Летописцы говорят, что странное небесное знамение еще 24 Августа (1533 г.) предвестило смерть Василиеву; что в первом часу дня круг солнца казался вверху будто бы срезанным; что оно мало-помалу темнело среди ясного неба и что многие люди, смотря на то с ужасом, ожидали какой-нибудь великой государственной перемены. Василий имел 54 года от рождения; бодрствовал духом и телом; не чувствовал дотоле никаких припадков старости; не знал болезней; любил всегда деятельность и движение. Радуясь изгнанию неприятеля, он с супругою и детьми праздновал 25 Сентября, день Св. Сергия, в Троицкой Лавре; поехал на охоту в Волок Ламский и в своем селе Озерецком занемог таким недугом, который сперва нимало не казался опасным. На сгибе левого стегна явилась болячка с булавочную головку, без верха и гноя, но мучительная. Великий Князь с нуждою доехал до Волока; однако ж был на пиру у Дворецкого, Ивана Юрьевича Шигоны, а на другой день ходил в мыльню и обедал с Боярами. Время стояло прекрасное для охоты: Государь выехал с собаками; но от сильной боли возвратился с поля в село Колпь и лег в постелю. Немедленно призвали Михаила Глинского и двух Немецких Медиков, Николая Люева и Феофила. Лекарства употреблялись Русские: мука с медом, печеный лук, масть, горшки и семенники. Сделалось воспаление: гной шел целыми тазами из чирья. Боярские Дети перенесли Государя в Волок Ламский. Он перестал есть; чувствовал тягость в груди и, скрывая опасность не от себя, но единственно от других, послал Стряпчего Мансурова с Дьяком Путятиным в Москву за духовными грамотами своего отца и деда, не велев им сказывать того ни Великой Княгине, ни Митрополиту, ни Боярам. С ним находились в Волоке, кроме брата, Андрея Иоанновича, и Глинского, Князья Бельский, Шуйский, Кубенский: никто из них не знал сей печальной тайны, кроме Дворецкого Шигоны. Другой брат Василиев, Юрий Иоаннович, спешил к нему из Дмитрова: Великий Князь отпустил его с утешением, что надеется скоро выздороветь; приказал вести себя в Москву шагом, в санях, на постеле; заехал в Иосифову обитель, лежал в церкви на одре, и когда Диакон читал молитву о здравии Государя, все упали на колени и рыдали: Игумен, Бояре, народ. Василий желал въехать в Москву скрытно, чтобы иноземные Послы, там бывшие, не видали его в слабости, в изнеможении; остановился в Воробьеве, принял Митрополита, Епископов, Бояр, воинских чиновников, и только один показывал твердость: Духовные и миряне, знатные и простые граждане обливались слезами. Навели мост на реке, просекая тонкий лед. Едва сани Государевы взъехали, сей мост обломился: лошади упали в воду, но Боярские Дети, обрезав гужи, удержали сани на руках. Великий Князь запретил наказывать строителей. Внесенный в Кремлевские постельные хоромы, он созвал Бояр, Князей Ивана и Василия Шуйских, Михайла Юрьевича Захарьина, Михаила Семеновича Воронцова, Тучкова, Глинского, Казначея Головина, Дворецкого Шигону и велел при них Дьякам своим писать новую духовную грамоту, уничтожив прежнюю, сочиненную им во время Митрополита Варлаама; объявил трехлетнего сына, Иоанна, наследником Государства под опекою матери и Бояр до пятнадцати лет его возраста; назначил Удел меньшему сыну; устроил Державу и Церковь; не забыл ничего, как сказано в летописях: но, к сожалению, сия важная хартия утратилась, и мы не знаем ее любопытных подробностей.
Желая утвердить душу свою в сии торжественные минуты, Государь тайно причастился. Быв дотоле на одре недвижим, он с легкою помощию Боярина Захарьина встал, принял Святые Дары с верою, любовию и слезами умиления; лег снова и хотел видеть Митрополита, братьев, всех Бояр, которые, узнав о недуге его, съехались из деревень в столицу; сказал им, что поручает юного Иоанна Богу, Деве Марии, Святым Угодникам и Митрополиту; что дает ему Государство, наследие великого отца своего; что надеется на совесть и честь братьев, Юрия и Андрея; что они, исполняя крестные обеты, должны служить племяннику усердно в делах земских и ратных, да будет тишина в Московской Державе и да высится рука Христиан над неверными. Отпустив Митрополита и братьев, так говорил Боярам: «Ведаете, что Державство наше идет от Великого Князя Киевского, Святого Владимира; что мы природные вам Государи, а вы наши извечные Бояре. Служите сыну моему, как мне служили: блюдите крепко, да царствует над землею; да будет в ней правда! Не оставьте моих племянников, Князей Бельских; не оставьте Михаила Глинского: он мне ближний по Великой Княгине. Стойте все заедино как братья, ревностные ко благу отечества! А вы, любезные племянники, усердствуйте нашему юному Государю в правлении и в войнах; а ты, Князь Михаил, за моего сына Иоанна и за жену мою Елену должен охотно пролить всю кровь свою и дать тело свое на раздробление!»
Василий изнемогал более и более. Выслав всех, кроме Глинского, Захарьина, ближних Детей Боярских и двух врачей, Люева и Феофила, он требовал, чтобы ему впустили в рану чего-нибудь крепкого: ибо она гнила и смердела. Захарьин утешал его вероятностию скорого выздоровления. Великий Князь сказал Немцу Люеву: «Друг и брат! ты добровольно пришел ко мне из земли своей и видел, как я любил тебя и жаловал: можешь ли исцелить меня?» Люев ответствовал: «Государь! слышав о твоей милости и ласке к добрым иноземцам, я оставил отца и мать, чтобы служить тебе; благодеяний твоих не могу исчислить; но, Государь! не умею воскрешать мертвых: я не Бог!» Тут Великий Князь обратился к Детям Боярским и молвил с улыбкою: «Друзья! слышите, что я уже не ваш!» Они горько заплакали; не хотели растрогать его, вышли вон и пали на землю, как мертвые. Он забылся на несколько минут; открыл глаза и громко произнес: «да исполнится воля Божия! буди имя Господне благословенно отныне и до века».
