"Нищих в Саксонии пропасть и самые безотвязные. Коли привяжется, то целый день бродит за тобой. Одним словом, страждущих от веяния скорби, гнева и нужды в такой землишке, какова Саксония, я думаю, больше нежели во всей России".
"Я увидел, - признается Фонвизин, - что во всякой земле худого гораздо больше, нежели доброго; что люди везде люди; что умные люди везде редки; что дураков везде изобильно и, словом, что наша нация не хуже ни которой, и что мы дома можем наслаждаться истинным счастьем, за которым нет нужды шататься в чужих краях".
В письме Фонвизина П. И. Панину мы читаем следующее:
"Рассматривая состояние французской нации, научился я различать вольность по праву от действительной вольности. Наш народ не имеет первой, но последнею в многом наслаждается. Напротив того французы, имея право вольности, живут в сущем рабстве".
Державин призывал в одном из своих стихов: "Французить на престать пора, На Русь пора!" Державин ценил в человеке не разум, как вольтерьянцы и масоны, а божественное начало в человеке.
"Великость в человеке Бог", - писал он уже в одном из ранних своих произведений ("Ода на великость"). Державин понимает народность воинского искусства Суворова. Оплакивая его смерть он пишет:
Кто пред ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари,
В стуже и в зное меч закаляя
Спать на соломе, бдеть до зари,
Тысячи воинств, стен и затворов,
С горстью Россиян все побеждать?
Для Державина русский народ не стадо дикарей, которых надо дыбой и кнутом приобщать к европейской культуре, а народ, в котором православная вера и мученическая история выковала драгоценные качества национального характера.
На склоне жизни, славя победу русского народа над Наполеоном, Державин писал:
О Росс! О доблестный народ,
Единственный, великодушный,
Великий, сильный, славой звучный,
Изящностью своих доброт!
По мышцам ты неутомимый,
По духу ты непобедимый,
По сердцу прост, по чувству добр,
Ты в счастьи тих, в несчастьи бодр...
Державин был один из немногих выдающихся людей "Златого века" Екатерины, которого не коснулась зараза вольтерьянства и масонства. Это дало возможность стать первым подлинно русским поэтом. Его ода "Бог" драгоценный перл русской религиозной поэзии.
Совершенно русским человеком по своему мировоззрению был Суворов. Он был, пожалуй, по своему миросозерцанию самым русским из всех людей Екатерининской эпохи. Суворов говорил: "Горжусь тем, что я русский". Желая упрекнуть офицеров и солдат он говорил: "Ты не русский", "Пойми, что ты русский", "Это не по-русски!" Суворов был прекрасно образованным человеком, но прочитанные им книги французских философов и мистиков не смогли поколебать его чисто русского мировоззрения.
Резко отрицательно относился Суворов к осуществлению царства "равенства, братства и свободы" с помощью насилий.
С французом Ланжероном в 1790 году у Суворова происходит следующий разговор:
"- Где вы получили этот крест?
- В Финляндии, у принца Нассауского!
- Нассауского? Нассауского? Это мой друг! Он бросается на шею Ланжерона и тотчас же:
- Говорите по-русски?
- Нет, Генерал.
- Тем хуже! Это прекрасный язык.
Он начал декламировать стихи Державина, но остановился и сказал:
- Господа французы, вы из вольтерьянизма ударились в жанжакизм, потом в райнализм, затем и миработизм, и это конец всего".
Проблема Европы и отношения к европейской культуре остро встала перед русским сознанием благодаря французской революции и не только Карамзин осудил ее цели и кровавые методы.
"Слово республика, - как писал Герцен, - имело у нас нравственный смысл. Увлечение идеей республики далеко выходило за пределы чисто политической сферы и было тесно связано с общей верой в торжество разума в историческом движении, с верой в возможность построить жизнь на началах рациональных. Этот то исторический оптимизм, эта вера в просвещение и прогресс и были потрясены у русских людей французской революцией: первые сомнения в ценности самых основ европейской жизни выросли именно отсюда." Многие поняли, что "высокая мораль" французской философии была основной причиной пролития рек человеческой крови во всем мире в течении двадцати пяти лет. Державин писал:
От философов просвещения
От лишней царской доброты
Ты пала в хаос развращения
И в бездну вечной срамоты.
