Первоначально епитимьи были очень тяжелыми: церковь назначала грешнику мучительные самобичевания, трех-, пяти- и семилетние посты (нередко на хлебе и воде), продолжительные паломничества и изгнания. Сплошь и рядом епитимьи исполнялись еще долго после того, как человек раскаялся в своем проступке и внутренне переменился.
Начиная с VI века в разных местах (инициатива пошла из Ирландии) делаются попытки практиковать так называемые «повторные покаяния», после которых грешнику разрешалось замещать тяжелые труды более легкими. В X веке было принято папское постановление, согласно которому всякому кающемуся можно простить часть его епитимий в вознаграждение за его благочестивые дела.
Новая позиция церкви была продиктована не просто гуманными соображениями: зачитывая благочестивые дела вместо покаянных страданий, папство получало возможность оказывать самое широкое влияние на повседневное поведение мирян. Но что самое главное — в искупительном благочестивом поступке всегда предполагалось стремление угодить церкви: для крестьянина-грешника самой совершенной формой замещающего благочестия считалось коммендирование (то есть добровольный переход в положение епископского или монастырского крепостного); для грешника дворянина — обычай дарить или завещать церкви свое поместье.
Рядом с понятием епитимьи встает понятие сатисфакции — покаянного благодеяния, замещающего покаянные страдания. Вместе с этим понятием возникает сложная, казуистически продуманная иерархия «добрых дел». На верхних ее этажах оказываются жертвенные акты, непосредственно имеющие в виду интерес церкви (например, дарения); на средних — искупительные действия, основанные на идее любви к ближнему, но перепоручаемые церкви (например, вручение ей денег на бедных); а на самых нижних — обычные проявления христианского доброжелательства.
Мы ничего не поймем в страстном раннереформационном протесте против спасительности «добрых дел», если не примем во внимание, что он постоянно имел в виду эту иерархическую интерпретацию добродетелей, которая способствовала обогащению феодальной церкви и тяготела над всеми самостоятельными решениями мирянина наподобие оброчного реестра. Замещая назначенные церковью наказания и уроки, моральное поведение насквозь пронизывалось духом исправительного прилежания, вассальной и крепостной покорности.
Идея сатисфакции завоевала полное признание в эпоху крестовых походов. Было решено, что участие в священной войне против ислама освобождает верующего ото всех ранее назначенных епитимий. Большой успех, достигнутый папой Урбаном II в 1095 году в агитации за первый крестовый поход, в немалой степени объяснялся тем, что он использовал эту новую католическую приманку, которая и стала вскоре называться индульгенцией, то есть отпущением.
По своему происхождению индульгенция есть, таким образом, не что иное, как прощение ранее назначенных епитимий в обмен на оказанную церкви важную услугу. Но поскольку сама епитимья представляла собой эрзац наказания по отношению к карам чистилища, постольку отпущение означало полное или частичное освобождение от небесных очистительных мук. Основной религиозный мотив, из которого возникли индульгенции и который определил их дальнейшую историю, есть именно страх перед чистилищем, насаждавшийся папской церковью с момента ее первых посягательств на феодальное мирское господство. Там, где представление о чистилище отсутствовало (например, в католической церкви Ближнего Востока), индульгенции не получили никакого распространения.
Для последующего развития практики отпущений решающее значение имели растущие денежные аппетиты папства.
В 1187 году папа Григорий VIII даровал прощение грехов не только тем, кто лично участвовал в крестовом походе, но и тем, кто помог ему денежными пожертвованиями. С этого времени повелось, что крупное денежное содействие Риму почти всегда вознаграждалось отпущением.
С начала XIV века (в тот именно период, когда в феодальном хозяйстве совершается переход от натурального к денежному оброку) папская курия упорно работает над тем, чтобы распространить эту форму отпущений и на низовую массу мирян. В 1390 году церковь постановила, чтобы отпущения даровались не только людям, которые паломниками пришли в Рим, но и тем, кто вместо этого внес имущественные или денежные взносы. Последние принимались папскими экспедиторами, разъезжавшими по Западной Европе в годы различных церковных юбилеев.
