Далматы и паннонцы были, безусловно, грознее столь же многочисленных полчищ кимвров и тевтонов. То были плохо организованные орды варваров, сами толком не представлявшие целей войны с Римом. Их представители думали только о занятии новых удобных земель для проживания своих племен, ну и, конечно, о добыче воинской, захваченном добре побежденных. Далматы и паннонцы отнюдь не были закоренелыми варварами и потому опасность являли куда большую. Да и были они убежденными врагами Рима. «Все паннонцы знали не только дисциплину, но и язык римлян; многие были даже грамотны и знакомы с литературой. Итак, клянусь Геркулесом, никогда ни один народ не переходил так быстро от подготовки войны к самой войне, осуществляя задуманное. Римские граждане были уничтожены, торговцы перебиты; в области, наиболее удаленной от полководца, было истреблено большое количество вексиллариев, военными силами занята Македония, вызванный этой войной страх был настолько велик, что поколебался и ужаснулся даже стойкий, укрепленный опытом стольких войн дух Цезаря Августа».{138}
О том, насколько был смущен дух Августа, свидетельствует его заявление в сенате, что через десять дней, если не быть настороже, враг может оказаться в поле зрения города. Действительно, от Паданской долины, куда уже выходили передовые отряды Пиннета, до Рима форсированным маршем за десяток дней можно было и дойти. И впрямь, со времен Ганнибала ни один враг столице державы римской не угрожал. Возможно, Август несколько преувеличил действительную угрозу. Но не потому что праздновал труса. Трусом он никогда не был, и опыт войн был у него колоссальный, пусть сам он и не владел полководческим искусством. Но искусством руководства государством в годы войны владел он должным образом и почти всегда победоносно. Грозное предостережение должно было побудить римлян к самым решительным, не исключая и самых крайних мер, действиям по мобилизации всех сил для разгрома так внезапно объявившегося и показавшего себя столь опасным врага.
Да и потери были для римлян весьма чувствительными. Гибель множества римских граждан в мятежных провинциях, разрушение торговли, истребление самих торговцев… К этому должно добавить самое болезненное — истребление большого числа ветеранов римских легионов. Вексилларии — это воины, отслужившие в легионах шестнадцать лет и призываемые после этого в строй только в случае военных действий. Мятеж, очевидно, распространялся столь стремительно, что призвать вексиллариев в строй просто не успели, и они в массе своей погибли от рук восставших.
Меры Август принял самые решительные. Был проведен набор войска, призваны вновь в строй все ветераны предшествующих войн. Была осуществлена даже такая редкая мера, как призыв в войско либертинов — вольноотпущенников.{139} Ранее вольноотпущенников принимали в войска при Августе только для охраны Рима от пожаров и в случае волнений при нехватке хлеба. Сейчас же их нанимали еще рабами у самых богатых хозяев и хозяек и тотчас отпускали на волю. При этом их не смешивали со свободнорожденными римлянами, вооружали по-особому и держали под отдельным знаменем.{140} Подобная мера действительно заставляла вспомнить самую грозную для Рима II Пуническую войну. Тогда после катастрофического поражения римских легионов под Каннами по решению сената были выкуплены у владельцев восемь тысяч молодых рабов, из которых составили два новых легиона. Командовал ими консул Тиберий Семпроний Гракх, предок знаменитых народных трибунов-реформаторов. Под его доблестным руководством бывшие рабы, именовавшиеся теперь добровольцами, храбро сражались против карфагенян в Италии.{141}
Достойно проявили себя в эту тяжкую для Рима годину и низы, и верхи римского общества. Сенаторы и римские всадники, вняв предостережению Августа о крайней опасности военного положения, без малейших колебаний делали все, что требовалось для победы римского оружия. Но, «все это готовилось бы напрасно, если бы не было того, кто бы это направлял. Поэтому государство потребовало от Августа послать под защитой воинов Тиберия».{142}
И это было естественное требование времени: в час столь грозной опасности для государства возглавить армию должен был лучший полководец державы. Здесь Тиберию равных не было. Он принял под свое командование пятнадцать легионов и равное количество вспомогательных войск.{143} Таким образом, под знаменами Тиберия сражалось не менее ста пятидесяти тысяч воинов. Не часто в римской истории у одного полководца была столь многочисленная армия.
