В мрачные времена бироновщины появилась новая концепция русской истории, известная под именем «норманизма». Вся теория основывается только на редакторской вставке в летопись Нестора и на некоторых неясных и темных местах текста[3]. Ненаучный, спекулятивный характер искусственно гальванизируемого норманизма достаточно выяснен[4].
Борис Дмитриевич Греков (1882–1953)
В предреволюционные годы, в начале XX в. большую услугу норманизму оказали труды тех историков, которые по незнанию подлинных археологических материалов о глубокой древности славянского земледелия рисовали славянское общество времен рождения Киевской Руси крайне примитивным, базировавшимся чуть ли не на охотничьем хозяйстве (Н. А. Рожков). Проблемы дореволюционной историографии Киевской Руси очень многообразны и в известной мере разработаны в нашей науке[5].
Советская историческая наука не сразу нашла верный путь к решению важнейших вопросов истории Киевской Руси и княжеств XII–XIII вв. Во-первых, продолжали еще существовать старые концепции в своем неизменном виде; во-вторых, историками нередко проявлялся нигилизм по отношению к таким отдаленным и, как выражались тогда, «неактуальным» эпохам, как время Киевской Руси. В-третьих, историки, стремившиеся овладеть марксистско-ленинским учением, далеко не всегда могли творчески применить его. к изучению конкретной эпохи. Схематизм и начетничество мешали созданию новых, научно обоснованных долговечных построений. Историю славянства и Руси пытались втиснуть в схему, которой искусственно придавался универсальный обязательный характер: разложение первобытно-общинного строя — рабовладельческий строй, завершающийся революцией рабов, — феодализм (иногда осложненный торговым капиталом). При наличии готовой схемы исторические источники в глазах социологов как бы теряли свою ценность, переставали быть фундаментом исторических построений и привлекались выборочно, от случая к случаю в качестве иллюстрации той или иной мысли, того или иного звена схемы.
Положительной чертой эпохи великого поиска 1920-х годов, когда историки нащупывали путь к глубокому познанию марксизма, были многочисленные и многолюдные жаркие дискуссии, большая часть которых, к сожалению, осталась незафиксированной. В шумной обстановке споров и обсуждений в 1930-е годы вырисовывается величественная и спокойная фигура Б. Д. Грекова, глубокого знатока русских феодальных источников, выступившего в 1933 г. с докладом «Рабство и феодализм в древней Руси», который со временем превратился в основополагающую книгу «Киевская Русь», выдержавшую ряд изданий. Б. Д. Греков основывался на изучении всех доступных ему видов источников и на хорошо освоенной марксистско-ленинской методологии. Дискуссии затихли; путь к решению проблемы был найден. Наличие подробного и добротного обзора советской историографии Киевской Руси делает излишним рассмотрение этих вопросов здесь[6].
Глава первая
Древние славяне. Происхождение Руси
Для правильного понимания сложного процесса образования государства Руси («Киевской Руси») необходимо прежде всего использование всех видов исторических источников, их критическая разработка и строгий отбор достоверного. Второй задачей является максимальное расширение хронологических рамок изучения. Рождение первого феодального государства было не однократным событием, а процессом, длительным многовековым развитием славянского общества, результатом которого явилось образование в IX в. государства Руси. Если уже киевский монах Нестор начинал свое введение в историю Руси с незапамятных времен «вавилонского столпотворения» и первичного расселения славян в Европе, то мы тем более обязаны изучить процесс вызревания государства с самых первых признаков социального неравенства, с первых предпосылок будущей государственности. Где искать эту неизвестную точку отсчета?
