По словам герра Цана, Шахт прекрасно был осведомлен о дестабилизирующем и инфляционном давлении, которое оказывали на немецкую экономику его краткосрочные решения, касающиеся финансирования перевооружения. Ему было известно и о том, что, если промышленность не произведет как можно скорее товары, которые можно будет выставить на продажу в магазинах или экспортировать с целью привлечения иностранной валюты, Германия неотвратимо двинется к разрухе. Он обрисовал сложившееся положение в ноябре 1938 года: произнес речь, эхом повторяющую слова герра Цана касаемо того, что с увеличением денежного оборота германская экономика создавала спрос, которого не могла удовлетворить. В тот день Шахт пришел к следующему выводу: «Уровень жизни и объем производства оружия находятся сегодня в обратном соотношении»11.
Иоганн Цан рассказал о том, что к 1938 году неизбежность провала нацистской экономической политики понимал не только Шахт: «Все мы, в том числе и я сам, недооценивали то, к чему может привести государственная политика, направленная на замораживание заработной платы, валютный контроль и открытие концентрационных лагерей».
После того, как страна просуществовала на дефицитном финансировании несколько лет (взамен «первоначального вливания денег», которое одобрили бы опытные экономисты; в этом случае дефицитное финансирование служит лишь «первотолчком», выводящим экономику из застоя), Шахт, должно быть, задался следующим вопросом: как теперь вывести Германию из этого хаоса? Ответ был пугающе очевиден (во всяком случае, для герра Цана): «Однажды нацистский режим потерпит полный экономический крах, а Гитлер без лишних сантиментов решит, что чего нам не дали по собственной воле, то он возьмет сам, развязав войну. Так началась война, и так она была проиграна».
Документы свидетельствуют о том, что, хотя Гитлер и знал об экономических проблемах, возникших в результате финансирования перевооружения, в его глазах внутриполитические сложности меркли на фоне назревающих глобальных проблем во внешней политике, решить которые могла только политика перевооружения. В меморандуме, выпущенном в Берхтесгадене в 1936 году, Гитлер объявил: «Германия, как всегда, станет основным полем боя в борьбе западного мира с большевизмом. Для меня такое положение неприемлемо, это – непосильная ноша и серьезная преграда на пути развития нашей нации… Масштабы милитаризации нашего производства не могут быть слишком велики, а ее темпы будут только расти… Если мы не успеем как можно скорее поднять наши вооруженные силы до уровня величайшей армии в мире, если не успеем обучить войска и улучшить подготовку каждого солдата, под которой я понимаю как навыки обращения с оружием, так и прежде всего идейное воспитание, Германия потерпит поражение!» Гитлеру казалось нелепым заниматься маловажными экономическими заботами, когда требовалось вооружить страну ввиду ощутимой большевистской угрозы. «Именно поэтому все прочие стремления без исключения должны отходить на второй план на фоне нашей главной задачи [перевооружения]. Ибо здесь речь идет о жизни и о том, как уберечь жизнь, а все остальные «пожелания» – которые были бы вполне понятны, сложись обстоятельства иначе, – ничтожны и даже опасны, и потому надлежит их отвергнуть»12.
В то же время, когда Гитлер выпустил этот меморандум, предвосхищая внедрение «Четырехлетнего плана», он решил, что Шахта нужно отстранить «на обочину», поручив управление ускоренным производством вооружения кому-нибудь другому – кому-то, кто меньше интересуется тонкостями экономической теории и больше заботится о жесткой доктрине нацизма. Этим человеком стал Герман Геринг. В гитлеровском правительстве у Шахта больше не было будущего. В конце концов, он вышел в отставку и покинул пост министра экономики 26 ноября 1937 года.
Шахт – олицетворение всех приверженцев нацизма, которые видели в новом режиме долгожданный поворот к лучшему – прочь от зыбкой ненадежности Веймарского периода, – всех, кто боролся за устойчивое государственное правление, всех, кто хотел жить в сильной и процветающей Германии. Если этого можно достичь лишь установлением диктатуры, то да будет так! Краткий опыт демократического правления не пошел Германии на пользу. Но, по мере того как гитлеровский режим набирал силу, Шахта все больше тревожило истинное лицо нацизма. Он верил, что не следует препятствовать перевооружению как таковому. Фактически эта политика должна была помочь возродить экономику, отринуть постыдные условия Версальского договора, отнявшего у германских граждан чувство собственного достоинства и выставившего их на всемирное посмешище. Но для Гитлера выполнение этой задачи стало единственной целью, он готов был уплатить любую цену, лишь бы Германия оказалась готова к новой войне.
