Она убивается по Бестужеву, как по покойнику. Но дело здесь не в особой, беззаветной любви к нему, как это может показаться на первый взгляд. Анна просто не могла и не хотела быть одна, ее страшили пустота, одиночество, холод вдовьей постели.
Новый и последний сердечный друг
Но к октябрю поток ее жалобных писем постепенно иссякает, и вскоре имя П. М. Бестужева-Рюмина и вовсе исчезает из них. В чем же дело? Может, Анна примирилась со своей участью? Нет, просто дело в том, что сыскался охотник утешить вдову, у герцогини появился новый фаворит – Эрнст Иоганн Бирон. С тех пор и до конца жизни она не расставалась с ним.
Бестужев, которому осенью 1727 года, после падения Меншикова, разрешили-таки вернуться в Митаву, был неутешен – его теплое место под боком герцогини заняли самым коварным образом. Он писал дочери: «Я в несносной печали, едва во мне дух держится, что чрез злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваш друг (здесь иронично о Бироне. – Е. А.) более в кредите остался… Знаешь ты, как я того человека (то есть Анну. – Е. А.) люблю?»
Петр Михайлович был в отчаянии: ведь он сам пригрел на груди своей этого негодяя, этого проходимца. «Не шляхтич и не курляндец, – желчно писал Бестужев о Бироне, – пришел из Москвы без кафтана и чрез мой труд принят ко двору без чина, и год от году я, его любя, по его прошению производил и до сего градуса произвел, и, как видно, то он за мою великую милость делает мне тяжкие обиды… и пришел в небытность мою [в Курляндии] в кредит».
И хотя Бирон был все же дворянином и курляндцем, в его прошлом было немало темных пятен. Известно, что, учась в Кенигсбергском университете, он попал в тюрьму за убийство солдата в ночной драке студентов со стражей. С большим трудом выбравшись из темницы, он около 1718 года пристал ко двору Анны Иоанновны и благодаря покровительству Бестужева закрепился в окружении герцогини. Он усердно служил, выполняя поручения Бестужева. Женился он на фрейлине Анны Бенигне Готлиб фон Тротта-Трейден.
Не останавливаясь здесь подробно на истории Бирона, отметим, что молодой соперник Бестужева (он родился в 1690 году) был малый не промах. Он сразу же утешил горевавшую в одиночестве Анну, и она полностью подчинилась его влиянию. Бестужев, хорошо знавший обоих, опасался: «Они могут мне обиду сделать: хотя Она и не хотела [бы], да Он принудит».
Опасения Петра Михайловича оказались не напрасны. В августе 1728 года Анна послала в Москву своего человека с доносом: она просила разобраться, каким образом Бестужев ее «расхитил и в великие долги привел». Всплыли какие-то махинации бывшего обер-гофмейстера с герцогской казной, сахаром, вином, изюмом. Конечно, дело было не в краденом изюме, а в полной, безвозвратной «отмене» Бестужева, против которого начал умело действовать счастливчик, занявший его место возле изюма и сахара.
У Бирона было трое детей: дочь и два сына. В историографии существует мнение, что матерью его младшего сына Карла была сама Анна Иоанновна (а иностранные дипломаты считали, что и старший сын Бирона Петр тоже рожден Анной). И дело даже не в особых отличиях Карла при дворе Анны в годы ее царствования (в четыре года мальчик стал бомбардир-капитаном лейб-гвардии Преображенского полка, в девять – камергером Двора и в двенадцать – кавалером высших орденов Российской империи орденов Святого Александра Невского и Святого Андрея Первозванного с бриллиантами), а в том, что императрица не расставалась с ребенком. Отправляясь по зову Верховного тайного совета в Москву, она взяла с собой Карла, которому было всего полтора года. Спрашивается: зачем ей нужно было это делать? Ведь она ехала не на прогулку, а в тяжелое путешествие с непредсказуемым исходом. Вероятно, потому-то она и взяла с собой сына! Французский посланник И. Ж. Т. де ла Шетарди в 1740 году сообщал в своем донесении, что «молодой принц Курляндский спал постоянно в комнате царицы». Об этом знали и другие современники. Вполне вероятно, что огромное влияние Бирона на Анну было обусловлено и тем, что у императрицы был ребенок от фаворита.
В остальном же в конце 1720-х годов положение Анны было таким же, как и раньше: безвластие, зависимость, неуверенность. Если раньше она искала покровительства у Меншикова и у его жены, то теперь, после падения светлейшего осенью 1727 года, к власти пришли ее новые «покровители». И Анна пишет подобострастные письма уже князьям Долгоруким, сестре Петра II царевне Наталье, сообщая им, как раньше другим адресатам, что «вся… надежда на Вашу высокую милость». Самому же Петру II, увлеченному охотой, она намеревается послать «свору собачек». Все шло как обычно до 25 января 1730 года.