Для правильного понимания процесса хронологические рамки изучения необходимо раздвинуть примерно на полторы тысячи лет от Киевской Руси в глубь веков. Нулевая точка отсчета будет отстоять от начальной фазы Киевской Руси и от варяжских набегов примерно на столько же, на сколько Геродот или Перикл отстоят от наших дней. Условием новой концепции должно быть рассмотрение в единой системе разных крупных проблем: происхождение славян; сроки и пути колонизационного процесса; формирование племенных союзов; славяно-скифские взаимоотношения; роль нашествий сарматов, гуннов, хазар и др.; эволюция религиозных представлений; установление периодов подъема и упадка славянского общества.
В систему исторического анализа должны войти не только (а для древних эпох и не столько) данные письменных источников, но и археологические материалы, драгоценные своей полнотой, непрерывностью и объективной сущностью, выгодно отличающей их от неизбежной субъективности сведений древних географов и хронистов.
Археология, вооруженная всеми новейшими естественно-математическими методами, давно уже вышла из той фазы, когда раскопки только лишь пополняли музейные коллекции. Археология на современном уровне широко (хронологически, географически и тематически) раздвигает рамки нашего исторического познания и дает нам динамику исторического процесса.
Археологический анализ охватывает поселения, формы быта, уровень хозяйства, степень социальной дифференциации (выделение воинов и вождей), религиозные представления и т. п. Кроме того, археологические памятники в настоящее время настолько широко (географически) изучены, что дают представление о границах племен, об этнических массивах, о передвижении племен и об их взаимоотношениях, т. е. дают историю человечества.
Большими резервами сведений о древних славянах обладает лингвистика. Взаимовлияние языков внутри индоевропейского единства и за его пределами позволяет определить языковых предков славян и место славян среди других языковых групп. Разрабатываемый в настоящее время (О. Н. Трубачев) словарь праславянского языка помогает (в сочетании с точно датированными предметами и явлениями) установить эволюцию лексики и выделить отдельные периоды.
Топонимика позволяет устанавливать ареал славянства в разные периоды его исторической жизни и определять языковую принадлежность соседей.
Лингвистика еще не исчерпала всех своих возможностей реконструкции исторического процесса славянства. Особенно важен анализ эволюции социальной терминологии.
Значительную ценность для историка представляет этнографический материал. Анализ фольклора и народного изобразительного искусства показал, что эволюция религиозного сознания древних людей происходила весьма своеобразно — не путем полной смены старых форм и замены их новыми, а путем наслаивания нового на сохраняемую старую форму. Благодаря этому в народной памяти, в народном быту, фиксируемом этнографами, сохраняются в том или ином виде (иногда в сильно трансформированном) пережитки всех предшествующих эпох вплоть до каменного века. Такая особенность эволюции религиозных представлений позволяет экстраполировать интереснейшие этнографические данные XIX–XX вв. на большую хронологическую глубину и насыщает каждую промежуточную эпоху конкретным материалом.
Исходной позицией для последовательного рассмотрения истории славян следует считать период отпочкования славянской языковой семьи от общего индоевропейского массива, который лингвисты датируют началом или серединой II тысячелетия до н. э. К этому времени предки славян прошли уже длительный путь развития родоплеменного общества.
Особую важность представляет вопрос о географии славянского мира в середине II тысячелетия до н. э. По данным лингвистики, ландшафтная зона славянской прародины — лиственные леса Центральной и Восточной Европы с их реками, поймами, болотами. Ни берега морей, ни горные области в состав прародины не входили. Славяне формировались внутри кольца, образуемого иллирийцами, кельтами, германцами, балтийцами (пруссы, латыши, литовцы), дако-фракийцами и иранцами. Области древних этносов существенно отличались от позднейшего их размещения.
Летописец Нестор о первоначальном размещении славян и путях расселения
Наиболее убедительной представляется гипотеза ряда ученых, согласно которой с первичными славянскими племенами следует отождествлять тшинецко-комаровскую археологическую культуру XV–XII вв. до н. э., простирающуюся от Среднего Поднепровья на востоке до Одера на западе. Южная ее граница шла вдоль северного склона Карпат, а северная — примерно по широте Припяти.
