Существовала и концепция постепенного превращения государственных предприятий в частные путем передачи их в аренду либо коллективам самих предприятий, либо третьим лицам. В этом случае опять-таки складывалась двойственная ситуация. Формальным (юридическим) собственником предприятия оставалось государство, но арендатор получал неограниченные права хозяйствования, - он даже мог продать часть оборудования, если это способствовало большей эффективности производства. Права арендатора были основательно защищены: не допускались досрочное прекращение арендных отношений, пересмотр условий аренды (а в обстановке ускоряющихся темпов инфляции это было чрезвычайно выгодно арендатору), договор об аренде не мог быть изменен даже в случае принятия законов, с которыми он мог не стыковаться, и т. д.
Дальше - больше. Вскоре появилось новое понятие: "аренда с правом выкупа", получившее законодательное оформление. Это была уже дверца в мир частной собственности, ибо арендатор по истечении срока аренды имел преимущественное право на приобретение предприятия путем покупки.
Все эти нормы действовали еще во времена советской власти, и к началу 1992 г. таким путем было приватизировано около 2 тыс. предприятий. Вполне возможно, что, если бы не было драматических событий августа 1991 г., этот процесс пошел бы, разрастаясь вширь и вглубь, переводя экономику страны на рельсы рыночной экономики. Лозунги плюрализма в экономике, как и плюрализма в политике, стали к этому времени настолько избитыми, что их без ущерба для себя повторяли все, - от твердокаменных коммунистов до оголтелых "демократов". Уже на излете своей исторической траектории советская власть приняла 3 июля 1991 г. закон "О приватизации государственных и муниципальных предприятий в РСФСР". Правда, этот закон приняла российская советская власть, но президент СССР и союзные структуры не возражали против закона по существу и были готовы только затеять свару вокруг вопроса, какая собственность принадлежит Российской Федерации, а какая Советскому Союзу, а это уже совсем другая проблема, проблема передела собственности.
Из всего этого следует, что неправильно было бы называть Анатолия Чубайса отцом приватизации. Много чести ему в таком названии. Да и сам он, когда много лет спустя - в 1999 г. - решился написать о своем видении приватизации в России, честно признался, что "вплоть до 90-го года в профессиональном отношении идея приватизации меня лично абсолютно не трогала... Ведь (приватизация) это больше процесс организационно-политический, процедурный, чем профессионально-экономический. Да и вообще в нашей команде (имеется в виду ленинградская группа экономистов-"демократов") не было человека, который внутренне очень бы интересовался приватизацией" ("Приватизация по-российски". Под. ред. А. Чубайса. М., 1999 г., стр. 21). Потом он по-чубайсовски категорично заявил: "В дореволюционную" эпоху вопрос приватизации в силу целого ряда причин меня абсолютно не волновал" (Там же, стр. 22).
Почему же получилось так, что человек, которого до 1991 г. вопрос приватизации абсолютно не волновал, стал после августа 1991 г. яростным приватизатором, отдавшим всю свою недюжинную энергию, организаторский талант, помноженные на природный цинизм и наглость, именно делу приватизации, той самой приватизации, которой он никогда не занимался даже в теоретическом плане?
Это случилось потому, что в августе 1991 г. в России произошли коренные сдвиги в политических структурах. В одночасье - в большей степени неожиданно даже для руководителей так называемого "демократического" движения, в чем публично признавался один из его идеологов Г. Попов, - рухнула власть коммунистической партии. Руководители ГКЧП оказались за решеткой, КПСС запрещенной, президент СССР - лишенным практически всех властных полномочий. Переворот в политике был полный. Не хватало только массовых репрессий, закона о люстрации и т. д., хотя раздавалось много голосов, требовавших этого. Но тогда экономика страны оставалась преимущественно социалистической. Приватизационные процессы захватили еще незначительную часть ее. Все отраслевые министерства, директорский корпус выросли при той, уже свергнутой власти, они сформировались в условиях социалистической системы хозяйствования, и хотя они неторопливо дрейфовали к берегам рыночной экономики, но в обозримом будущем могли стать экономической основой для любого социалистического реванша в политике. Новая власть в лице Б. Ельцина и группы радикальных демократов чувствовала себя в первое время абсолютно неуверенно. Именно этим объясняется отказ от политики репрессий, которая могла бы спровоцировать активное сопротивление. Какое-то время власть держалась на волне общественной поддержки, питавшейся антигорбачевскими, антикоммунистическими настроениями, да на политической поддержке со стороны Запада, видевшего в событиях в России свой счастливый шанс покончить с коммунистической угрозой. Но и того и другого было явно недостаточно для консолидации власти. Под новую политическую надстройку следовало подвести и новый экономический фундамент. Россия в XX веке дважды оказалась жертвой специфических коллапсов - в 1917 и 1991 годах. И в том, и в другом случае быстро, и в большей степени спонтанно, происходили политические взрывы в правящих верхах, а новая власть, занявшая образовавшийся вакуум, начинала ломать доставшийся ей в наследство экономический фундамент, чтобы на его месте соорудить новый, надежный для нее базис. В обоих случаях новая власть не руководствовалась интересами исторического государства Россия и народов, его населявших. Трагедия России в том и состоит, что целый век политика подгоняет под себя экономику, хотя общемировые процессы развития свидетельствуют о том, что экономика в своем эволюционном развитии рождает те или иные соответствующие ей политические институты. Смена кожи, т. е. перемена политической надстройки, тоже процесс небезболезненный - он носит революционный характер с кровопролитием, но не ведет к разрушению исторического и экономического фундамента нации, ее психологии, духовной жизни. Например, Франция за относительно короткий отрезок времени - с 1789-го по 1816-й - сменила с полдюжины политических надстроек, но при этом осталась Францией со всеми ее историческими атрибутами. В России же и в 1917, и в 1991 годах произошли тяжелейшие разрывы в исторической преемственности, в духовной и нравственной целостности народа, был разрушен, причем насильственно, экономический фундамент государства.