… Но вся предыдущая жизнь Анны, как и долгий зимний путь, осталась позади. 13 февраля 1730 года она вышла из саней во Всесвятском, на пороге Москвы. Совсем рядом шумел своими улицами огромный город – сердце России. Он ждал приезда своей новой государыни.
Великий обман, или «Свежий ветер избранных пьянил»
А что же происходило в столице, пока новая государыня через великие снега добиралась до Москвы?
События развивались стремительно, они оказались неожиданными и непредсказуемыми. Напомню, что депутация верховников отправилась в Митаву с кондициями вечером 19 января, а утром того же дня в Кремль было приглашено все «государство» – генералитет, высшие чиновники, Синод и придворные. В торжественной обстановке верховники объявили об избрании на российский престол Анны Иоанновны. Присутствующие, проникнутые величием момента, с энтузиазмом одобрили мудрое решение верховников, и все были довольны таким волшебно быстрым разрешением династического кризиса. Вздох облегчения был всеобщим – новая Смута миновала Россию. Но к вечеру стало известно, что верховники всех обманули, что они скрыли самое главное – кондиции.
Дворян возмутил не сам факт составления кондиций – мысль о вреде не ограниченной ничем власти самодержца не была новой, – а то, что их пытались обмануть ради «сокращения власти царской» в интересах только двух родовитых фамилий – князей Голицыных и Долгоруких. Вначале шепотом, с глазу на глаз, а потом все громче рядовые шляхтичи, собравшиеся в Москву на свадьбу Петра II, а попавшие на его похороны, выражали свое недоумение и неудовольствие происшедшим. Неизвестный автор воспоминаний о 1730 годе, отражая мнение современников, с горечью писал о «затейке» верховников: если они думали о благе общества, то зачем же так бессовестно всех обманули, утаили кондиции? «Все ли мы, – возмущался этот дворянин, – не доброхотны и не верны своему Отечеству, одни ли они и мудры, и верны, и таковым презрением всех, которые и честью фамилии и знатными прислугами [государству] не меньше их суть, обесчестили или в числе дураков и плутов имели?»
И здесь коснемся болезненной темы отношений власти и подданных в России. Сколько раз в русской истории бывало, когда вот так же люди, стоявшие у власти, обманывали народ. Говоря от его имени, они нагло попирали его права и достоинство, держали людей за дураков и думали не о государстве, не об Отечестве, а лишь о своих корыстных интересах! И в 1730 году никто не сомневался, что весь замысел верховников клонился к попытке установить олигархический строй, узурпировать власть для кучки «фамильных». Первые действия верховников подтверждали эти опасения: они ввели в Совет двух новых членов – и опять из тех же двух семей! – фельдмаршалов Василия Владимировича Долгорукого и Михаила Михайловича Голицына.
А дальше произошло то, чего никто не ожидал: Москва забурлила, дворяне стали собираться в кружки и обсуждать происшедшее. «Куда ни приидешь, – вспоминал Феофан Прокопович, – к какому собранию ни пристанешь, не ино[е] что было слышать, только горестныя нарекания на осмиричных оных затейщиков (в Верховном тайном совете было восемь членов. – Е. А.), все их жестоко порицали, все проклинали необычное их дерзновение, ненасытное лакомство и властолюбие».
Так неожиданно получилось, что те две недели, пока верховники ждали из Митавы подписанные Анной кондиции, оказались временем свободы. В сотнях людей пробудились гражданские чувства. И когда 2 февраля верховники вновь собрали в Кремле «государство» и прочитали кондиции, делая вид, что они сами впервые об этом слышат, «виват» никто не закричал. Дерзкий план Голицына представить Анне подготовленные в тайне от всех кондиции как мнение «государства», а затем выдать подписанные императрицей кондиции за ее собственную инициативу с треском провалился: верховникам никто не поверил. Перед ними стояли другие люди. Они – русские дворяне – давно шли к этому моменту. Внедряемые петровскими указами понятия дворянской чести, личной, а не родовой ответственности, представления о честном, достойном служении Отечеству не исчезли, а наоборот – закрепились в сознании людей. Общество стало более открытым, чем раньше. Те, кто побывал за границей, видели, что не только пороть дворянина, но и пальцем его коснуться никто без приговора суда не смел, не говоря уж о бессудной казни или отписании в казну имения, что случалось в России сплошь и рядом. Кроме того, со смертью Петра Великого исчез сковывавший людей страх, почти прекратила свою работу Тайная канцелярия, а Преображенский приказ вообще был в 1729 году ликвидирован.
