам еще понадобится.
А теперь – снова к «праву отъезда» служилых людей. Как уже говорилось, по мере централизации и создания единого Русского государства оно постепенно теряло смысл, но не совсем. Дело в том, что не все русские земли в это время подчинялись Москве, бо́льшая часть Древней Руси в XIII–XV вв. попала под власть Великого княжества Литовского.
Так вот, А.Л. Янов приводит как пример «европейскости» новорожденной России признание права феодалов «отъезжать» от одного суверена к другому, что в Европе было нормой. Самое же интересное – это то, что Россия в это время была страной, в которую бегут люди (из Литовского княжества), а не той, из которой бегут. Так, князья Воротынские, Вяземские, Одоевские, Глинские, Трубецкие – все они в правление в России Ивана III, а в Литве – Казимира переселились из Литвы в Московию. Но мало того: Литва просьбами и угрозами добивалась возвращения беглых как «изменников». Московское же правительство изощрялось в аргументации, отстаивая право на отъезд и, таким образом, оправдывая эти «измены».
Литва требовала выдачи, ссылаясь на договор, обязывавший обе стороны не принимать «зрадцы (изменников), беглецов, лихих людей», на что московский князь возражал, например, по поводу перебежавшего в 1504 г. Астафия Дашковича «со многими дворянами»: мол, в договоре сказано буквально «татя, беглеца, холопа, робу, должника по исправде выдати», а разве князь – это тать? Или холоп? Или лихой человек? «Остафей же Дашкович у короля был метной человек и воевода бывал, а лихова имени про него не слыхали никакова… а к нам приехал служить добровольно, не учинив никакой шкоды. И наперед того при наших предках… на обе стороны люди ездили без отказа»[17]. Таким образом, московский князь уверяет литовского, что этот князь – политический эмигрант, а не изменник, а главное – что он свободный человек, который согласно традиции имеет право на отъезд из Литвы на Москву.
Таким образом, московский князь настаивает на том, что подданные литовского короля, как и его собственные, – не рабы, а свободные люди. Можно, конечно, счесть это лицемерием, но и политическое лицемерие имеет пределы. Мыслимо ли, чтобы, например, Л.И. Брежнев в сколь угодно демагогических целях отстаивал право граждан на выезд да еще объявлял его отечественной традицией, подобно тому как Иван III ссылается на «старину»?
Далее, почему, если уж им так было плохо в Литве, западнорусские князья и дворяне не бежали в Польшу или Венгрию? Потому, что предпочитали православную Русь? Да, религиозный фактор имел в те времена огромное значение (бежали – несколько позже – например, и французские гугеноты в единоверные им страны), но – при прочих равных. Пройдет несколько десятилетий, и мы увидим, как после «самодержавной революции» Ивана Грозного те же православные бояре (и не только бояре, и не только приезжие литовские, но и свои, великорусские) побегут обратно в Литву[18], при том, что положение православных там, к тому времени, существенно ухудшится.
