– Зачем вы наполняете ванну доверху? – говорила одна из смотрительниц. – С вас достаточно.
– Днем в кровати лежат только лентяи. У вас же есть табурет.
– Вы хотите что-то купить? Зачем? Вы же получаете обед и чай.
Так мне постоянно выговаривала княгиня Мышецкая. Она была вдова, но не очень старая, и ненавидела свою начальницу, более молодую и нетитулованную. Однако после того, как я начала получать и посылать письма, тюремные дамы смутились и, чтобы сгладить впечатление от своей прежней грубости, стали со мной очень вежливы. Я же всегда проявляла вежливость к другим людям, как меня научили еще в детстве. Другой моей неизменной привычкой было вознаграждать незнакомых людей за любую услугу. В Доме предварительного заключения я обходилась без излишеств, чтобы иметь возможность ежедневно покупать два фунта шоколада для смотрительниц. Мне не хотелось быть в долгу перед людьми, которые мне не нравились. Кроме того, тюремный персонал получал очень маленькое жалованье.
Крохотные камеры «предварилки» страшно утомляли заключенных, так как их длина составляла лишь пять коротких шагов в длину, три в ширину и четыре аршина в высоту. Это были просто коробки, и находиться в них по нескольку лет или даже месяцев было безусловно вредно для здоровья. В них не хватало воздуха. Окна располагались высоко, стекла были грязными, а двойные рамы никогда не открывались. В моей камере имелись железные стол и табурет, которые не сдвигались с места. Табурет был всегда холодным и чересчур высоким; даже у рослого человека ноги не доставали бы до пола. Железные края табурета больно впивались в тело, и в этом напряженном положении ноги очень быстро уставали и часто затекали, причиняя жестокие мучения. Естественно, я вытягивалась на узкой кровати, когда читала. Тюрьма освещалась газом, и его открытый огонь больно резал глаза. В моей камере было еще мрачнее из-за черного асфальтового пола и темно-серых стен. Здесь имелись все необходимые удобства для находящегося в одиночном заключении: рукомойник с раковиной, ватерклозет, газовая лампа и паровое отопление. Трубы отопления проходили сверху вниз через все пять этажей и превосходно передавали звуки. Мы могли стучать по ним наперстком или карандашом, и нас слышали на всех пяти этажах.
С двумя соседними камерами было легко сообщаться менее очевидным методом, чем перестукивание по трубе. Моя кровать с одной стороны соединялась с кроватью в соседней камере железными прутьями, которые проходили через стену. С другой стороны стол и табурет аналогичным образом соединялись со стеной и табуретом в смежной камере. Поэтому, лежа на кровати или сидя за столом, я могла свободно переговариваться с тем или иным соседом. В первые три месяца мы перестукивались осторожно, чтобы не попасться смотрительницам, которые нередко следили за нами через «глазок» в двери. Однако с каждым днем мы перестукивались все свободнее, и вскоре это стало общепринятым обычаем. Стучали мы руками, ногами или какими-нибудь предметами в камере по подоконнику, по стене, по сиденью клозета, чтобы стук звучал по-другому, так как порой перестукивалась вся тюрьма, и похожие звуки было трудно отличить.
Однажды, вернувшись с прогулки, я застала в своей секции страшное возбуждение, как будто все звери, все птицы, все насекомые устроили кошачий концерт, чтобы выгнать своего врага из леса. Сперва я не поняла, что это значит, и спросила сопровождавшую меня смотрительницу, что происходит.
– А вы не догадываетесь? Эту музыку вы устраиваете нам каждый день, с утра до ночи. Вам это кажется ужасным? Тогда подумайте о нас. Мы вынуждены ее слушать весь день.
В моем отделении находилось 37 женщин, занимавшихся революционной пропагандой в 36 губерниях. Нас держали в строгом одиночном заключении, и никто, даже начальство, не мог нам сказать, когда это кончится.
