С корреспонденциями для "Правды" отсюда, из Толедо, с эстрамадурского фронта, у меня большая возня. Я пишу их либо на машинке, либо от руки, на телеграфных бланках, затем составляю французский перевод для цензуры, Дамасо отвозит все в Мадрид на телеграф, и неизвестно, что с этим потом делается. "Правды" я по-прежнему не вижу по пять-шесть дней.
Под вечер я бродил, заходя в старинные пасио (дворы) мрачных палаццо. В одном вдруг увидел плакат с русскими буквами. Здоровенный крестьянин с бородой держит за рожки рыжую телку. И текст: "Преступник тот, кто режет молодняк!" Издание Наркомзема РСФСР 1928 года. Как он сюда попал?! С большим трудом выяснил, что здесь помещается толедское Общество друзей Советского Союза. Из правления никого не оказалось, крохотная чернявая девочка сказала, что падре (отец) и все тиос (дяди) взяли ружья и ушли в Санта-Крус".
...Я верю в чудеса (и - да простится мне - верю в сны и приметы). Я нашел то здание, в котором помещалось толедское Общество друзей Советского Союза. Оно было на улице Кристо де ля Лютц, неподалеку от Санта-Крус, громадного госпиталя, где умирали интербригадовцы, коммунисты, католики, социалисты, анархисты, защищая Испанию.
Я верю в чудеса (потому что много раз убеждался в их существовании). Я убедился в этом лишний раз и в Толедо. В том дворике, где помещалось толедское общество друзей моей родины, на каменной стене детской рукой, красным мелком, было написано: "Вива коммунисмо!"
- Нет, к ней подходить не надо, во всяком случае здесь.
- Что, герцогиню повсюду "водит" секретная служба?
- Наверняка.
Я смотрю на женщину, скромно одетую - в джинсах и сером джемпере. Это Луиса Исабель Альварес де Толедо и Маура, маркиза Лос Белее, Виллафранко Бьерсо, герцогиня Медина Сеговия.
- Когда я с ней могу увидаться?
- Позже. И не здесь. Мы не можем подводить ни ее, ни тебя. Постараемся устроить встречу перед самым твоим отъездом.
Медину Сеговию знают во всем мире. Она заслуживает того, чтобы друзья о ней говорили с почтением, враги - с ненавистью. Про нее было написано много в Америке, во Франции, в Федеративной Республике Германии, в Италии. Писали журналисты разных направлений, но никто из них не писал о ней плохо. Могли не принимать ее позицию, но ее позицию все, кто о ней писал, уважали. О встрече с "красной герцогиней" я писать не буду - предоставлю слово моим французским коллегам.
"- Да, я знаю, в Испании мои враги называют меня "красной герцогиней". Я человек либеральных взглядов. Но до коммунистов мне очень далеко. Я никогда не поддерживала никакую партию.
Женщине, произносящей эти слова, тридцать два года. У нее продолговатое лицо, темная матовая кожа испанки с юга. Большой нос с горбинкой, черные насмешливые глаза, тонкие губы.
- Поверьте, я никогда ничего не делала из сострадания. Милостыня оскорбительна. Все мои поступки были продиктованы элементарной порядочностью.
В устах этой испанки слово "порядочность" означает очень многое. Это и честь, и мужество, и обостренное чувство протеста.
- В Испании сегодняшнего дня за честность приходится дорого расплачиваться. Это обременительная добродетель. Для деятелей режима Франко службы нет, есть синекура. Но чтобы получить синекуру, надо плясать под дудку властей. Трудящимся безработица постоянно напоминает о реальностях жизни. Для недовольных и протестующих есть тюрьма, в лучшем случае - изгнание.
Я сидела в тюрьме. Это многому научило меня. В тюрьме я поняла, как боятся заключенного те, кто упрятал его за решетку. Они знают, что рано или поздно произойдет взрыв, а тогда двери застенков откроются...
...Видимо, я единственная в Испании герцогиня, которая не верит, что монархия может быть жизнеспособной. Монархия не в силах сделать Испанию современным государством, так как для достижения социальной справедливости и свободы необходимы отделение церкви от государства, аграрная реформа и другие экономические преобразования, изменения в законодательстве.
Добавьте к этому, что испанская экономика находится в хаотическом состоянии. Демагогия, мошенничество царят на всех уровнях. Социальный климат в стране все напряженнее. В прежние времена, когда Франко собирался посетить тот или иной город, перед его приездом арестовывали несколько сот человек из тех, которые могли быть сколько-нибудь опасными. Аресты всегда производились в рабочих кварталах. Сегодня и в богатых кварталах поднимают с постели террористов из высших слоев общества. Заняла определенные позиции и церковь, всегда являвшаяся одним из наиболее прочных столпов государственного строя. Движение протеста зреет во всех слоях общества.