В ходе подготовки материалов для съемок телевизионного сериала, на котором основана эта книга, мне встретилось много людей, которые «прозрели» подобно Шахту, хотя в большинстве случаев прозрение пришло несколько позже. Многие считали, что нацизм принесет стабильность Германии, и первые годы после установления режима, ознаменованные проведением в Берлине Олимпийских игр в 1936 году, лишь укрепляли их веру. Многие пытаются сегодня настаивать на том, что, по сути, страной управляли совершенно разные «Гитлеры». Они вспоминают «доброго» Гитлера 1930-х годов, «воинственного» Гитлера первых лет войны и «злого» Гитлера времен холокоста. Их можно понять – лишь немногие готовы согласиться с тем, что служили составной частью чего-то изначально гнилого и страшного; но так оно и было. «Ночь длинных ножей», Дахау и другие концентрационные лагеря, расизм и антисемитизм – все эти коренные проявления истинной нацистской идеологии появились в Германии с самого начала. Поговорив со всеми этими людьми, мне в какой-то момент показалось, что для них принятие нового режима было в чем-то сродни полету на ракете. Люди хотели испытать захватывающие, новые ощущения. Потом, когда ракета поднялась выше облаков, люди забеспокоились. «Было славно и весело, но теперь пора возвращаться», – могли бы сказать они. Но ракету уже нельзя было развернуть в обратную сторону. Она мчалась все выше и выше, в зловещую, непроглядную даль. «Но мы ведь желали всего лишь увеселительного полета, – отчаиваются они в конце этого безумного странствия, – мы не собирались отправляться во тьму!» Однако стоило им только подумать загодя – и стало бы ясно, что ракета устремится именно во тьму.
Многим пришлось разделить судьбу Шахта незадолго до начала войны – режим уже просто не был способен «угомониться». Даже оставляя без внимания призрачные устремления Гитлера, описанные в книге «Майн кампф», можно сказать, что его понятия о власти и престиже всецело покоились на вере в непрерывный успех. После ряда неожиданных удач – выхода из Лиги Наций (1933), ремилитаризации Рейнской области (1936) и аншлюса (насильственного присоединения) Австрии (1938) – Гитлер, чтобы снискать общественное одобрение, объявил плебисцит и, вполне предсказуемо, нашел широчайшую поддержку. В то время как посредственные политики тревожатся лишь о том, чтобы их переизбрали на второй срок, Гитлер больше всего заботился о том, как бы всеобщее восхищение режимом и любовь к отечеству не охладели. «На смену подъему приходят застой и бесплодие, – пояснил он в ноябре 1937 года, – и, как следствие, со временем неминуемо придут общественные беспорядки».
Значит ли это, что Гитлер планировал войну уже в 1930-х? Этот вопрос, несомненно, является самым спорным в истории нацистского государства тех лет. Предметом полемики чаще всего становится документ, известный как «протокол Хоссбаха»[7]. Полковник Фридрих Хоссбах, военный адъютант Гитлера, вел протокол заседания рейхсканцелярии от 5 ноября 1937 года, в котором принимали участие главнокомандующий военно-воздушными силами Герман Геринг, главнокомандующий сухопутными войсками Вернер фон Фрич и главнокомандующий военно-морскими силами адмирал Эрих Редер, военный министр рейха фельдмаршал Вернер фон Бломберг и министр иностранных дел барон Константин фон Нейрат.
Согласно записям Хоссбаха, Гитлер открыл собрание речью, напыщенной до крайности: «Фюрер с самого начала объявил: предмет настоящего обсуждения столь значителен, что в иных странах ему посвятили бы отдельное заседание кабинета министров в полном составе, но он, фюрер, решил не выносить этот вопрос на обсуждение более широкого круга членов рейхскабинета именно из-за его необычайной важности. К такому выводу фюрер пришел в итоге тщательных размышлений и четырех с половиной лет пребывания у власти. Он пожелал изложить присутствующим свои основные идеи касательно дальнейшего развития государства в сфере внешней политики и обусловленных ею требований, а также попросил, в случае его кончины, рассматривать эту речь как завещание и последнюю волю»13.