– Мы стараемся ускорить дело, – говорил один из следователей, – но работы постоянно прибавляется. Происходит много новых арестов, появляются новые свидетели…
Кроме того, заводились новые, отдельные дела, так как наше массовое хождение «в народ» возбуждало умы лучшей части молодежи. Следуя нашему примеру, независимые революционные группы создавались по всей России. Жандармы и прокуроры в своем рвении старались связать каждого нового арестованного с огромным заговором, так как это обещало множество наград и повышений. Многих из этих юных обвиняемых держали в провинциальных тюрьмах, в которых сохранялись порядки XVII века, к тому же эти тюрьмы плохо финансировались и имели жестокое и глупое начальство. Подобные условия были достаточно тяжелы для взрослых и становились почти невыносимыми для неопытной молодежи, не сведущей даже в самых элементарных правах, соблюдения которых она могла бы требовать. Арестованные голодали, их покрывали вши, они не получали прогулок и даже были лишены права переписываться с родственникам. Кроме того, их подвергали непрерывным допросам и карали за отказ давать показания.
Более зрелые революционеры порой переносили эти испытания не моргнув глазом, но для молодых людей длительное заключение, как правило, имело фатальные последствия. Самые молодые нередко заболевали тифом или чахоткой и умирали или сходили с ума.
Я всегда считала, что знакомство с жизнью и серьезный опыт являются важнейшими условиями для разумной и полезной общественной работы. Чем больше я училась, тем яснее понимала, сколько нужно знаний и опыта, чтобы с пользой служить обществу и избегать провалов и разочарований; поэтому я никогда не боялась старости. Напротив, мне всегда не терпелось постареть в душе, то есть набраться опыта, и теперь (в возрасте 74 лет) могу засвидетельствовать, что никогда прежде я не была столь тверда в своих убеждениях и не понимала жизнь во всей ее полноте. Правда, с тех пор, как мне исполнилось пятьдесят, я всегда была уверена в верности своего подхода к любым начинаниям, но лишь последние годы жизни дали мне возможность проверить свои убеждения и укрепиться в них. Я поняла, что самая хитрая и запутанная наука – это наука о человеке. Если даже такие несложные предметы, как камни, растения и насекомые, требуют длительного и упорного исследования, чтобы хотя бы приблизительно разобраться в их природе, то сколько же надо приложить усилий, чтобы изучить сложность и многообразие всех обстоятельств в постоянно развивающемся человеческом обществе! Историческая эволюция определяет облик не только групп людей, но и отдельных личностей. Крестьянин, которого я знала крепостным, был не тем крестьянином, каким он стал после освобождения. Он – не тот крестьянин, каких я видела в 1896 г., когда вернулась после 22 лет ссылки. После 1905 г. он еще раз изменился.
В течение последних 60–70 лет «либералы» менялись столько же раз, сколько и крестьяне. Они превратились из мягкотелых гуманистов в твердых реалистов. Они окрепли. То же самое можно сказать о наших революционерах. Их чистый идеализм сильно пострадал от ограниченных, эгоистичных и порой недостойных мотивов; расширяя свою революционную программу, они в то же время шли на уступки предрассудкам и побуждениям масс. Даже социалисты осознали невозможность немедленного воплощения всех своих учений.
Пребывание в Доме предварительного заключения оказалось для меня более радостным по сравнению с предыдущими тюрьмами. Я общалась с соратницами – обычно путем перестукивания, хотя с некоторыми из них даже вела переписку. Таким образом я узнавала вести из внешнего мира, так как многим из них разрешались свидания и встречи с друзьями. Нам дозволяли читать хорошие книги и журналы, а я даже получила разрешение шить. Я делала кукол и чепчики и отправляла их в Луговец для раздачи крестьянским детям.
Большинство узников стойко переносили заключение. В целом они пребывали в добром здравии, хотя некоторые страдали от галлюцинаций и истерики.
Глава 10
Мои товарищи по дому предварительного заключения, 1875–1876 годы
В 1875–1876 гг. режим в «предварилке» был жестким. Нас содержали исключительно в камерах-одиночках, наказывали за перестукивание и постоянно за нами следили. Однако эти ограничения не влияли сколько-нибудь серьезно на наше здоровье и разум. Некоторым женщинам нездоровилось, но подобные случаи были редки и не угнетали нас.
Напротив, в мужском отделении болезни и смерти начались уже в первый год заключения и с течением времени распространялись все сильнее. Тюремную жизнь женщины переносят легче вследствие их более гуманного отношения друг к другу. Они следят друг за другом и делают все, что в их силах, чтобы чуть-чуть облегчить жестокое одиночество. Они делятся пищей, деньгами и одеждой. Нам разрешалось оставаться в своей одежде, хотя я предпочитала носить арестантскую одежду, чем тратить деньги на костюм. Нам позволяли пересылать из камеры в камеру вещи, хотя при этом они подвергались досмотру.