Часть войск на театр военных действий к Тиберию доставил из Рима по приказу Августа квестор Веллей Патеркул. Потому его описание войны, ведшейся под руководством Тиберия, для нас особо ценно:
«Какие вражеские войска мы увидали в первый год! Как целесообразно благодаря предвидению военачальника мы избегали крупных соединений вражеских сил и одолевали их по частям! Мы видели, как соразмерно и в то же время с высшей пользой для авторитета полководца ведутся операции, с каким благоразумием расположены зимние лагеря, как надежно заперто караулами войско нашего врага! Они нигде не давали ему прорваться, и он, лишенный подкрепления, терял силы, исходя яростью против самого себя».{144}
Здесь мы вновь видим характерные черты Тиберия-полководца. Никакого авантюризма, неоправданного риска. Ведение Тиберием войны решительно не укладывается в знаменитые слова Наполеона: «Главное ввязаться в бой, а там посмотрим!» Продуманность каждого шага на войне, расчётливость, разумная осторожность и при этом умелое маневрирование, сбивающее противника с толку и позволяющее бить его по частям. В этом, кстати, проявились традиции II Пунической войны, заложенные знаменитым Квинтом Фабием Максимом, когда римляне изматывали постоянным маневрированием армию карфагенян, не ввязываясь в бой с самим Ганнибалом, но громя отдельные отряды его войска. Справедливости ради отметим, что ни Батоны, ни Пиннет со славным Баркидом и близко равняться не могли. Впрочем, военных заслуг Тиберия, достоинств его стратегии и тактики это никак не умаляет. «Ведь приходилось ему воевать при величайших трудностях всякого рода и крайнем недостатке продовольствия. Его не раз отзывали, но он упорно продолжал войну, опасаясь, что сильный и близкий враг, встретив добровольную уступку, перейдет в наступление».{145}
Наверное, Августу в Риме не по душе была стратегия Тиберия. Он хотел более быстрого успеха, но новый Цезарь был твердо убежден в правильности выбранного способа ведения войны и настойчиво продолжил вести ее столь последовательно и успешно, пусть и неспешно, как того требовали обстоятельства. Вот потому-то «варвары, как бы ни радовались они своему численному превосходству, как бы ни велика была их уверенность в своих силах, не могли положиться на себя там, где находился Цезарь. Часть их войска, непосредственно противостоявшая нашему военачальнику, в соответствии с нашими планами и к нашей выгоде ослабленная и доведенная до гибельного голода, не осмелилась ответить на наш приступ, отказалась принять битву, которую ей предложили наши воины, ставшие в строй, а захватила Аппиеву гору и укрепилась на ней.{146}
Эта горная крепость находилась близ Сирмия, и в ней соединились потесненные армией Тиберия войска обоих Батонов — Далматика и Брециана, вождя бревков. Известно и другое название этой укрепленной горы — Альма.{147}
На других направлениях, где шли боевые действия, и не мог присутствовать Тиберий лично, дела у римлян шли не столь успешно. Военачальник Марк Валерий Мессала Мессалин, ставший в 6 г. наместником провинции Иллирик, столкнулся с превосходящими силами мятежников и потерпел неудачу, что неудивительно. Ведь в его распоряжении была только половина Двадцатого легиона, а окружен он был двадцатитысячным вражеским войском. По меньшей мере, четырехкратное превосходство (легион со вспомогательными частями насчитывал до десяти тысяч воинов). Тем не менее, Мессалину удалось вырваться из окружения, нанеся урон врагу. Имя этого военачальника знаменито не только участием в боевых действиях и высокими должностями, кои ему приходилось занимать. Он был близким другом поэта Овидия Назона.{148}
Не очень-то удачно воевали римские полководцы Авл Цецина и Сильвиан Плавций. Вот что сообщает Веллей Патеркул о действиях той части вражеских войск, что сражалась против их легионов:
«Что касается той части, которая двинулась навстречу войску, приведенному консулами Авлом Цециной и Сильваном Плавцием из заморских провинций, то она окружила пять наших легионов вместе со вспомогательными отрядами и царской конницей (ведь царь Фракии Реметалк, соединившись с вышеназванными военачальниками, привел для подкрепления большой отряд фракийцев) и нанесла им едва ли не полное поражение. Рассеян строй царских всадников, обращены в бегство конные подразделения, вспять обратились когорты, охвачены трепетом находившиеся у знамен легионов. Но в это время доблесть римского воина завоевала себе больше славы, чем оставила на долю военачальников: разительно отличаясь своими обычаями от главнокомандующего, они ринулись на врага прежде, чем узнали от разведчиков, где он. Итак, хотя легионы находились в трудных обстоятельствах, — сражены врагом некоторые трибуны, погибли префекты лагерей и даже погибли люди высокого положения, — они, не довольствуясь тем, что задержали врагов, обратились на них, сломали их строй и добыли в бою победу, в которой уже отчаялись».{149}
