14 сентября 1945 г. группа американских конгрессменов во главе с членом палаты представителей М. Колмером (Миссисипи) посетила Москву, жестко ставя вопрос о советских войсках в восточноевропейских странах. Группа эта буквально потребовала прозрачности советского бюджета, «полного и честного» раскрытия экономической статистики — только тогда можно будет говорить об американском займе Советскому Союзу. Сталин отвел в сторону сопровождавшего группу Кеннана: «Наши войска собираются покинуть восточноевропейские страны и проблемы будут решены. Скажите это вашим коллегам, чтобы они успокоились».
А вскоре посол Гарриман посетил Сталина в Гаграх, где тот впервые за девять лет позволил себе отдых. Сталина интересовала Япония. Правильным решением было бы создание Союзной контрольной комиссии. Эта комиссия (не Совет, как в Германии) не ограничила бы власть генерала Макартура.
СССР не собирается слать свои войска на Японские острова.
Сталин, однако, становился все жестче. Советское правительство, напомнил он, ни разу не было проконсультировано по поводу решений, принимаемых по Японии. «Советский Союз, как суверенное государство, имеет самоуважение. Но ни одно решение, принятое Макартуром не было передано этому правительству. Фактически Советский Союз стал сателлитом Соединенных Штатов на Тихом океане. Эту роль СССР принять не может. С Советским Союзом не обращались как с союзником. Но Советский Союз не будет сателлитом Соединенных Штатов ни на Дальнем Востоке, ни в каком другом месте».
Гарриман протестовал: у Трумэна не было желания унизить Советский Союз. Но Сталин на этот раз не был намерен спрямлять углы. Макартур изменил систему японского правительства, ни в малейшей степени не оповестив советскую сторону, не объяснив причины. Японскому радио было позволено поносить СССР. Антироссийски настроенные японские генералы вовсе не находятся в местах заключения, а разгуливают на свободе. «Было бы более честным, если бы Советский Союз покинул Японию, чем терпеть ситуацию, когда его представители находятся там как предметы мебели».
По мнению Сталина правильным решением было бы создать в Токио союзную контрольную комиссию. «Долгие годы американцы жили, руководствуясь политикой изоляции. Может быть и России лучше уйти в изоляцию?».
Гарриман перешел в контратаку: «Политика изоляции означает поддержку советского доминирования во всей Восточной Европе и использование коммунистических партий Западной Европы и в других местах для усиления русского влияния». В этом месте Сталин возмутился. Он сказал, что Россия содержала от двадцати до сорока дивизий на маньчжурской границе на протяжении последних десяти лет, и эти дивизии явились вкладом в окончательное поражение Японии. Никто не может сказать, что Советский Союз не сделал ничего. «Я был готов помочь Соединенным Штатам посылкой войск на Японские острова — но это предложение было отвергнуто». (Как пишет переводчик — Эдвард Пэйдж, «когда Сталин делал это замечание, было совершенно очевидно по тону его голоса и выражению лица, что он очень уязвлен американским отказом на высадку советских войск на Хоккайдо»). Гарриман полагал, что в советском руководстве шли жестокие дебаты и, ввиду отношения к СССР со стороны Запада, было решено больше полагаться на себя.
Гарриману оставалось только откланяться. Сталин сказал, что принял его не только как посла США, но и как друга. «И так будет всегда». Гарриман пишет в Вашингтон 13 ноября, что русских обижает американская тактика «свершившихся фактов. Япония на протяжении двух поколений была постоянной угрозой русской безопасности на Дальнем Востоке, и Советы желают обезопасить себя от этой угрозы…
Сталин сделал для меня абсолютно ясным, что вопрос Японии для него связан с вопросом Румынии и Болгарии. Он не сделает и шага на Балканах, если его позиция не будет учтена в Японии». Гарриман предсказал, что, если советские пожелания не будут учитываться, «советское правительство пойдет по пути односторонних действий ради надежной защиты интересов своей безопасности».
Посол Гарриман думал об окончании своей дипломатической миссии в Москве и о человеке, которому здесь принадлежала такая огромная власть. «Я видел его исключительный ум, фантастическое владение деталями, его проницательность и удивительную человеческую чувствительность, которую он способен был показать— по крайней мере, в военные годы.
