Ворошилов не утерпел и подтолкнул плечом Лакобу, тот тоже загорелся: оба были отменными игроками и не упускали возможности сразиться. Сталин не поддержал их предложения; отличная погода и благоухающий осенний сад не располагали к бильярду, и пригласил на летнюю террасу, чтобы полюбоваться восхитительной панорамой. Гости последовали за ним.
После ливневых дождей в Абхазии установились погожие дни. Непривычно изнурительная жара, стоявшая в сентябре, спала, воздух стал кристально чист и прозрачен. В сине-бирюзовой дымке причудливыми замками угадывались вершины Главного Кавказского хребта. Склоны гор полыхали багровым пожаром увядающей листвы. Привольно раскинувшаяся Бзыбская долина напоминала огромный персидский ковер, щедро усыпанный золотистым цветом созревающей хурмы и мандарин. Безмятежную гладь залива морщил неугомонный дежурный сторожевик.
Легкий ветерок доносил со стороны поселка запахи мамалыги, чурчхелы и копченого мяса. В верховьях речки монотонно скрипело мельничное колесо. Из глубины леса веселым звоном отзывалась пила. В ответ раскатистым эхом звучали удары топора. Все вокруг было исполнено покоя и неизъяснимой неги.
Сталин потер ладони и, бросив насмешливый взгляд на наглаженных и благоухающих одеколоном гостей, строго заметил:
– Ну, что, бездельники, как насчет того, чтобы поработать?
Лакоба и Ворошилов оборвали смех и переглянулись. Берия насторожился и нервно затеребил пояс.
– Коба, о чем ты? – спросил Ворошилов.
– Давайте уберем дикий кустарник, он мешает саду! – предложил Сталин.
Гости дружно поддержали его предложение. Охрана принесла метлы, топоры, грабли и садовые ножницы. Сталин взял ножницы и принялся срезать ветви дикого орешника. Его примеру последовали остальные. Ворошилов, как бывало в кавалерийской атаке, лихо рубил топором сучья, Нестор, как заправский дворник, подметал метлой дорожку к чайному домику.
Берии достались грабли. Работа у него не заладилась, зубья цеплялись за расщелины, корни выскальзывали из рук, это выводило его из себя. Рядом охранник лупил топором по узловатому корню кизила. Берия, не долго думая, отбросил грабли, отобрал у него топор и громко, так громко, чтобы слышали все, воскликнул:
– Мне под силу рубить под корень любой кустарник, на который укажет хозяин этого сада – Иосиф Виссарионович!
Топор со свистом опустился, и корень отлетел в сторону.
– Смотри, Лаврентий, между ног не зацепи, – поддел Ворошилов.
Берия хмыкнул и, опустив топор на плечо, с вызовом посмотрел на Сталина.
За последние годы так дерзко смотреть на него мало кто отважился. Берия серьезно рисковал, но, как расчетливый игрок, понимал: без риска добиться успеха в политике невозможно. Он впервые попал в ближний круг Вождя, и это произошло не в Кремле, где сотни партийных секретарей проходили безликой массой перед «живым богом», а на земле Кавказа. Где веками жили их предки, где родились и выросли они сами. Роднило их не только это, но и неуемная жажда власти.
В то октябрьское утро 1931 года бесстрастный объектив фотоаппарата запечатлел участников «субботника» на госдаче «Холодная речка»: Сталина, Ворошилова, Лакобу, Берию и двух сотрудников охраны. В руках Берии зловеще поблескивал огромный топор. Злой рой, властвовавший над его семьей, уже тогда предопределил ему роль всесоюзного палача и жертвы соперников во власти. Все это было еще впереди, а тогда за завтраком у Сталина в судьбе Берии произошел очередной важный поворот.
Не прошло и месяца после той знаменательной встречи, как 31 октября 1931 года Берия был избран 2-м секретарем Закавказского крайкома ВКП(б). Деловая хватка и организаторские способности, а также знание подноготной партийных коллег-конкурентов, полученное во время службы в органах госбезопасности, обеспечили ему быстрое продвижение к вершине власти. В октябре следующего года Берия стал полновластным хозяином в республике, занял пост 1-го секретаря. При нем в Грузии воцарилось политическое единодушие. Что касается экономики, то в этой области он проявил себя как деятельный и умелый организатор. За семь лет его руководства Грузией объем промышленного производства возрос в 10 раз по сравнению с 1913 годом, а сельского хозяйства – в 2,5 раза, появились новые, динамично развивающиеся отрасли: энергетика, курортная и другие.