Так индульгенции превратились в «священный товар». Для широкого и регулярного их распространения не хватало только соответствующего бумажного знака. До середины XV века в качестве такого использовались «исповедальные письма», которые составлялись при передаче церкви денежного пожертвования, а в час смерти дарителя предъявлялись священнику. В 70-х годах церковь начинает рукотворным и печатным способом изготовлять специальные ценные бумаги — разрешительные грамоты, которые, как облигации, выдаются на руки плательщику. При папе Сиксте IV курия постановляет, что они могут продаваться в любой (не только юбилейный) год и вручаться грешнику даже в том случае, если он не исповедан. Одновременно вводится отпущение для умерших, то есть право покупать разрешительные грамоты на имя родственника или друга, томящегося в чистилище (ради облегчения его мук). Это нововведение, которому долго противились юристы-каноники, оказывается столь популярным, что проникает повсеместно и вызывает большое оживление в «священной торговле».
Параллельно этим мероприятиям в католических университетах идет работа по теологическому оправданию индульгенций. Больше других сделал для этого французский доминиканец XIII века Гуго Шерский. Он открыл и описал сокровищницу «заслуг», накопленных Христом и святыми, из которой церковь может выплачивать отпущения. В XIV–XV веках идеи Гуго подверглись детальной и одновременно вульгарной разработке. Теперь каждый продавец индульгенций мог объяснить их набожному покупателю, что вместе с разрешительной грамотой тот приобретает частицу «избыточных добрых дел», некогда совершенных величайшими праведниками. Частицы этой достаточно для погашения даже самого тяжкого из наших грехов.
Распространители индульгенций, писал К. Маркс, «опирались на своеобразную теорию накопления: множество мучеников и святых церкви имело такое обилие заслуг перед богом, что из этого образовался запас… который глава видимой церкви, папа, может дарить или продавать другим верующим, имеющим за собой мало заслуг или даже бремя тяжких грехов (минус)»[29]. Эта теория была важной частью позднесредневекового католического вероучения как религиозной идеологии торгашески-феодального режима.
Знаменательно, однако, что ко времени Лютера догматическое определение отпущений так и не появилось на свет. Существовали лишь разрозненные папские заявления, из которых с помощью казуистики можно было вывести, что сомнение в спасительной силе отпущений и в праве папского распоряжения «небесным сокровищем заслуг» есть ересь. Римская церковь еще не решалась намертво связать себя с практикой индульгенций, перед которой меркли самые грубые искупительные обряды язычников.
* * *
В 1505 году папа Юлий II обратился к «христианскому миру» с требованием о денежных пожертвованиях на строительство нового здания собора св. Петра. Основную часть этих пожертвований предполагалось взыскать с Германии. Немецким князьям были обещаны крупные награды за содействие новому церковно-коммерческому предприятию, и они соперничали друг с другом за право продажи индульгенций в своих владениях.
В апреле 1517 года в Магдебурге и его окрестностях появился доминиканец Иоганн Тецель, сопровождаемый секретарем торгового дома Фуггеров. Тецель был наделен чином папского субкомиссара и чином бранденбургского инквизитора. Он развернул шумную и наглую торговлю «священным товаром», подкрепляя свою агитацию угрозами костра.
Тецель, несомненно, обладал талантом коммивояжера и популяризатора: он прекрасно переводил схоластические завоевания последнего столетия на язык набожного немецкого простолюдина. «Едва только твои деньги звякнут в моей кассе, — говорил он ему, — и душа твоего грешного папаши тотчас выпорхнет из чистилища». Или: «Ну, наконец-то я уверен в твоем спасении; ну, наконец-то мне не надо больше молиться за тебя и натирать мозоли на коленях». Когда сомневающиеся спрашивали у Тецеля, точно ли ему известны все эффекты, которые произведут на небе пожертвованные гульдены, и обладает ли он достаточными для этого учеными познаниями, субкомиссар, не имевший, увы, степени доктора богословия, отвечал: «Я известен в Италии, во многих университетах, и познания в теологии и каноническом праве ливнем лились из меня. Если бы я захотел, я стал бы доктором прежде, чем вы успели бы ознакомиться с оглавлением Кодекса гражданского права».
