Театралы также были не согласны с драматургом по поводу Лопахина. Чехов, который сам был сыном лавочника, мог сочувствовать предпринимателю. Когда он писал пьесу, он намеревался изобразить купца как достойного во всех отношениях человека{279}. Но остальным такие фигуры часто представлялись совсем в другом свете. Предприниматели, созданные другими русскими писателями XIX в., будь то шутовской горожанин Гоголя, низменный буржуа Достоевского или жадный кулак Некрасова, обычно были алчными и грубыми{280}. В премьерной постановке «Вишневого сада» Московского Художественного театра роль Лопахина исполнял второразрядный актер, изображая героя преувеличенно грубым, несмотря на специальные указания Чехова, что «Лопахина надо играть не крикуну, не надо, чтобы это непременно был купец»[35].
Такое негативное отношение к дельцам и предпринимателям на закате императорской России помогает объяснить, с какими трудностями сталкивался министр финансов Сергей Витте. В глазах современников он больше других государственных деятелей олицетворял Лопахина в реальной жизни. Как и купец из пьесы Чехова, министр добился выдающегося положения благодаря собственным способностям[36]. Сергей Витте начал работать чиновником на железной дороге на юге империи и делал успешную карьеру в деловом мире, пока на его способности не обратили внимание в Петербурге. Витте тоже был человеком действия, который предпочитал делать, а не сокрушаться по поводу прошлого или философствовать по поводу будущего. Министр финансов тоже отдавал свои силы созданию вокруг себя более эффективного и целесообразного порядка.
Больше всего Витте напоминал Лопахина тем, что большинство современников тоже относились к нему с презрением. Наделенный почти сверхчеловеческими энергией и способностями, Сергей Юльевич часто плыл против течения, почти в одиночку пытаясь втащить империю, которая только-только вышла из аграрной стадии, в капиталистическую эру. Как писал один из биографов, в правительстве, в котором все еще доминировал более традиционалистский этос, он «выступал чуждой силой»{281}.
Витте также оставил свой отпечаток на русской внешней политике, особенно в том, что касалось ее устремлений на Дальнем Востоке. Какое-то время ему сопутствовал успех. В течение одиннадцати лет на посту министра финансов, с начала строительства Транссибирской железной дороги в 1892 г. и до своей отставки в августе 1903 г., Сергей Витте был одним из ведущих архитекторов наступательной политики на Тихом океане. Хотя его должность напрямую не была связана с дипломатией, Витте участвовал во всех важных дискуссиях по восточным вопросам. В делах, касающихся Востока, послы часто обращались к нему, а не к министру иностранных дел. До тех пор пока он не начал терять доверие царя в 1902 г., голос министра финансов в большинстве случаев имел решающее значение. В то же время, благодаря своим предприятиям, таким как Транссибирская и Восточно-Китайская железные дороги, Русско-китайский банк и порт Дальний, Витте в течение некоторого времени непосредственно контролировал самую амбициозную русскую зарубежную авантюру той эпохи.
Сергей Витте обладал глубоко современным видением империи. Как и многие его соотечественники и современники, он выступал за решительную экспансию на Тихом океане. Однако идея pénétration pacifique («тихого (мирного) проникновения» или политического влияния посредством экономических успехов, а не захвата территории) была уникальна для России того времени. Тогда как англичане, немцы и другие европейцы понимали роль инвестиций, железных дорог и банков в схватке за Азию, большинство русских все еще уравнивали дипломатическое влияние и более традиционные средства, такие как военная мощь и аннексия.
Как следует из названия, идеология pénétration pacifique разделяла неприязнь восточников к военной агрессии. И действительно, Витте и Ухтомский часто сотрудничали в дипломатических инициативах России на Дальнем Востоке. В то же время министр финансов вряд ли считал империю восточной страной. Несмотря на увлечения идеями славянофильства в молодости, он выступал за современную Россию, которая сможет на равных конкурировать с Западом.
