Никифоров, ставший к тому времени секретарем обкома ВЛКСМ уточнил: "Все эти джазы и роки являются рассадником гнилой безыдейности и пошлости. Это - идеологическая диверсия, рассчитанная, чтобы дезорганизовать молодежь и отравить ее духовным ядом. Поэтому никаких саксофонов! Гармонь нужна, баян нужен! Народ поймет, а наша, советская молодежь - не Иваны, не помнящие родства! Сделай, Коля, так, чтобы музыка до каждого сердца дошла!"
Волконицкий отбил телеграммы во все студотряды, чтобы присылали тех, кто играет, и дело пошло быстрее некуда. Уже через месяц ансамбль выступал в студенческих лагерях: за лето объездили Ленинградскую область, а осенью музыкальная агитбригада отправились в Казахстан.
Каждое выступление начиналось с песен о партии и о том, как уходили комсомольцы на гражданскую войну - короче: делали, КАК НАДО! Но чистоту репертуара выдержать не удалось - после обязательной части играли то, за что платила публика, и, надо сказать, тлетворное влияние Запада звучало весьма громко. Николай делал вид, что не замечает мятых трешек, собираемых на концертах, но свою долю брал. Жилось весело, и все были довольны.
Вернулись в Ленинград, когда урожай был по всей стране собран. Гуляли ежедневно и с задором, но денег хватило только на месяц. Ребята загрустили. Предвидя их законное недовольство, Николай через обкомовских приятелей сумел договориться о выступлениях на дискотеках и в клубах. Снова стало весело, однако ж подоспела зимняя сессия, на успешное прохождение которой надежды не было.
Помаявшись Николай пошел к друзьям. Те помогли, и он стал секретарем комсомольской организации 32-го стройтреста, перевелся на вечерний факультет. Поначалу было трудно - большинство подопечных были лимитчиками, жили в общежитиях, ни о какой комсомольской работе без бутылки и не заговаривай!
Баян и тут выручил. Очень скоро про Волконицкого сложили частушку: "Если где поеть баянь, значит там большая пьянь!" Да, с бутылкой работа шла, как по маслу. Каждый месяц Николай вывозил актив на природу, для особо заслуженных дважды в год выбивал заграничные путевки. Через год его организация заняла первое место среди всех стройтрестов города. Его ценили и уважали: как же, на гиблое дело бросили, а вытянул! В райкоме, горкоме и обкоме - всюду он был свой парень. Через год Волконицкий пошел на повышение, легко научился читать и составлять нужные бумаги, между делом получил диплом, а пришло время - вступил в партию, дорос до завсектором идеологической работа Обкома КПСС!
Но подоспела перестройка, и случилась заминка. Волконицкий работал по двенадцать часов в сутки, писал указания, выступал перед активом, инструктировал подчиненных, но все шло вкривь и вкось. На бумаге выглядело хорошо. Мероприятия проводились, планы выполнялись и перевыполнялись, но он чувствовал: результатов либо нет, либо еще хуже - они прямо противоположны ожидаемым, работа уходит в никуда.
Он ждал беды, и она пришла. На выборах провалились почти все намеченные кандидаты. Секретарь горкома Герасимов - умница и труженик проиграл какому-то инженеру Болдыреву. Даже первый секретарь Обкома Соловьев получил дырку от бублика! А ведь перед выборами подчиненные Волконицкому социологи в один голос твердили: "Рабочий класс не подведет! У Юрия Филипповича верные 75 процентов!"
В иное время за такой прокол Николай Владимирович вылетел бы без выходного пособия на следующий же день. Но теперь о нем будто забыли. Соловьев сник - приезжал на службу, но ничего не решал. Отсиживал положенное и минута в минуту уезжал домой. Как всегда в период безвластия, по коридорам Смольного расползались темные слухи: дескать, Юрий Филиппович сам написал Горбачеву, что хочет уйти. А потом грянул Съезд народных депутатов.
Да, грянул - еще слабо сказано! Для обкомовцев он громыхнул так, что, если б стены послабее, могла посыпаться штукатурка. Такого никто никогда не слыхал и подумать не мог, чтобы махровая антисоветчина транслировалась из Кремлевского Дворца съездов всеми теле- и радиостанциями Советского Союза, как съезды КПСС. И чего только депутаты не говорили: мол, страна катится в пропасть, перестройка идет без цели и плана, как самолет, который взлетел, а где будет садиться - никто не знает. Договорились до того, что следует отменить 6-ю статью Конституции о руководящей и направляющей роли КПСС! И, что - уж совсем уму неподъемно - Россия должна выйти из состава СССР. Что же тогда от него останется?