Сие было 3 Декабря (1533 г.). Игумен Троицкий, Иоасаф, тихо приближился к одру болящего. Василий сказал ему: «Отче! молись за Государство, за моего сына и за бедную мать его! У вас я крестил Иоанна, отдал Угоднику Сергию, клал на гроб Святого, поручил вам особенно: молитесь о младенце Государе!» Он не велел Иоасафу выезжать из Москвы и, пользуясь слабыми остатками жизни, еще призвал Думных Бояр: Шуйских, Воронцова, Тучкова, Глинского, Шигону, Головина и Дьяков; беседовал с ними от третьего до седьмого часа о новом правлении, о сношениях Бояр с Великою Княгинею Еленою во всех важных делах, изъявляя удивительную твердость, хладнокровие и заботливость о судьбе оставляемой им Державы. Пришли братья и неотступно молили его, чтобы он подкрепил свои силы пищею; но Василий не мог есть и сказал: «Смерть предо мною; желаю благословить сына, видеть жену, проститься с нею… Нет! боюсь ее горести; вид мой устрашит младенца». Братья и Бояре настояли, чтобы он призвал Елену. Князь Андрей Иоаннович и Михаил Глинский пошли за нею. Государь возложил на себя крест Св. Петра Митрополита и хотел прежде видеть сына. Брат Еленин, Князь Иван Глинский, принес его на руках. Держа крест, Василий сказал младенцу: «Буди на тебе милость Божия и на детях твоих! Как Св. Петр благословил сим крестом нашего прародителя, Великого Князя Иоанна Данииловича, так им благословляю тебя, моего сына». Он просил надзирательницу, Боярыню Агриппину, чтобы она неусыпно берегла своего державного питомца и, слыша голос супруги, велел унести Иоанна. Князь Андрей и Боярыня Челяднина вели Елену под руки: она страшно вопила и билась об землю в отчаянии. Великий Князь утешал ее, говоря: «мне лучше; не чувствую никакой боли», – и с нежностию молил успокоиться. Елена наконец ободрилась и спросила: «Кому же поручаешь бедную супругу и детей?» Василий отвечал: «Иоанн будет Государем; а тебе, следуя обыкновению наших отцев, я назначил в духовной своей грамоте особенное достояние». Исполняя желание супруги, он велел принести и меньшего сына, Юрия; также благословил его крестом и сказал, что он не забыт в духовной. – Умилительное прощание с Еленою раздирало сердца жалостию: все плакали и стенали. Она не хотела удалиться: Василий приказал вывести ее и, заплатив последнюю дань миру, Государству и чувствительности, уже думал только о Боге.
Еще находясь в Волоке, он говорил Духовнику своему, Протоиерею Алексию, и любимому старцу Мисаилу: «Не предайте меня земле в белой одежде! Не останусь в мире, если и выздоровлю». Отпустив Елену, Государь велел Мисаилу принести Монашескую ризу и спросил Игумена Кирилловской обители, в которой он издавна желал быть постриженным; но сего Игумена не было в Москве. Послали за Иоасафом Троицким, за образами Владимирской Богоматери и Св. Николая Гостунского. Духовник Алексий пришел с Запасными Дарами, чтобы дать их Василию в самую минуту кончины. «Будь передо мною, – сказал Великий Князь, – смотри и не пропусти сего мгновения». Подле Духовника стоял Стряпчий Государев, Феодор Кучецкой, бывший свидетелем Иоанновой смерти. Читали канон на исход души. Василий лежал в усыплении; потом, кликнув ближнего Боярина, Михайла Воронцова, обнял его с горячностию; сказал брату Юрию: «Помнишь ли преставление нашего родителя? я так же умираю», – и требовал немедленного пострижения, одобряемого Митрополитом и некоторыми Боярами; но Князь Андрей Иоаннович, Воронцов и Шигона говорили, что Св. Владимир не хотел быть Монахом и называн Равноапостольным; что Герой Донской также скончался мирянином, но своими добродетелями без сомнения заслужил Царствие Небесное. Шумели, спорили, а Василий крестился и читал молитвы; уже язык его тупел, взор меркнул, рука упала: он смотрел на образ Богоматери и целовал простыню, с явным нетерпением ожидая священного обряда. Митрополит Даниил взял черную ризу и подал Игумену Иоасафу: Князь Андрей и Воронцов хотели вырвать ее. Тогда Митрополит с гневом произнес ужасные слова: «Не благословляю вас ни в сей век, ни в будущий. Никто не отнимет у меня души его. Добр сосуд сребряный, но лучше позлащенный!» Василий отходил. Спешили кончить обряд. Митрополит, надев епитрахиль на Игумена Иоасафа, сам постриг Великого Князя, переименованного Варлаамом. Второпях забыли мантию для нового Инока: Келарь Троицкий Серапион дал свою. Евангелие и Схима Ангельская лежали на груди умирающего. Несколько минут продолжалось безмолвие: Шигона, стоя подле одра, первый воскликнул: «Государь скончался!» и все зарыдали. – Пишут, что лицо Василиево сделалось вдруг светло, что, вместо бывшего несносного запаха от его раны, комната наполнилась благоуханием. Митрополит омыл тело и вытер хлопчатою бумагою.