II
Ярким представителем пробивающегося русского национального сознания является и Карамзин. Карамзин, как и Фонвизин, прошел сложный духовный путь прежде чем стать представителем русского национального сознания. В юности Карамзин был масоном. Карамзин жил в Москве в доме, принадлежавшем масонскому "Дружескому обществу". Он дружил с масонами А. А. Петровым и другом Радищева масоном Кутузовым.
Карамзин жил в одной комнате с Петровым. Свое тогдашнее жилище Карамзин описывает так: "Оно разделено было тремя перегородками: в одной стоял на столике, покрытом красным сукном, гипсовый бюст мистика Шварца... другая освящена была Иисусом на кресте под покрывалом черного крепа".
Одно время Карамзин редактирует издаваемый "Дружеским обществом" первый русский детский журнал "Детское чтение". Но после путешествия за границу Карамзин расходится с масонами.
Карамзин путешествовал по Европе в начале французской революции в 1789-1790 г. В марте 1790 года Карамзин расхаживал по революционному Парижу с трехцветной кокардой на шляпе и воспринимал революцию, как положительное явление.
Но его трезвый ум быстро разобрался в происходящем и он, как позже Пушкин, становится врагом улучшения жизни с помощью революций. Уже в письме от 11 апреля 1790 года он отзывается о французской революции.
"Не думайте однако ж, - пишет он в "Письмах русского путешественника", - чтобы вся нация участвовала в трагедии, которая играется ныне во Франции. Едва ли сотая часть действует; все другие смотрят, судят, спорят, плачут или смеются; бьют в ладоши или освистывают, как в театре, те которым потерять нечего дерзки, как хищные волки; те, которые могут всего лишиться, робки, как зайцы; одни хотят все отнять, другие хотят спасти что-нибудь".
Отмечая наглость французских революционеров и нерешительность их противников, Карамзин замечает: "оборонительная война с наглым неприятелем редко бывает счастлива. История не кончилась: но по сие время французское дворянство и духовенство кажутся худыми защитниками трона".
"Народ есть острое жало, - писал Карамзин, - которым играть опасно, а революция отверстый гроб для добродетели и самого злодейства.
Всякое гражданское общество, веками утвержденное, есть святыня для добрых граждан; и в самом несовершеннейшем надобно удивляться чудесной гармонии, благоустройству, порядку, утопия всегда будет мечтою доброго сердца или может исполниться неприметным действием времени, посредством медленных, но верных, безопасных успехов разума, просвещения, воспитания, добрых нравов. Когда люди уверятся, что для собственного их счастья добродетель необходима, тогда настанет век златой, и во всяком правлении человек насладится мирным благополучие жизни. Всякие же насильственные потрясения гибельны и каждый бунтовщик готовит себе эшафот..." Французская революция, свидетелем которой он был, превратила Карамзина из республиканца в убежденного монархиста. "Гром грянул во Франции... Мы видели издали ужасы пожара, и всякий из нас, писал Карамзин, - возвратился домой благодарить небо за целость крова нашего и быть рассудительным".
"Революция объяснила идеи, - писал Карамзин, - мы увидели, что гражданский порядок священен даже в самых местных или случайных своих недостатках... что все смелые теории ума... должны остаться в книгах".
В 1795 году Карамзин в "Переписке Мелиадора к Филарету" первый в русской литературе осудил события, происшедшие во Франции: "Кто более нашего, славил преимущества XVIII века, свет философии, смягчение нравов, всеместное распространение духа вещественности, теснейшую и дружелюбнейшую связь народов... Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует соединение теории с практикой, умозрения с деятельностью... Где же теперь эта утешительная система. Она разрушилась в самом основании... Кто мог думать, ожидать, предвидеть? Где люди, которых мы любили? Где плод наук и мудрости?
Век просвещения, я не узнаю тебя; в крови и пламени, среди убийства, разрушений я не узнаю тебя... Сердца ожесточаются ужасными происшествиями, и привыкая к феноменам злодеяний, теряют чувствительность. Я закрываю лицо свое..."
Св. Воспоминания Штелина, Болотова и др. материалы.
Необходимо считаться с тем, что Екатерина II и другие современники часто преувеличивали сумасбродность Петра III и ряд поступков, которые приписываются ему заговорщиками, он не совершал.