Судьба уготовила для Анатолия Борисовича Чубайса именно такую роль - стать палачом сложившейся за последние 70 лет экономической системы России. Для роли палача особых дарований не требуется. Нужны нечувствительность к чужой боли и способность хладнокровно выполнить те манипуляции, которые предписаны или определенными идеологическими доктринами или чужими рекомендациями. Создание нового экономического фундамента является политической задачей, которая не имеет никакого отношения к развитию страны и благополучию народа. Целого железнодорожного состава не хватит, чтобы загрузить бумажную макулатуру, в которую превратились истошные заклинания тысяч и тысяч экономистов, политологов, журналистов, уверявших, что общественную собственность на средства, производства надо уничтожить именно потому, что тогда откроется безграничный простор для свободного расцвета экономики, для быстрого подъема благосостояния народа и т. д. и т. п. Людям говорили об экономике, в то время как речь шла о политике. Там, наверху, никто всерьез не собирался ничего созидать. Там обычно господствуют другие интересы, ориентированные в первую очередь на удержание власти. А для этого надо было разрушить социалистический фундамент экономики, который в случае его сохранения неизбежно отражался бы на политике. Многие исследователи заметили, что всякую разрушительную работу в государстве лучше поручать людям некоренной национальности. Им не связывают совесть узы генетической принадлежности к титульной нации, они чужды ее истории, духовности. У них иная национальная психология, другая шкала ценностей. Всякий, кто захочет заглянуть в состав первого советского правительства, сформированного после взятия Зимнего дворца, оторопеет от абсолютного, подавляющего большинства в нем нерусских людей. В период перестройки и реформ картина была весьма схожей. Какой русский мог бы так безоглядно и щедро разбрасывать историческое наследие России, как это делал Э. Шеварднадзе, занимавший по недомыслию Горбачева пост министра иностранных дел СССР? Разве мог бы русский высокопоставленный дипломат публично отстаивать мысль о передаче Курильских островов Японии, как это делал Г. Кунадзе, остающийся и поныне, к нашему стыду, на службе у российского правительства?
Мне во время долгой службы за рубежом не раз приходилось встречаться и в дружеской беседе проверять реакцию американцев на "их" иноверцев, оказывавшихся на высоких постах в американской администрации. Помню, как критически оценивали они деятельность Киссинджера и Бжезинского, когда те были специальными советниками президента США по вопросам национальной безопасности. Один из крупных бизнесменов говорил мне: "Я бы предпочел видеть на таком посту нашего веснушчатого парня из Кеннтуки вместо наемных международных выскочек, которые неизвестно на кого работают тайно, а явно только стараются непомерно раздувать свою значимость". Но в США с их короткой историей, миграционным происхождением, эффективной системой контроля над деятельностью государственных чиновников эта проблема не стоит так остро, как в России, где ситуация прямо противоположная. Б. Ельцин, исходя из особенностей задачи по разрушению экономического фундамента, счел возможным поручить ее также нерусскому человеку - А. Чубайсу, согласившись с предложением последнего дать ему в заместители немца Альфреда Коха, получившего впоследствии кличку Приватизатор-2 и "прославившегося" чудовищными, оскорбительными высказываниями в адрес России и ее народа в одной из американских газет в конце 90-х годов. Безусловно, таким людям проще проводить любой, даже самый жестокий, эксперимент, выполняя политический заказ. А заказ был элементарно прост: в кратчайшие сроки создать класс частных собственников, который мог бы стать социальной опорой новой политической власти. Заказ этот теоретически был оформлен уже давным-давно, еще в годы холодной войны, когда вся американская государственная машина была запрограммирована на борьбу со всеми формами общественной собственности в любом уголке мира, ибо таковая рассматривалась как почва для произрастания коммунистической идеологии. Вся система помощи, займов и любых форм сотрудничества ориентировалась на поддержку частной инициативы, частной собственности, которая рассматривалась как естественная союзница США, где бы она ни находилась.
