Германии и делала их обозримыми, а также тщательно избегал наступать на ноги другим великим державам. Он создал доверие к новому Германскому Рейху. Его преемники создали всеобщее недоверие. Если хотите посмотреть, как выглядит политика мира Германии, следует рассмотреть лишь политику Бисмарка после 1871 года. Чтобы понять, что политика его преемников не была политикой мира, требуется только сравнить её с политикой Бисмарка. Разумеется, и преемники Бисмарка не хотели войны ради самой войны, как и Гитлер позже. Однако они хотели теперь таких вещей, которые нельзя иметь без войны. Бисмарк всегда осознавал, что существование Германского Рейха для Европы не было само собой разумеющимся. В колыбель ему он положил "смертельную вражду" Франции. С 1878 года были испорчены прежде хорошие отношения с Россией, и Германия ощущала, что ей приходится идти на союз с Австрией. Отныне в воздухе постоянно висели две опасности: союз между Россией и Францией и война между Россией и Австрией, в которую может быть втянута Германия. Бисмарк знал, как избежать обеих опасностей, и управлял с бесконечной заботой и виртуозностью. Довести дело до войны на стороне Австрии против России и Франции никогда бы не пришло ему в голову; и ещё менее – без нужды вступать в спор с Англией. Однако и то, и другое сделали его преемники. Это не было преступлением; по тогдашним понятиям это было их законное право.
Но это была ужасная ошибка, и это было причиной Первой мировой войны.
Каждый грех начинается как грех мысленный, и каждая ошибка начинается как ошибка мысли. В том числе и эта. Прежде чем изменилась немецкая политика, изменилось немецкое мышление. Немцы не ощущали себя больше как удовлетворённое государство. Они ощущали себя неудовлетворёнными, чересчур обделёнными; в то же время они чувствовали свою растущую силу. Мысль о "прорыве", о "мировой политике" и о "немецком послании" охватила Германию – настроение прорыва и взрыва. Это проявлялось сначала в книгах и газетных статьях, университетских лекциях, манифестах и основаниях союзов, затем также в политических решениях и дипломатических акциях. Приблизительно с последнего пятилетия 19‑го века весь немецкий оркестр вдруг заиграл новую мелодию.
Систему мира в 19 веке можно сформулировать в одном предложении: в Европе царило равновесие, а за пределами Европы царила Англия. Бисмарк никогда не желал ниспровержения этой системы; он лишь хотел внедрить в эту систему единый и могучий Германский Рейх, и это ему сделать удалось. Его преемники хотели систему свергнуть и заменить другой. В будущем это должно было определяться так: за пределами Европы царит равновесие, а в Европе царит Германия.
На континенте Германия не должна больше быть одной из равных - она должна быть ведущей и устанавливающей порядок державой. А в мировом океане и заморских краях Англия не должна больше быть осуществляющей гегемонию державой – она должна быть только одной среди равных. Старая европейская система равновесия должна теперь, в век империализма, быть расширена до всемирной системы равновесия, и это новое мировое равновесие должно вынудить пойти Англию на уступки, как столетия назад европейская система равновесия вынудила пойти на уступки прежние континентальные ведущие державы – Испанию, Францию. Такова была теория, которая с конца девяностых годов высказывалась лучшими академическими и публицистическими головами тогдашней Германии во всё новых вариациях. "Мы не хотим никого затмевать, но мы также желаем места под солнцем" – а именно не только, как прежде, по милости Англии. Поэтому Германия теперь неожиданно стала полагать необходимым иметь большой военный флот и начала его строить. "Наше будущее находится на воде".
Вот и прекрасно! Почему же нет? Английское господство на морях и океанах не предписано богом; нигде не написано, что оно однажды не будет заменено другой системой. Только вот что: у Германии, собственно, не было конфликта с Англией. Англия ничего ей не сделала. И она и не оспаривала у Германии её пару колоний. С другой стороны, то, что Англия откажется от роли владычицы морей, едва ли следовало ожидать. То, что Англия неминуемо станет врагом, когда без необходимости будут оспаривать её прежнее ведущее положение мировой державы, как раз было нетрудно предвидеть. Но разве у Германии с унаследованной враждебностью Франции и России не было достаточно забот на шее?
Это соперничество ощущалось, разумеется, во время до и после 1900 года, когда в Берлине зарождались роковые решения. Правда, франко-русский союз, который Бисмарк осознанно предотвращал на протяжении 12 лет, осуществился вскоре после его ухода. Однако между Россией – Францией и Германией – Австрией царило равновесие, возможно даже легкое преимущество в пользу Германии, поскольку Германия совершенно сама собой становилась всё сильнее, а Россия (правда, и Австрия также) вследствие внутренних кризисов скорее, слабее. Во всяком случае, русско-французский двойственный союз не был агрессивным.
Однако он естественно мог стать таковым, если Германия станет соперничать со своим новым противником, Англией. Оба вместе, мировой конфликт с Англией за "место под солнцем" и европейский конфликт с Францией и Россией за господство на континенте, были несомненно слишком много для Германии, даже для немыслимо сильной Германии 1900 года. Это было видно невооружённым взглядом. Германия должна была бы по меньшей мере выбирать, если уж она не желала удовлетвориться достижениями Бисмарка.
Она могла ещё в 1900 году дать отбой только начавшемуся конфликту с Англией и заключить союз с Англией: это было ей предложено. Это возможно означало бы раньше или позже войну на два фронта в Европе, но с Англией в качестве союзника и потому с настоящими видами на победу. Германия отклонила предложение и тем самым дала Англии окончательный сигнал, что немецкий вызов был серьёзным. Однако если бы Германия в действительности имела в виду вызов серьёзным, то тогда она бы помирилась с Францией и Россией и могла бы получить союзников против Англии. Это ей не было предложено. Она должна была сама проявить для этого инициативу. Но на это и в самом деле были намёки. Франция и Россия в новой империалистической системе мирового равновесия, которую Германия хотела создать за счёт Англии, стали бы необходимыми партнерами и при этом также кое-что выиграли бы. До 1900 года они и без того были в сфере флота и колоний более сильными конкурентами Англии, чем Германия. Континентальный союз против Англии не был немыслимым.
Но если Германия хотела этого добиться, она должна была бы посчитать, чего это стоило: тогда она должна была бы вернуть Франции Эльзас-Лотарингию или по меньшей мере Лотарингию; она должна была бы дать России на Балканах свободу действий,
