Говорят, что первой жертвой войны являются не только люди, но и правда о ней. Потому с таким интересом до сих пор читается книга С. П. Мельгунова о красном Терроре в России[4]. В ней не только свидетельства очевидца, но и попытка проанализировать публикации той поры. И тогда и позже о красном и белом терроре писали многие, но исследование Мельгунова осталось среди наиболее эмоциональных. Первое издание его книги вышло в Берлине в 1923 г. «Я не могу взять ответственности за каждый факт, мною приводимый. Но я повсюду указывал источник, откуда он заимствован»[5], — писал историк. Этим источником для него стала, главным образом, большевистская и эмигрантская пресса. Мельгунов собирался писать и о белом терроре, подчеркивая, что это явление иного порядка, нежели красный террор, «это прежде всего эксцессы на почве разнузданности власти и мести»[6]. Он и сам полон этой «мести» и не скрывал своей цели показать миру, кто есть большевики и их власть, и был убежден, что красный террор «ужаснее» белого. Мельгунов был тенденциозен в своих писаниях и в силу остроты недавних личных переживаний, он не делал вывода о том, что любой террор является свидетельством остроты борьбы и беспомощности правителей иными способами добиться успеха, что жестокость — это общечеловеческая боль.
Настоящая книга основана на изучении прежде всего документов, хранящихся в различных архивах России. Автор хотел показать жестокость и бессмысленность террора, выступавшего в то время под разными цветами, предостеречь от любой возможности повторения подобного. Автор весьма признателен коллегам А. С. Велидову (1928–1997), Д. Кипу, Ю. И. Кораблеву (1918–1996), Л. М. Спирину (1917–1993) за советы, ставшие необходимыми при написании книги.
Первое издание книги появилось в 1995 г., ей предшествовала большая статья на эту тему, опубликованная в журнале «Отечественная история» (1993. № 6. С. 46–62). Тогда же в рецензиях и ряде книг о гражданской войне в России появились отклики на эти публикации[7]. Среди замечаний хотелось бы выделить одно принципиальное, касающееся ответственности за террор и его жертвы в российской гражданской войне. Меня упрекали в том, что утверждение принципа равной ответственности и красных, и белых за кровавые вакханалии в 1918–1922 гг. в России не может способствовать «ее объективному научному исследованию». Как будто признание «неравной ответственности» этому поможет, если признать, что красные «хуже» белых, или наоборот, то это сделает исследование на заданную тему объективнее. Наиболее категорично об этом высказался А. Суслов, заявивший, что даже «нравственно уравнять красный и белый террор нельзя». Он, как и некоторые другие историки, продолжил точку зрения Мельгунова о том, что для белых террор был актом мести и самоуправства офицеров, а красный террор носил системный, государственный характер[8]. Не думаю, чтобы какие-либо утверждения отдельных авторов могли помешать дальнейшим исследованиям проблемы. Разумеется, происхождение красного и белого террора в те годы имело свою специфику, но именно нравственно и тот и другой были одинаково жестоки и античеловечны. Какая разница для жертвы террора, во имя чего его лишают жизни без всяких на то оснований: во имя коммунизма или демократического устройства страны? Нравственно никакой террор не может быть оправдан, во имя каких бы светлых или мстительных целей он ни совершался[9].
Глава 1
Роль политического террора в борьбе за власть
Насилие и жестокость
Источники и литература
В каждом веке свое Средневековье. 100-летние, 30-летние войны, инквизиция — оттуда, гражданские войны тоже. Только каждое последующее столетие они все более ужесточались: в них участвовало больше людей, совершенствовались средства их уничтожения, изощреннее становились издевательства и пытки, терялась ценность человеческой жизни. Прежними оставались ненависть, остервенелость, становившиеся на время национальной религией (в России многонациональной). Трагедия народов одной страны, тесно взаимосвязанной с остальным миром, становилась ощутимой для всех. Оставшиеся в живых жертвы произвола и очевидцы не воспринимали оптимизма историков: за Средневековьем последует эра Возрождения… Они думали и говорили о другом: удивительно не то, что этот ужас проходит, а что мы — живы.
