Сегодня я особенно благодарна главному редактору журнала «Нева» Б. Н. Никольскому и коммерческому директору издательского дома «Журнал Нева» А. В. Вознесенскому, выразившим желание опубликовать рукопись книги даже без денежного взноса, за средства издателей. Однако вовремя подоспевшая материальная помощь Александровского института и издательства «Кикимора» помогли нам всем выпустить книгу в короткие сроки, достаточно большим для научной литературы тиражом и на должном полиграфическом уровне. И за это мое огромное спасибо финским спонсорам. Однако моя благодарность адресована не только тем, кто счел возможным опубликовать мои статьи и книгу.
Я не могу не вспомнить Санкт-Петербургский филиал Института Российской истории РАН, где я проработала 20 лет. Интеллектуальный дух, царивший в его стенах, позволил мне овладеть приемами источниковедческого анализа, столь необходимыми для научного исследования, а нравственная атмосфера научила находить наиболее оптимальную стратегию выживания в историческом научном сообществе. Я обязана своей исследовательской смелостью моим московским коллегам докторам исторических наук, профессорам А. А. Данилову, В. С. Лельчуку и А. К. Соколову, еще в 1994 г. назвавшим мою докторскую диссертацию, не имеющую прямой связи с этой книгой, одной из первых комплексных работ по социальной истории 20–30-х гг. И особенно приятным для меня было предложения академика Ю. Н. Афанасьева принять участие в коллективном труде «Советское общество: возникновение, развитие и исторический финал», где я выступила как историк советской повседневности.
Хочу выразить признательность коллективу Музея истории Санкт-Петербурга, приютившему меня в трудный период моей научной биографии. Моя университетская подруга, заведующая научно-экспозиционным отделом музея Н. К. Герасимова, поддерживала мое стремление использовать историко-антропологические методы в музейной работе, результатом чего явились концепция и тематико-экспозиционные материалы выставки «НЭП: образ города и человека».
Благосклонное отношение заведующего кафедрой истории России и зарубежных стран Санкт-Петербургского Университета Экономики и Финансов профессора Б. А. Старкова и его заместителя по учебной работе доцента А. А. Мироненко предоставило мне возможность читать специальные курсы по истории российской повседневности студентам, что еще больше укрепило меня в мысли о необходимости написания книги.
Я не могу не вспомнить моих иностранных друзей, коллег и учеников — Кристину Кайер и Эрика Наймана (США), Еву Берар и Габора Риттерспорна (Франция), Сару Девис (Великобритания), Юлию Обертрайс (Германия), беседы и контакты с которыми позволили мне выявить наиболее важные аспекты темы.
Теплые слова благодарности я адресую участникам проекта «Нормы, ценности и изменения в советском обществе в 1920-х–1950-х гг.», особенно Марине Витухновской, инициировавшей мое привлечение к этому коллективному исследованию, и Тимо Вихавайнену, помогшему мне получить стипендию Финской Академии наук, что создало материальные условия работы над книгой.
Хочу упомянуть и значимость для создания книги совместной работы с профессором, доктором исторических наук В. С. Измозиком над будущим проектом по микроистории 20–30-х гг. Наши архивные поиски сопровождались постоянным обсуждением общеисторических проблем, что убеждало меня в правомочности тех или иных выводов.
Все мои теплые слова об этих людях и учреждениях искренни, и все же больше всего я благородна сегодняшнему времени, которое называют трудным. Но именно оно позволило провести естественный отбор в многочисленных рядах «ученых». Оно выявило преданность науке и интеллектуальные способности, умение выжить и доказать свою нужность; оно предоставило доступ к новым источникам и открыло свободу для научных контактов; оно ожесточило, но одновременно и раскрепостило. Оно сделало тех, кто не сдался, зрелыми и в научном, и в социальном смысле.
Наталья Лебина
Всем моим близким, ныне здравствующим и уже ушедшим, петербуржцам пяти поколений посвящаю.
