Имеющаяся в нашем распоряжении информация о методах подготовки прогнозов на урожай, используемых до 1933 года, позволят предположить, что в качестве официальных данных применялись оценки, сделанные до сбора урожая, возможно, даже оценки урожайности на корню. Практика применения подобных методик закрепилась во времена военного коммунизма: еще в 1918 году комитеты бедноты, организованные в сельской местности, оценивали объем будущего урожая «на глазок» на полях еще до уборки, а на основе этих данных определялись объемы продовольственной разверстки. Данные об урожае 20-х годов основывались на докладах сельских корреспондентов, проверяемых частично «контрольной жатвой и молотьбой». В 30-е годы на смену этой системе пришла методика сбора данных от местных чиновников и отчетов колхозов и совхозов, дополненных полномочными представителями статистических управлений и проверенными «местными экспертными комиссиями с использованием данных масштабной выборки по жатве и обмолоту». Эти выборки казались столь же подозрительными, что и более поздняя методика определения урожайности на корню. И в самом деле, по словам Аркадия Кагана, контроль точности оценки урожайности, проведенный местными чиновниками, осуществлялся с использованием «метровки» — метода, применяемого с 1933 года для определения урожайности на корню. В порядке эксперимента это осуществлялось с 1930 года, а с 1932 — проводилось регулярно. Каган не ссылается на какой-либо конкретный указ или постановление, но, судя по всему, постановление Колхозцентра в феврале 1932 года это подтверждает: правления колхозов получили предписания о проведении «контрольной молотьбы» зерна и контрольной уборки урожаев других культур для определения «выхода продукции» с гектара в соответствии с методом метровки.[71]
В некоторых советских источниках содержится предположение о том, что до 1933 года в данные по урожаю включались и потери. И. Е. Зеленин писал, что сведения по урожаям первой пятилетки «рассчитывались на базе данных о засеянных (и иногда об убранных) площадях и о фактической (амбарной) урожайности с гектара», но источник данных о «фактической» урожайности не приводит. Тем не менее публиковавшаяся в то время и позже информация вызывает сомнения на этот счет. Официальной цифрой советского урожая зерновых 1930 года остается цифра, озвученная Сталиным в 1934 году — 83,5 миллиона тонн. Мошков ссылается на эту цифру в своей работе, посвященной зерновому кризису, но несколькими страницами ниже приводит данные Госплана по производству зерна в 1930 году — 77,17 миллиона тонн. В этой ж таблице, в разделе «потери», указаны 0,4 миллиона тонн, но не сообщается, из чего состоят данные потери. Цифра потерь кажется слишком уж скромной (0,5 %), учитывая удельный вес колхозного сектора в 1930 году (30 % посевных площадей), а также огромные мотивационные и организационные трудности в этом секторе. Тем не менее в статье, вышедшей в 1931 году в одной из центральных газет сообщалось, что потери зерновых только во время уборочной кампании 1930 года «составили, как известно, 167 миллионов центнеров. Государство недополучило миллиард пудов зерна». Если цифра в 16,7 миллионов тонн корректна (а с учетом источника этой информации, данная цифра могла быть занижена), и если приведенные выше данные считать фактической (амбарной) урожайностью, то валовый урожай должен был составить от 94 до 100 миллионов тонн, что выглядит совершенно неправдоподобно с учетом огромных проблем в коллективизации. Тем не менее, если эти цифры (77 миллионов тонн и 83,5 миллиона тонн) отражали урожайность на корню, следовательно, фактический (амбарный) урожай колебался на уровне 60–67 миллионов тонн. И вот эти цифры более соответствуют возрастающему дефициту продовольствия в 1930–1931 году.[72]
Другие западные и советские специалисты утверждают, что в 1930–1932 году использовались системы оценки урожая на корню и иные методы оценки урожайности до уборки урожая. Отто Шиллер, атташе Германии по вопросам сельского хозяйства, служивший в Москве в 30-е годы, имел прямые выходы на правительственных статистиков, и говорил, что советские статистические данные составлялись в трех вариантах. Первый вариант предназначался для публикации, второй — для руководителей среднего звена, а третий — для высших чиновников. Исследования, проведенные советскими чиновниками, пишет он, подтвердили его наблюдения о том, что данные по сбору урожая отдельными колхозами регулярно завышались примерно на 10 % — как на районном, так и на областном уровне. На основании этого он оценивал урожай 1932 года в 50–55 миллионов тонн, урожай 1933 — в 60–65 миллионов тонн, а урожай 1934 — в 65–70 миллионов тонн. Шиллер называл эти данные «цифровым оправданием за местами катастрофические трудности с поставкой продовольствия сельскому населению в 1931–1934 годах».