Насилие и террор всегда были непременными спутниками многовековой истории человечества. Но по числу жертв, узаконению насилия XX век не имеет аналогов. Этим столетие обязано, прежде всего, тоталитарным режимам в России и Германии, коммунистическим и национал-социалистическим правительствам[10].
Россия традиционно относилась к странам, где цена человеческой жизни была мизерной, а гуманитарные права не соблюдались. Крайне радикальные социалисты-большевики, захватив власть, провозгласив свершение в кратчайшие сроки мировой революции и создание царства труда, уничтожили подобие правового государства, предложив революционный беспредел, и тем самым усугубили бесправное положение личности. Никогда еще в истории утопические идеи не внедрялись в сознание людей столь жестоко, цинично и кроваво. Непротивление, отказ от использования силы при решении политических вопросов, предложенные веку Львом Толстым и Махатмой Ганди, не были восприняты ни в России, ни в Германии. В непродолжительной идейной борьбе победило беспощадное, фанатичное зло, принесшее столько невиданных ранее страданий людям.
Политика насилия и террора[11], проводимая в России большевиками, меняла сознание населения. А. С. Пушкин в «Борисе Годунове» отмечал безмолвие народа при казнях, большевистская периодика полна громогласных одобрений массовых убийств.
Естественны извечные вопросы: кто в этом виноват? Каковы причины трагедии? Как объяснить, попытаться понять происшедшее?
Основные тенденции решения проблемы были намечены для советской историографии высказываниями В. И. Ленина о том, что красный террор в годы гражданской войны в России был вынужден и стал ответной акцией на действия белогвардейцев и интервентов[12]. Тогда же было сформулировано мнение: «…те репрессивные меры, которые вынуждены применять рабочие и крестьяне для подавления сопротивления эксплуататоров, не идут ни в какие сравнения с ужасами белого террора контрреволюции»[13].
Одновременно, усилиями прежде всего российской эмиграции, создавались книги и рассказы о застенках ЧК, характеризовалось различие между красным и белым террором. По мнению С. П. Мельгунова, красный террор имел официальное теоретическое обоснование, носил системный, правительственный характер, а белый террор был похож на «эксцессы на почве разнузданной власти и мести». Потому красный террор по своей масштабности и жестокости был хуже белого[14].
Подобную точку зрения разделял и генерал А. И. Деникин, назвавший гражданскую войну «русским погостом», на котором, по его словам, и красные, и белые пустили реки крови. «Различны были способы мучений и истребления русских людей, но неизменной оставалась система террора, проповедуемая открыто с торжествующей наглостью. На Кавказе чекисты рубили людей тупыми шашками над вырытой приговоренными к смерти могилою; в Царицыне удушали в темном, смрадном трюме баржи, где обычно до 800 человек по нескольку месяцев жили, спали, ели и тут же… испражнялись. Повсюду избивали до полусмерти, иногда хоронили заживо. Сколько жертв унес большевистский террор, мы не узнаем никогда». (Хотя тут же сообщал, что, по данным комиссии, созданной им, эта цифра только в 1918–1919 гг. составляла 1 млн. 700 тыс. человек.) Деникин признавал, что «набегающая волна казачьих и добровольческих войск оставляла грязную муть в образе насилий, грабежей и еврейских погромов». Но уточнял: «Мы грозили, но были гуманнее. Они звали, но были жестоки»[15].
В годы гражданской войны возникло и третье мнение, согласно которому любой террор был бесчеловечен и от него, как метода борьбы за власть, следовало отказаться. М. Горький заметил в то время взаимоистребление демократий к злорадному удовольствию ее врагов и призвал не закрывать глаза на то, что «теперь, когда народ завоевал право физического насилия над человеком, — он стал мучителем не менее зверским и жестоким, чем его бывшие мучители». И уточнил свою мысль: «Матрос Железняк, переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей… Людей на Руси много, убийц — тоже достаточно…» Поголовное истребление несогласно мыслящих — старый, испытанный прием внутренней политики российских правительств. Горький отвечал на вопрос: «Кто жесточе — красные или белые? Вероятно, — одинаково, потому что все они — и красные, и белые — одинаково русские… В России любят бить, — безразлично кого»[16].