Один из самых сакраментальных вопросов повседневной жизни еще в середине 20-х гг. сформулировал признанный классик советской поэзии В. Маяковский:
Крошка сын к отцу пришел,
И спросила кроха:
Что такое хорошо?
И что такое плохо?
Простенький литературный прием, если вдуматься, позволил в иносказательной форме изобразить извечную дихотомию «норма — аномалия». Она, несмотря на всю свою относительность, пронизывает как обыденную жизнь, так и сферу научных знаний. В естественных науках для физических и биологических объектов существует так называемая адаптивная норма. Она отражает допустимые пределы изменений, при которых целостность той или иной системы не нарушается. В области же общественных отношений действуют социальные нормы. Они, по словам известного российского социолога Я. Гилинского, определяют предел, меру, интервал допустимого поведения, деятельности людей, социальных групп, социальных организаций и существуют в виде неких правил[1]. Эти последние могут быть нормами права, устанавливаться и охраняться государством, являться обязательными для всех лиц, находящихся в сфере их действия, получать выражение в официальных государственных актах — законах, указах, постановлениях. В дальнейшем они будут именоваться чаще всего как нормативные суждения власти.
Для обеспечения их выполнения применяются меры государственного принуждения. Нормативные суждения представляют собой детализированные правила поведения. В них четко закрепляются юридические права и обязанности участников общественных отношений. Но определенные коды поведения устанавливают и негосударственные организации. Они излагают свои нормы в уставах и распространяют их действие прежде всего на своих членов. Документы такого рода представляется возможным квалифицировать как нормализующие суждения.
Однако в любом обществе существуют правила, формально нигде не закрепленные. Это нормы морали, обычаев, традиций. Они связаны с господствующим в обществе представлением о добре и зле, складываются в результате их многократного повторения, исполняются в силу привычки, ставшей естественной жизненной потребностью человека. Правила такого рода составляют основу ментальности населения, в свою очередь тесно связанной со стилем его повседневной жизни. Поведенческие стереотипы личности в значительной мере формируются под влиянием быта. И в то же время особенности и формы обыденной жизни человека являются выражением присущих ему социально-культурных ориентиров, восходящих к историческим устоям общества.
Вопрос о норме и аномалии тесно связан с исторической антропологией и историей ментальностей, а также с теорией отклоняющегося поведения. Ее квинтэссенцией является концепция аномии. Впервые термин «аномия» был введен Э. Дюркгеймом. Он трактовал его как некое состояние разрушенности и ослабленности нормативной системы общества, когда старые нормы и ценности не соответствуют реальным отношениям. В данной ситуации, согласно Дюркгейму, происходит увеличение различных форм девиантного поведения. В дальнейшем понятие аномии было детализировано Р. Мертоном. Он полагал, что отклоняющееся поведение может быть расценено как симптом несогласованности «между определяемыми культурой устремлениями и социально организованными средствами их удовлетворения, когда система культурных ценностей превозносит фактически превыше всего определенные символы успеха, общие для населения в целом, в то время как социальная структура общества жестко ограничивает или полностью устраняет доступ к апробированным средствам овладения этими символами для большей части того же населения»[2]. Кроме того, Мертон разграничивал аномию в обществе в целом и аномию как состояние индивида, что дает возможность посредством понятий «норма» и «патология» реконструировать границы публичного и приватного в конкретном историческом контексте. Проблемы нормы и аномалии и, в частности, маркирования определенного явления или стиля поведения как отклонения получили развитие в контексте интеракционистского подхода, в частности, в теории штампов Г. Беккера. Ее суть сводится к выяснению роли нормализующих и нормативных суждений власти в формировании ментальных представлений о патологиях и их антиподах. Важным здесь представляется положение об анкетировании поведения личности или социальной группы, «приписывании» статуса девианта[3], а также о превращении нормы в патологию и обратно. Этот последний процесс можно было бы назвать инверсией нормы и аномалии.