[73] Полученные уже после смерти Сталина данные по фактическому урожаю 1933 и 1934 года демонстрируют правоту оценок Шиллера по урожаю 1934 года и небольшое занижение по 1933 году. Тем не менее, его оценка урожайности 1932 года настолько ниже официальной, что остается только предполагать, что официальные данные могли быть оценкой урожая на корню или прогнозом урожайности до уборки.[74]
Украинский советский ученый И. И. Слинько опубликовал архивные оценки валового урожая зерна в Украине в 1931 году — 14 миллионов тонн — что гораздо меньше официальных 18,3 миллиона. Он также пояснил, что погодные условия того лета сократили фактический объем собранного урожая еще на 30–40 %.[75] В статье 1958 года о голоде украинский эмигрант Всеволод Голубничий утверждает, что по данным официальной статистики, практически 30 % урожая зерновых 1931 года на Украине и «до 40 % урожая 1932 года потеряно при уборке».[76] Голубничий, правда, использовал туманное выражение «до» и не указал никаких источников, подтверждающих его слова. Несмотря на ряд статистических несоответствий, его статья позволяет в очередной раз предположить, что данные по 1932 году не отражают реального положения дел.[77]
Недавно советские ученые предоставили дополнительные доказательства в пользу того, что данные по урожаям 1930–1932 годов — оценки урожайности на корню. Например, В. П. Данилов утверждает, что «валовый урожай в 1932 году составил 699 миллионов центнеров, но часть его осталась на корню». Экономисты Григорий Ханин и Василий Селюнин писали, что метод оценки урожая на корню был введен во время первой пятилетки. Украинский ученый С. В. Кульчицкий четко дал понять, что чрезвычайные комиссии, направленные в ноябре 1932 года в Харьков, Ростов-на-Дону и Саратов (в момент апогея кризиса хлебозаготовок) «использовали данные так называемого биологического (на корню) определения урожайности зерновых».[78] Его оценка средней урожайности 1932 года (7,2 центнера с гектара) в действительности ниже официального показателя (8,1 центнер). Такая разница говорит о том, что власть занижала прогнозы по урожаям так же, как и по планам хлебозаготовок, реагируя на плохие урожаи. Следовательно, официальные данные намного завышены.
Сказанное выше позволяет предположить, что официальная статистика сбора зерновых в 1932 году (а, вероятно, и в 1930–1931) базируется на оценках урожая, полученных до уборки, вероятно, на методах определения урожайности на корню, и фактический урожай поэтому оказывался завышенным. Ранее засекреченные архивные данные по сельскохозяйственной продукции, произведенной колхозами в 1932 году, убедительно доказывают, что реальные урожаи были гораздо меньше цифр официальной статистики. Эти данные основаны на суммарных годовых отчетах колхозов.[79] Поскольку данные в этих отчетах резко контрастируют с опубликованной официальной статистикой, необходимо прояснить их источник и его точность.
По стандартному колхозному уставу образца 1 марта 1930 года каждый колхоз был обязан подготовить годовой отчет, но выполняли это требование только единицы. В 1930 году только 33 % из 80 000 колхозов представили годовые отчеты, в 1931 году — всего 26,5 % из 230 000 колхозов, в 1932 году — менее 40 % от того же числа коллективных хозяйств. Частичное изменение административных границ регионов в 1932 году показывает, что колхозы, включенные в данную статистику, как правило, обслуживались машинно-тракторными станциями (МТС), обязанными проверять и обобщать отчеты колхозов в зоне своей деятельности (помимо системы МТС, отчеты от колхозов принимали и районные земельные управления).
Преобладание колхозов, обслуживаемых МТС, среди других коллективных хозяйств, подававших годовые отчеты, указывает на некоторую положительную роль МТС, несмотря на слабую организованность и неэффективность этих станций.[80] Тем не менее это положительное влияние сдерживалось нехваткой кадров и низкой квалификацией персонала МТС и колхозов. Этот персонал, по свидетельству В. И. Звавича, советского эксперта по упомянутым отчетам, во многих случаях, «совершал грубейшие ошибки» при составлении отчетов.