А вся страна слушала и смотрела. Даже на режимных предприятиях забыли о работе. Станки стояли, конвейеры крутились вхолостую, на транспорте напрочь забыли о расписании, будто его и не было.
Съезд еще не успел закончиться, как в Обком хлынули письма возмущенных ветеранов, да и просто честных людей. Целыми цехами подписывались: запретить, прекратить, наказать. А как запретить и кого наказать, когда сам Генеральный секретарь ЦК КПСС сидит и слушает, только изредка морщится, да и то - не всякий заметит.
Первым высказался секретарь Василеостровского райкома Кораблев: "Это предательство! Партию хотят деморализовать и разоружить". Его поддержал Котов, который хоть и не был кадровым партработником, но влиянием пользовался - его еще при Романове заметили, но придерживали, не по чину вперед лез. Завотделом идеологии Воронцов, председательствовавший на совещании, и его заместитель Кузин "да" и "нет" не говорили, но по всему видно - были согласны.
Проблему понимали все, но, что делать, не знал никто. А если есть проблема, то должно быть подразделение, которое за нее отвечает - так с давних пор повелось. В результате решили создать специальный сектор. Назвали дипломатично: сектор проблем идеологической работы в условиях демократизации и гласности. Несмотря на провал выборов, но больше из-за того, что Волконицкий уже заведовал сектором с похожим названием, о его кандидатуре на должность руководителя не спорили: "Пусть исправляется, коней на переправе не меняют!"
С предложениями о реорганизации идеологического отдела Соловьев знакомиться не стал: подписал, не читая, и Волконицкому была дана полная свобода. Хотя общее направление и цели были ясны: подавить невесть откуда взявшихся подонков их же оружием: массовостью и боевым задором.
- Наступление - лучший, а в нашей ситуации - единственный, вид обороны. Хватит отсиживаться в окопах, пора подниматься в атаку! по-военному коротко высказался Котов, в последнее время ставший непременным участником всех важных совещаний.
Ситуация и впрямь стала пиковой: счет добровольно вышедших из партии пошел на тысячи, половина организаций ВЛКСМ города тихо развалилась: комсорги уволились, новых не было, и беспризорные комсомольцы перестали платить членские взносы. Что уж говорить: дошло, что милиционеры забастовали! Забастовщиков, конечно, выгнали из органов, но те не печалились - тут же устроились в какие-то общественные организации и уже оттуда продолжили смуту. Эти, организации наподобие гвоздей, которые торчат из обивки руководящих кресел, грозя в кровь разодрать нежную плоть своих обитателей. Только разгромив их можно было начинать идеологическую атаку по всему фронту. К такому выводу пришел Волконицкий после долгих раздумий и череды совещаний со специалистами.
Получив одобрение руководства, Волконицкий больше не медлил: для того чтобы верно спланировать работу следовало знать и противнике все и даже чуть-чуть больше.
Он съездил к Коршунову, которого знал еще с тех пор, когда тот был секретарем комсомольского комитета УКГБ. И съездил не зря! Паша - так звали Коршунова сослуживцы - знал об идеологическом подполье в Ленинграде больше, чем кто бы то ни было. Несколько лет он руководил отделом, занимавшимся контрпропагандой среди интеллигенции, даже под чужой фамилией работал среди всяких непризнанных художников и писателей. В свое время Волконицкий помогал ему вживаться в роль инструктора обкома ВЛКСМ.
Надо сказать, получалось хорошо. Вместо скандала, затеянного антисоветчиками после того, как пачкотню их доморощенных мазил раскатали в Москве бульдозерами, они с Пашей устроили выставку самодеятельных художников, взяли процесс под контроль, многих привлекли на свою сторону, помогли вступить в Союз художников, от кого надо избавились. Полученный опыт применили к начинающим писателям и уже после них взялись за рок-музыкантов. Полностью справиться со стихией не удалось, зато Паша организовал городской рок-клуб, где все были под присмотром и никаких вольностей не допускали.
Так, что Коршунов был многим обязан Волконицкому и добра не забыл. С кем надо поговорил, и к составленному Волконицким запросу комитетчики отнесли не формально: лишь бы отписаться, а от души. Все, что можно, сообщили.
И к тому моменту, когда Гидаспов стал первым секретарем и дал идеологическому отделу первое серьезное поручение, Волконицкий уже был, что называется, во всеоружии. Информация, которой он обладал, была уникальной и всеобъемлющей. Владея ею, он не боялся оказаться ненужным.
