В предлагаемой книге я прежде всего и ставил перед собой задачу в той или иной мере охарактеризовать этот еще очень мало изученный "язык", на котором говорит - или, точнее, пишет - поэт.
Не могу не сказать, наконец, и о том, что эта книга не могла быть написана без замечательных достижений отечественной филологии, на которые автор постоянно опирался. Особенно важную роль для автора сыграли труды таких выдающихся филологов, как М. М. Бахтин, С. М. Бонди, Г. О. Винокур и В. В. Виноградов.
Часть первая
СТИХИ И ПОЭЗИЯ
Глава первая
МОЖНО ЛИ ВЫУЧИТЬСЯ ПИСАТЬ СТИХИ?
В начале нашего столетия из года в год издавались книги, обещавшие научить писать стихи каждого желающего. Вот, например, одна из них:
Полная школа выучиться писать стихи. Сборник примеров и упражнений для самоизучения в самое короткое время и не больше как в 5 уроков сделаться стихотворцем. В двух частях. Составил С. С. Будченко, дополнил Н. Е. Горный. Издание 4-е, переработанное и дополненное. Москва, 1914.
Поразительное по безграмотности заглавие говорит само за себя. Выходили и другие книги этого типа:
Как научиться писать стихи. Составил Ямб Хореич. СПб., 1908.
Л. Д. Кранц. Путь к славе. Как стать поэтом? Москва, 1915.
Рекламные обещания подобных авторов могли увлечь, конечно, только невежественных и легковерных людей. Дело, однако, не только в этом. Дело в том, что вообще нельзя научить человека писать стихи, если вкладывать в это слово его полный и подлинный смысл, если иметь в виду не рифмованные фразы, а произведения поэзии.
Уместно привести здесь слова Грибоедова о роли мастерства, о месте "искусности" в поэзии. Прежде стоит только напомнить, что Грибоедов прекрасный лирический поэт. "Горе от ума" как бы заслонило от многих читателей эту сторону его творчества. Но такие стихи Грибоедова, как "Прости, отечество!", "Хищники на Чегеме", "Там, где вьется Алазань", "Восток", принадлежат к выдающимся образцам русской лирики. Вот характерные строки из стихотворения о Кавказе, написанного около 1820 г. и предвосхищающего лермонтовскую лирику:
Странник, знаешь ли любовь,
Не подругу снам покойным,
Страшную под небом знойным?
Как пылает ею кровь?
Ей живут и ею дышат,
Страждут и падут в боях
С ней в душе и на устах...
Так самумы с юга пышат,
Раскаляют степь...
Что судьба, разлука, смерть!..
Друг и литературный соратник Грибоедова, замечательный поэт Павел Катенин писал ему, что в его поэзии "дарования более, нежели искусства". Грибоедов отвечал Катенину: "Самая лестная похвала, которую ты мог мне сказать, не знаю, стою ли ее? Искусство в том только и состоит, чтоб подделываться под дарование, а в ком более вытверженного, приобретенного потом и сидением искусства... в ком, говорю я, более способности удовлетворять школьным требованиям, условиям, привычкам... нежели собственной творческой силы,- тот, если художник, разбей свою палитру, и кисть, резец или перо свое брось за окошко... Я как живу, так и пишу свободно и свободно"1.
Грибоедов противопоставляет "искусство" (мы бы сказали теперь "мастерство" или "искусность") и "дарование", "творческую силу". Так же сделал и Пушкин, говоря об одном посредственном стихотворце: "В нем не вижу я ни капли творчества, а много искусства"2.
Нам придется еще не раз обсуждать здесь соотношение творчества и мастерства, дарования и искусности. Но и теперь, в начале нашего разговора, нельзя не остановиться на этой проблеме.
Нередко говорят, что поэтами рождаются и, следовательно, никакое обучение, никакие сознательные усилия не помогут человеку стать поэтом. Это и верно и неверно. Верно потому, что, без сомнения, существуют определенные наследственные задатки, врожденные свойства высшей нервной деятельности и особенности чувственного восприятия, без которых человек вообще не сможет добиться значительных достижений в поэтическом творчестве, хотя в то же время он может стать, скажем, выдающимся ученым или великолепным мастером в области какого-либо практического труда, или блестящим политическим деятелем, или прекрасным педагогом и т. п.
Однако можно с большими основаниями утверждать, что врожденной поэтической одаренностью обладает очень большое число людей. Это явствует, между прочим, из того, что в детском и отроческом возрасте многие и многие из нас непроизвольно испытывают влечение к стихотворчеству (пусть в самых элементарных его формах). Правда, впоследствии, ко времени зрелости, влечение к поэзии у подавляющего большинства ослабевает и глохнет.
