Тогда же стали модны цветки-«флёры» (фр. la fleur) в виде «астры», или «двойной звезды». Сначала по «цветку» вкалывалось в волосы у висков, затем возле пробора стал располагаться третий, более крупный «цветок», а позже между сиими «флёрами» все чаще размещались шесть булавок, увенчанных каждая изобиловавшим зернами «колосом», или «эпи де бле» (фр. l’épi de Blès). Прикрепление подобных наверший к металлическому обручу привело к появлению «диадемы» (фр. le diadume), своим абрисом напоминающей распластанный треугольник и ставшей характернейшим дополнением парадного костюма в начале XIX века и непременной частью классической парюры, куда еще входили лишь длинные серьги и склаваж. Кстати, впервые «диадема» появилась, судя по архивным документам, в сапфировом уборе, сделанном Яковом Дювалем для великой княжны Александры Павловны. Правда, жители Альбиона и в наши дни предпочитают считать «диадемой» лишь украшение, венцом обвивающее голову. Диадему же, располагающуюся только на челе, англичане обычно называют «тиарой»[7] – термином, под которым в России привычно понимается убор римских пап, как бы состоящий из трех, одной над другой, корон.
В первой четверти XIX века сделалось чрезвычайно модным делать прически «а ля Cepèc», когда прелестницы, уподобляя себя римской богине плодородия и земледелия Церере, украшали свои хорошенькие головки венками из отдельных, усыпанных бриллиантами колосков. Пика своего эта мода достигла к 1803 году, и русским дипломатам тогда всерьез пришлось ломать голову, что же лучше преподнести в дар сестре турецкого капитан-паши: «колосья» или привычный «цветок»[8].
Франтихи, настроенные более воинственно, водружали в прическу «стрелу» Дианы. Наконец, около 1800 года появились массивные гребни, увенчивавшие красиво уложенную на темени косу.
На обнаженные шеи еще в середине 1790-х годов «как будто бы для сбережения своих сердец, щеголихи большого света надели цепи»[9]. Сии цепочки из металлических шнуров были столь длинны, что прелестницы не только развешивали их по плечам, но и свивали чуть ли не в двадцать оборотов вокруг своих шеек. Не случайно «ниткой» (фр. un fil) назвали и разновидность склаважа, поскольку она представляла собой дополненную с обеих сторон низками из мелких камней цепочку солитеров, оправленных в отдельные касты-«шатоны», благодаря чему длина изделия легко варьировалась. Какое-то время подобную «нитку» именовали одновременно то «склаважем», то «колье». Однако в начале XIX века возобладало полное поэзии название: «ривьера», ибо вереница сверкающих крупных бриллиантов, близко прилегающих друг к другу (отчего металл их оправ становится почти невидимым), действительно напоминала искрящийся водный поток, струящийся между берегами[10].
К концам простой низки из камней в шатонах стало модно подцеплять отдельную, легко снимающуюся застежку, называемую по-французски «фермуаром» (le fermoir). Августейшие особы отныне часто жаловали дамам и девицам драгоценные фермуары, и награжденные гордо демонстрировали царский подарок, располагая отныне застежку ожерелья на самом видном месте – высоко на груди у плеча.
Большое декольте и открытая шея заставляют носить и склаважи, теперь представляющие собой ожерелья с ниспускающейся на грудь сеткой прихотливо переплетающихся цепочек, дополненных вкраплениями камней в шатонах. Одно время «склаважем» называли «цепочки, связанные вензелевым шифром из крупных бриллиантов»[11]. Становится популярным появившийся около 1804 года склаваж-«франж» («la frange»)у поскольку на грудь щеголихи обильно свисал ряд столь близко прилегающих друг к другу подвесок, что они действительно напоминали густую бахрому.
Большие и открытые медальоны возлежат на толстой золотой цепи, напоказ демонстрируя окружающим портрет наиболее любимого родственника владелицы[12]. Но все чаще с облегающей шею изящной цепочки как бы стекала на перси красавицы кокетливо колыхавшаяся подвеска с драгоценным самоцветом, давшая обозначение новому украшению, вначале называемому «куланой», то есть «струящейся», а позднее (поскольку слово le coulant во французском языке мужского рода) переименованному в «кулон». Не равнодушный к женским прелестям, истинный сын галантного «осьмнадцатого» века Гаврила Романович Державин не удержался и воспел модную новинку в стихотворении 1807 года «Цепочка»:
Послал середь сего листочка
Из мелких колец тонку нить:
Искусная сия цепочка
Удобна грудь твою прикрыть[13].