Я нашел его лучше информированным, чем Рузвельт, большим реалистом чем Черчилль, в определенном смысле он был самым эффективным из военных лидеров… Я должен признаться, что для меня Сталин был самым противоречивым и не поддающимся анализу человеком из всех, кого я знал — и пусть окончательное суждение сделает история».
В феврале 1946 г. жесткий подход к СССР окончательно побеждает в вашингтонских кабинетах власти. Это поворотный момент в переходе мира к холодной войне. Давая установку, президент Трумэн выразил «резкое недовольство недавно проявленной позицией умиротворения в отношении Советского Союза». Президент не сомневался в настрое нового американского посла в Москве генерала Смита. «У него правильное направление мысли», — сказал президент Трумэн.
Возникает острая нужда в осмыслении и прояснении для всей американской элиты характера и смысла внешней политики СССР. Министр военно-морского флота Форрестол жалуется, что, при всех усилиях, не может найти адекватного объяснения. Вначале он мобилизует профессора Эдварда Уиллета для «решения загадки России». Вопрос: «Мы имеем дело просто с национальной единицей, или мы имеем дело с национальной единицей плюс философия, доходящая до высот религии?» Виллет пришел к выводу, что советские лидеры привержены глобальной пролетарской революции, в ходе которой «столкновение между Советской Россией и США кажется неизбежным». Форрестол был настолько удовлетворен выводами профессора, что разослал копии его доклада президенту и членам кабинета, ведущим политическим деятелям и даже папе римскому. Издателю Генри Люсу Форрестол писал: «Я понимаю, что подобные доклады легко высмеять, но среди громкого смеха давайте вспомним, что мы смеялись и над Гитлером».
С ревностью неофитов американские аналитики начали изучать то, что в русской национальной стилистике мало походит на западный аналог. В речи И.В. Сталина 9 февраля 1946 г. была выражена озабоченность развитием международной обстановки. Не полагаясь более на помощь из-за границы, СССР принял пятилетний план восстановления, при осуществлении которого приходилось рассчитывать лишь на собственные силы. Представители Запада неспособные увидеть, сколь невелики русские возможности, интерпретировали речь Сталина как идеологию возврата к изоляционизму. Хуже: как знак приверженности ремилитаризации. Судья Верховного суда США Уильям Дуглас сказал министру военно-морского флота, что «это объявление Третьей мировой войны». Директор Европейского отдела Фримэн Мэтьюз предсказал, что эта речь будет «Библией для коммунистов по всему миру».
* * *
Трумэновскому руководству требовалось более или менее убедительное объяснение своей враждебности к вчерашнему союзнику. Вдохновители американской внешней политики искали необходимое идейное основание для пересмотра всех вырабатывавшихся в ходе военного сотрудничества форм американо-советских отношений. И оно было найдено. Именно в эти дни в Вашингтон начинают поступать получившие широкую известность телеграммы от американского поверенного в Москве Дж. Кеннана. Нигде в телеграммах автор не говорил об агрессивности СССР, о планах завоевания мирового господства. Он писал о «традиционном и инстинктивном чувстве уязвимости, существующем у русских». Советские военные усилия он оценивал как оборонительные. Но в прогнозировании этих оборонительных усилий Кеннан проявлял немалые вольности. Он, в частности, допускал возможность таких действий со стороны СССР, как захват ряда пунктов в Иране и Турции, попытки овладеть каким-либо портом в Персидском заливе или даже базой в Гибралтаре (!). юз Основной смысл знаменитой «длинной телеграммы» 1946 г. Дж. Кеннана можно выразить его одной фразой: «Мы имеем дело с политической силой, фанатически приверженной идее, что не может быть найдено постоянного способа сосуществования с Соединенными Штатами; желательно и необходимо содействовать подрыву стабильности американского общества, уничтожению традиционного образа, жизни американского общества, ослаблению внешнего влияния Америки — для того, чтобы обеспечить безопасность советской власти». (Сейчас историки склоняются к мысли, что это было некоторое преувеличение.) И добавил: «Мировой коммунизм — это злокачественный паразит, который, живет только на больной ткани».