В 1938 году в карьере Берии произошел очередной крутой поворот. 28 ноября он возвратился на службу в органы госбезопасности, но не по своей воле. Сталин раскладывал новый кадровый пасьянс и посчитал: пришло время менять караул в НКВД: убрать Ежова, сделавшего свое дело – устранившего политических конкурентов; тысячи невинных не шли в счет – лес рубят, щепки летят, и здесь потребовался Берия, чтобы обрубить ежовские хвосты. Один из них был связан с Люшковым. В сложившейся ситуации операция по его нейтрализации и срыву террористической акции японских спецслужб выходила на ведущее место в деятельности наркома.
После приема у Сталина он, возвратившись на Лубянку, распорядился никого к нему не пускать, отключил все телефоны и засел за изучение материалов на Люшкова. Из сотни разрозненных фактов, он пытался отыскать те, что складывались в логическую цепочку, которая бы открыла ему время и место, где предатель и японские спецслужбы намеривались осуществить свой дерзкий план – убить Сталина.
Время перевалило за полночь, на столе наркома остался лежать всего один лист, густо испещренный только одному ему понятными пометками. Они говорили: теракт может произойти 7 ноября на Красной площади – ровно в 10:00, когда Сталин займет место на трибуне мавзолея, либо на одной из госдач Черноморского побережья Кавказа. Профессиональный опыт и интуиция подсказывали Берии: Люшков и японцы, скорее всего, остановятся на втором варианте. Для такого вывода у него имелись веские основания. В бытность начальником УНКВД по Азово-Черноморскому краю Люшков отвечал за безопасность «особых объектов» – госдач, а значит, хорошо знал систему их охраны, и на этом, вероятно, строил план акции. Но на какую из них нацелились террористы и каким способом намеривались осуществить теракт, Берии оставалось только гадать. Пока он располагал одним, но немаловажным козырем в тайной схватке с японской спецслужбой – агентом в группе террористов. Он мог дать важную наводку – схему макета, строившегося под Харбином.
Свои соображения Берия высказал новому начальнику разведки – Владимиру Деканозову. Тот поймал их на лету. За долгие годы совместной службы в Азербайджанской ЧК, а потом в ГПУ Грузии он научился понимать Берию с полуслова. По поручению Деканозова, мастера специальных операций, уцелевшие после репрессий, подготовили и направили в адрес харбинской резидентуры радиограмму. В ней Центр потребовал от Дервиша добыть не только макет объекта, но и провести дополнительную вербовку агента из числа участников группы Люшкова. Опытный Деканозов страховался на случай провала агента Денди.
В тот же день ее расшифровка находилась в руках Дервиша. Прочитав указание Центра, он вопросительно посмотрел на Павла Ольшевского. Тот только развел рукам и чертыхнулся. Вербовка агента из числа отпетых убийц, ненавистников советской власти, представлялась ему сумасшествием. Дервиш же не поддался эмоциям. Тон и содержание радиограммы ему говорили: ее писали опытные профессионалы. В ней отсутствовали накачка и пустые призывы, без которых не обходились предыдущие партийные функционеры, «зачищавшие органов, от пробравшихся в их ряды врагов советской власти». Новые руководители разведки знали цену предстоящей вербовки и отдавали себе отчет: решить смертельно рискованную задачу по силам только профессионалу, у которого развязаны руки и потому предоставили Дервишу полную свободу действий. Это подняло ему настроение и вселило уверенность в успешное выполнение задания.
Он снова обратился к расшифровке и задержал внимание на последнем абзаце. В нем, как ему показалось, содержалась подсказка. Центр рекомендовал начать поиск будущего агента с тех, кто имел родственников или знакомых, проживающих в Грузии и на черноморском побережье Кавказа. В этом Дервиш рассчитывал на помощь Денди. Его информация об участниках группы Люшкова должна была стать отправной точкой в подготовке вербовки будущего агента. Определившись с первым шагом, Дервиш поднес расшифровку к фитилю керосиновой лампы. Робкий язычок пламени облизнул ее край, она сморщилась, и через мгновение от указания Центра остался серый клочок пепла. Он растер его по пепельнице, с сочувствием посмотрел на Ольшевского; тот все еще кипятился, и предложил:
– Павел, остыть, и поговорим спокойно.
– Стынь, не стынь, Саныч, легче не станет! Завербовать убийцу, у которого руки по локоть в крови, это же не реально! – продолжал ворчать Ольшевский.
– Да, погоди ты посыпать пеплом голову.