Нежные «Психеи» и «Хлои», в знак царящего в их сердцах «приятного легкомыслия», дополняли пояса своих туникообразных воздушных кисейных платьиц изящно исполненными из золота бабочками или тюльпанами. Дамы щеголяли друг перед другом очень длинными, надетыми крест-накрест цепочками-«перевязями», или по-французски «сотуарами» (le sautoir). На них болтались часы, кошельки, зеркальца и прочие столь необходимые мелочи.
Отнюдь не лишней оказывалась и маленькая книжечка-«карне» в оправе слоновой кости, куда прелестница записывала для памяти: кому и какой танец она обещала на грядущем балу, чтобы не дай Бог не перепутать кавалеров. Строгий свет расценил бы подобную невнимательность за «отпечаток кокетства», и провинившейся приходилось (дабы пропустить злополучный танец) притворяться, что на нее вдруг нахлынула неодолимая усталость[14]. Да и в середине меркантильного века, когда на левом плече модной красавицы обязательно пришпиливались цветы, в книжке о правилах хорошего тона высказывалось пожелание, «чтобы таблетки, привешиваемые на маленькой цепочке к букетьерке и служащие для записывания кадрилей, на которые дама ангажирована, вошли во всеобщее употребление»[15].
Подвешивая же часы к «штучке, величиною с ладонь, представляющей лиру»[16], очаровательницы заодно намекали на свою верность в любви, сравнивая себя с Сафо. Ведь знаменитая античная поэтесса, напрасно бряцавшая на струнах лиры и певшая строфы, полные страсти, перед бездушным красавцем Фаоном, не смогла перенести измены любимого и покончила с собой, бросившись с высокой скалы в бурное море.
Поскольку рукава платьев сделались совсем короткими, большую роль стали теперь играть браслеты. Чрезвычайно модны стали украшенные портретом близкого человека: их носили на левой руке как признак чувствительного сердца, отчего подобные браслеты называли по-французски «сантиман».
Львицы же света ввели обычай носить сразу три браслета: один – массивный, исполнявшийся из золота и крупных драгоценных камней, второй – ажурный и сравнительно скромный, должен был поражать мастерством исполнения, а третий, дополняемый драгоценной застежкой, сплетали из прядей волос возлюбленного. Подобный набор назывался «союз роскоши, изящества и чувствительности».
Вышивая своим любезным на память изысканные кошелечки или кисеты, особенно нежные натуры использовали вместо нитей собственные локоны. Что уж говорить, если отважный полководец Наполеон Бонапарт успел в перерывах между сражениями написать обожаемой Жозефине, дабы любимая женушка прислала ему вместо нечаянно потерянной табакерки «другую, с плоской крышкой, на которой закажи сделать надпись из своих волос»[17].
Однако весьма неопрятная привычка нюхать табак постепенно уходила в прошлое. Сами же табакерки, хотя их и продолжали жаловать от Двора, все больше снабжались «механикою и всяким тому подобным, смешным или полезным»[18].
Модницам уже было недостаточно, что все пальцы рук поверх перчаток унизывались перстнями с бриллиантами. Некоторые франтихи, являясь в открытых сандалиях, кокетливо демонстрировали зовущие к поцелуям пальчики своих очаровательных ножек, сверкающие роскошными кольцами.
Увлечение античностью еще в конце XVIII века сделало популярными геммы, которые уже в конце царствования Екатерины II даже подбирались в парюры. Да и императрица Елизавета Алексеевна все чаще предпочитала помимо обычных перстней с различными самоцветами жаловать от себя приближенным бриллиантовые «медальоны с антиком»[19].
С другой стороны, вынужденную моду на дешевые украшения принесли в Россию европейские аристократы, разоренные революцией и войнами. Брюзгливый Филипп Филиппович Вигель недовольно ворчал, что в обнищавшей Франции «женщины, вместо алмазов, принуждены были украшаться камнями и мозаиками, их мужьями и родственниками награбленными в Италии. Нам и тут надобно было подражать. Бриллианты, коими наши дамы были так богаты, все попрятаны и предоставлены для ношения царской фамилии и купчихам. За неимоверную цену стали доставать резные камни, оправлять золотом и вставлять в браслеты и ожерелья. Это было гораздо античнее»[20]. Пользовались повышенным спросом пурпурные богемские гранаты-пиропы, зеленовато-голубая бирюза, радужные опалы, яркие кораллы и редкостного природного узора агаты. Но это поветрие продолжалось недолго, и вскоре «страсть к драгоценным камням царствовала в столице едва ли не сильнее еще, чем в последующие десятилетия»[21].