Сергей Витте был единственным видным сторонником тихого проникновения в Восточную Азию на рубеже XX в. Даже Владимир Ленин понимал необычность идей Витте для своей страны. Рассуждая в 1915 г. о политике, которая осуществлялась в значительной степени под руководством Витте, он отмечал: «В России капиталистический империализм новейшего типа вполне показал себя в Персии, Маньчжурии, Монголии, но вообще в России преобладает военный и феодальный империализм»{282}.
* * *
В правительстве Николая II не было более противоречивой фигуры, чем Сергей Юльевич Витте. За исключением, быть может, только самого царя. Русский дипломат барон Роман Розен назвал Витте «величайшим человеком, которого Россия произвела за сто лет»{283}. Для американского сенатора Алберта Бевериджа он был «образцовым умом России»{284}. Другие поносили Витте, возлагая на него ответственность за финансовые трудности империи в последние годы его министерства, войну с Японией, конституцию 1905 г. и множество других бед. Когда Витте умер в 1915 г., правая газета «Русское знамя» утверждала, что цитирует слова царя, радостно заявляя, что «одним вредным для России человеком стало меньше»{285}. Бывший министр иностранных дел Александр Извольский верно заметил, что справедливо изобразить Витте — это «крайне трудная задача… Мало кого из министров оценивали столь разнообразно и неравнодушно»{286}.
Хотя Витте изо всех сил старался оставить о себе положительное впечатление, он мало в этом преуспел. Будучи министром финансов, он ясно понимал значение благоприятной прессы и активно искал расположения журналистов. Но даже тогда он не всегда слыл правдивым человеком. Одна петербургская светская дама высказала мнение большинства, заметив, что «Витте не лгун, Витте — отец лжи»{287}. Находясь в отставке, Витте приложил все усилия к тому, чтобы убедить мир в своей гениальности. Самым честолюбивым замыслом в этом направлении был цикл мемуаров, которые он писал в последние годы своей жизни. Опубликованные после его смерти, воспоминания Витте представляют в высшей степени спорный источник, и их следует читать с изрядной дозой осторожности и скептицизма. Даже британский журналист Эмиль Диллон, который в остальном весьма симпатизировал Витте, предупреждал, что мемуары «портит большое количество явных ошибок»{288}.
Меньше споров вызывают основные события жизни Сергея Витте{289}. Сергей Юльевич родился в 1849 г. в Тифлисе (сегодняшний Тбилиси — столица независимой Грузии), в то время этот город был штаб-квартирой долгой и трудной российской кампании по «усмирению» горных народов Кавказа. В Тифлисе середины XIX в. царила атмосфера пограничного аванпоста. На улицах города можно было встретить мужчин и женщин различных национальностей. Со времен Александра Пушкина и Михаила Лермонтова эта местность наделялась в умах русских людей экзотической привлекательностью.
Сергей Юльевич Витте Отец Витте был колониальным чиновником, который переехал сюда за два года до рождения сына, чтобы занять пост в российском управлении новых южных земель. Как ясно из его имени — Кристоф Генрих Георг Юлиус Витте, — он был немецкого происхождения. Воспитывался он в лютеранской семье в Курляндии и получил образование в Дерптском университете, а также в Пруссии. Сергей Юльевич стеснялся своих тевтонских корней и предпочитал подчеркивать происхождение своей матери[37]. Урожденная Екатерина Андреевна Фадеева, мать Витте, происходила из более выдающегося русского рода. Ее мать носила фамилию почтенного княжеского дома — Долгорукая. Дедушка по материнской линии, Андрей Фадеев, был губернатором Саратовской губернии, прежде чем получил назначение в Тифлис.
Фадеевы сыграли важную роль в воспитании Сергея. Мальчик жил в доме своего дедушки — роскошном особняке, который обслуживало более 80 слуг. Среди его родственников были интересные персонажи, например дядя — генерал Ростислав Фадеев, ветеран нескольких кавказских и турецких кампаний, а впоследствии известный консервативный публицист. Одной из старших кузин Сергея была Елена Петровна Блаватская, которая, прежде чем прославиться в качестве основательницы Теософического общества, сбежала от мужа и время от времени приезжала в дом деда проводить спиритические сеансы. Мальчик запомнил, что она «крайне располнела и ходила постоянно в капотах», и считал ее занятия довольно глупыми{290}.