Это может показаться странным, но дети в массе своей живее и тоньше, чем взрослые, воспринимают поэтическое слово3. Давно замечено, например, что дети - если им, конечно, еще не привили безличную манеру "выразительного чтения",- исполняют стихи подобно самим поэтам, отчетливо передавая живое движение стиха, восхищаясь ритмическим рисунком и эмоциональной напряженностью стиховых интонаций и в то же время схватывая поэтический смысл в его полноте и жизненности.
Помню, как шести семилетний малыш, ведомый мамой за руку по улице, восторженно, сверкая глазами, скандировал:
По фа-ми-лии Степанов,
И, по име-ни Степан,
Из районных ве-ли-канов
Самый главный ве-ли-кан!
Он исполнял эти стихи так, как будто он сам их только что сочинил и теперь наслаждается каждым звуком, каждым ритмическим ходом, каждым словом, созидающими торжественно-веселый поэтический смысл.
Конечно, от восторга перед этими отличными детскими стихами до полноценного восприятия поэзии Пушкина, Фета или Блока - путь немалый. Но вот что важно: ребенок в данном случае воспринимает стихотворный текст именно как поэзию, как живое поэтическое слово в органическом единстве его формы и содержания.
Между тем уже к юношеским годам у очень многих читателей это непосредственное восприятие поэзии слабеет и исчезает. И вот, читая гениальные строфы о Петербурге во вступлении к пушкинскому "Медному всаднику", мы уже, несколько скучая, думаем о том, что здесь, мол, "создана яркая картина великого города", а, с другой стороны, поэт использует" приемы звукописи" (например, "шипенье пенистых бокалов"). И уже нелегко отрешиться от этих вялых соображений и просто услышать в собственном взволнованном голосе потрясающую мощь, красоту и радость, услышать, как словно целый оркестр звучит в твоей груди
...В их стройно зыблемом строю,
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь простреленных в бою!
и уже нет никакой "картины Петербурга" и "звукописи", а в самом тебе, в твоем собственном творческом воображении созидается, живет, влюбляет в себя неповторимый пушкинский Петербург, прекраснее которого нет ничего на свете...
* * *
Но постойте! Может быть, ты, мой читатель, не испытываешь всего этого? Может быть, поэма Пушкина для тебя - только "обязательное чтение", утвержденное вышестоящими инстанциями? Что же тогда делать?
Попробуем взять в руки томик Пушкина (ведь он, конечно же, есть в твоем доме?) и открыть "Медного всадника". И прочитать ну, скажем, с этой всем известной строки:
Люблю тебя, Петра творенье...
Прочитать вслух, медленно, делая паузы после каждой строки, и внятно, напряженно, чтобы пережить каждое слово, каждый звук. И не думать заранее о том, что вот, мол, передо мной Пушкин, великая поэзия, классика. Нет, непосредственно, просто, даже наивно отдаться нарастающей поступи стиха, видеть, слышать, осязать это полное смысла ритмическое движение слов, их парадное шествие, которое гремит и сверкает с наибольшей силой тогда, когда она и впрямь воссоздает парад - "воинственную живость потешных Марсовых полей". Услышим же в своем собственном голосе это шествие, дойдя с ним до того места, где, словно каждая строка звучит как ликующий возглас:
В их стройно зыблемом строю[!]
Лоскутья сих знамен победных[!]
Сиянье шапок этих медных[!]
Насквозь простреленных в бою[!]...
В этой самой громкой строфе, наверное, легче воспринять, услышать, пережить красоту и силу пушкинского слова. Но и для этого, конечно, нужно разбудить в себе душевную свободу и воображение, способность к бескорыстному восторгу и полноту восприятия.
Что же, может быть, для этого следует вернуться к духовному состоянию малыша, самозабвенно твердящего "Дядю Степу"? Нет, конечно, из этого ничего не выйдет. Чтобы воспринять Пушкина, никак недостаточно врожденного чувства поэзии. Но необходимо сохранять и постоянно возрождать в себе это непосредственное первоначальное чувство поэзии. Именно об этом говорит знаменитое рассуждение Маркса: "Мужчина не может снова превратиться в ребенка или он становится ребячливым. Но разве не радует его наивность ребенка и разве сам он не должен стремиться к тому, чтобы на высшей ступени воспроизводить свою истинную сущность? Разве в детской натуре в каждую эпоху не оживает ее собственный характер в его безыскусственной правде?"4