Конечно, идеи монархизма находят своих защитников. Это крупная буржуазия, которая надеется, что монархия защитит ее экономические интересы. Представители духовного сословия, стремящиеся спасти свои привилегии. Аристократия, для которой главное - деньги и положение, выступают за режим и против народа, ибо режим является гарантом ее владений. Есть и четвертая сила, возможно, самая эффективная, - полиция.
Герцогиня открывает новую пачку крепких французских сигарет. Спрашиваю: с каких пор она начала интересоваться политикой? Она смотрит на меня удивленно:
- Но я не занимаюсь политикой! Когда живешь в стране, где царит беззаконие, поневоле становишься на сторону справедливости... Несправедливость всегда казалась мне опасной",
...Был у Домингина. Он рассказал еще кое-что о корриде. Он великолепно умеет показывать, поднявшись во весь рост, стройный, высокий, сорокасемилетний, спокойный, добрый и красивый человек...
- "Фаэна де мулета" очень важна в корриде, - говорит он. - Это "игра с мулетой". Это когда тореро водит быка, а бык разъяренный, с ним плохо работали пикадоры, так что он полон силы. Во время "фаэна де мулета" погиб очень хороший тореро Манолетте, его убил бык на арене Линарес, недалеко от Кордовы... Очень важно, какой у тебя "мосо де эспадос" - "шпажный парень". Это помощник, который всюду со мной, он приходит на все корриды, но никогда не выходит на арену. Он подает мне шпагу, дает выпить воды, когда пересох рот, он вытирает лицо мокрым полотенцем, когда кажется - вот-вот упадешь от усталости. Он одевает меня перед выходом, потому что сам я одеться не могу - слишком тяжел костюм тореро. Он только на первый взгляд легкий и удобный, а на самом деле килограммов двадцать, не меньше... Парень чем-то напоминает тренера, который напутствует боксера в перерыве между раундами, только если боксер прислушивается к его советам, то я лишь слушаю музыку его голоса - он обязан говорить мне что-то нежное: ведь так устаешь от ярости полутонного быка...
...Вот это капотэ - фиолетово-красно-желтый плащ для первой части боя, для игры с быком. А мулета кадмиево-красная, я возьму ее перед тем, как буду убивать быка.
Матадора, который работает на коне, мы называем "рехонедор", потому что по-испански "рехон" - значит дротик.
Он поднялся, достал из шкафа маленькую бандерилью - "роса", похожую на острый гвоздь, протянул ее мне.
- Бандерильерос мы часто называем "бюрократами корриды", - улыбнулся Домингин. - Почему их так называют, я, впрочем, не знаю.
...Часто многие тореро хитрят, этим особенно славился Кордовес. За день перед началом корриды в городе распространяются слухи, что Кордовес болен, что он не сможет убить быка, потому что еле стоит на ногах. Кордовесу это нужно для того, чтобы нагнести массовый психоз... А старые тореро, которые сходят с арены, такими хитростями привлекают толпу, чтобы люди могли присутствовать не при смерти быка, но при гибели человека...
Луис Мигель Домингин надписывает мне книгу "Торос и торерос", которую он сделал вместе с Пабло Пикассо.
- Жаль, что эту книгу не видел Хемингуэй... Он был у нас во время "Кровавого лета"... Папа очень горько прощался с Доминго. Он словно чувствовал, что они больше никогда не увидятся. Папа сидел в кресле, - ты помнишь это кресло у Доминго, оно возле балкона, с него видно Каса дель Кампо, он чувствовал, видимо, что он больше никогда не вернется. А Доминго, ты знаешь, он резкий, веселый, он не умеет утешать. Он умеет шутить и помогать в горе... Он положил руку на колени Папе и сказал: "Знаешь, по-моему, "Праздник, который всегда с тобой" замечательная книга. Напиши еще несколько таких книг, мы очень любим твои книги, Папа".
Хемингуэй тогда засмеялся.
"Это самое большое дерьмо, - сказал он, - которое я когда-либо написал, Доминго".
Доминго возразил:
"Нет, по-моему, самое большое дерьмо - это "Фиеста"... Там нет Испании... Там все "по будто бы...".
Папа огорчился, лицо его стало детским, как у ребенка, у обиженного маленького ребенка, и он сказал:
"Ну почему? Все-таки, по-моему, "Фиеста" - это ничего".
Луис Мигель замолкает, потом продолжает:
- Папа говорил нам, что он любил писать по-испански. Он часто переводил с испанского на английский, а то, что у него не ложилось по-английски, он оставлял на испанском. "Ваш язык более категоричен, - говорил Папа, категоричен и точен, никаких двоетолкований - только ложь или правда..."
