изготавливал из семенной жидкости поросят и кашалотов, но ходили и разные страшноватые слухи…
Удивительно, но чудо-лекарство Пель прекратил выпускать, зато многие другие лекарственные средства Пеля до сих пор используются в современной фармакологии.
По распоряжению Александра Васильевича во дворе аптечного дома была построена химическая лаборатория с высокой кирпичной трубой. «Башня грифонов» – не что иное, как труба этой лаборатории. Но народ был уверен, что в появлении башни есть много странного. Кстати, часто вспоминали и того самого «графского проказника» из дворца Шувалова. Вообще, рогатого «проказника» не раз связывали с именем лекаря.
В начале XX века в доме Пеля находился органо-терапевтический институт. Внуки Пеля издавали там журнал, посвященный фармакологии. Тогда же – в конце XIX – начале XX века – дом приобрёл свой современный вид. В 1907 году был надстроен угловой дом, третий, четвёртый, пятый и мансардный этажи.
Химическая лаборатория была закрыта в годы Гражданской войны и разрухи, а вершину кирпичной трубы разобрали во время блокады.
Трубу, «Башню грифонов», считают памятником аптекарской славы доктора Пеля и его сыновей. Но откуда взялись цифры на кирпичах?
Цифры нумеруют кирпичи башни во дворе дома Пеля в простой последовательности от нуля до девяти.
Скептики и реалисты утверждают, что цифры подчеркивают значимость этого объекта и составляют в совокупности единый инвентаризационный номер башни как самостоятельного памятника, не внесённого более ни в какие реестры.
И всё бы так, если бы не одно «но». Загадка «Башни грифонов» в том, что цифры постоянно меняются. Словно чья-то рука (или лапа) регулярно обновляет их на кирпичах башни. И кто это делает, до сих пор остаётся неизвестно.
Как неизвестно и то, какое же всё-таки число складывается из этих цифр. Кое-кто считает, что это всего лишь шутки «графского проказника».
Считается, что плохой учитель преподносит истину, хороший – учит её находить. Петербург сам взял на себя роль хорошего учителя. И не просто позволяет, а подталкивает к поиску истины. В данном случае – своей сокровенной тайны, своего кода. Подталкивает каждого, независимо от возраста и положения. Ведь в делах жизненных лучше разбирается и достигает результата не тот, кто больше прожил, а тот, кто больше наблюдал. И искал.
В Петербурге всё двойственно. Ни в одном другом российском городе не найти такого огромного числа двойных родственных названий и одинаковых парных скульптур.
Исаакиевский наплавной мост
Два самых высоких шпиля поднимаются над Невой – шпиль колокольни собора Петра и Павла в Петропавловской крепости и Адмиралтейская игла.
Два ангела высятся на двух невских берегах. Один парит на шпиле колокольни собора, другой застыл на вершине Александровской колонны.
Два дома Петра I стоят почти напротив друг друга на противоположных берегах Невы. Один прячется в футляре, другой, названный Летним дворцом, – за великолепной оградой первого сада Петербурга.
Ангел на Александровской колонне
Два вздыбленных беломраморных коня с обнаженными фигурами двух юношей, усмиряющих диких животных, у входа в Конногвардейский манеж. Это так называемые Диоскуры – неразлучные братья-близнецы Полидевк и Кастор.
Два сфинкса смотрят друг на друга на Университетской набережной. И два – на набережной Робеспьера.
Два Невских проспекта (Невский и неофициальное название – СтароНевский), два Больших проспекта, два Малых, Большая и Малая Охта, Большая и Малая Морские, Большая и Малая Конюшенные. При желании можно легко продлить этот список. Да и сама Нева, как и Невка, делится на Большую и Малую.
Ангел на шпиле Петропавловского собора
Двойственность города отчасти отразилась в его опрокинутости в водную гладь Невы и других водных протоков. Там как бы существует зазеркалье удивительного Петербурга. Странный, почти волшебный мир, который меняется в зависимости от настроения капризной петербургской погоды.
Санкт-Петербург – явление в мировой истории уникальное. Ведь у него есть совершенно точная дата основания. 16 мая 1703 года на Заячьем острове началось строительство крепости Санкт-Петербург, будущей Петропавловской. Рядом на Городовом острове стали возводить первые дома. Для нумерологии это явление особенное, так как позволяет всё и вся просчитать, пересчитать, сформулировать.
Причём числовую подсказку вроде бы даёт сама суть города – его двойственность. Вроде бы.
Двойственность Петербурга возникла изначально. С одной стороны, самый нерусский из всех русских городов, с другой – самый русский для всех нерусских. Двойственность составила одну из характерных его черт, образовывала неповторимую игру, «перетекание» смыслов, тонов, оттенков, которые, в свою очередь, создавали своеобразную мифологию Петербурга, лепили необычайный образ «полуночного града».
Разведённый Дворцовый мост
Петербург изменил прежде глухую северо-западную окраину России. Город, как магнит, который притягивает железную крошку, тянул к себе окрестные губернии, поворачивал в свою сторону торговые пути, впитывал в себя потоки товаров и людей, он стал полнокровным и динамичным центром.
Отсутствие длительной истории вызвало бурный рост мифологии. Мифология восполнила информационную пустоту. Город впитывал в себя чужие легенды, тайны, предания и порождал новые. Как известно, свято место пусто не бывает.
В итоге вся история Петербурга оказалась пронизана мифологическими сюжетами.
Если отбросить сухие отчёты и статистические данные, то город предстанет иным, чем его показывает научная и справочная литература.
Если воспринимать историю города в тесной связи с жизнью горожан, то сразу в глаза бросится исключительное количество слухов, рассказов о происшествиях, порой весьма странных и таинственных. Специфический городской фольклор, возникший ещё во времена Петра, продолжает оставаться актуальным и по сей день, играя важнейшую роль в жизни Северной столицы.
Неудивительно, что миф и мистика коснулись многих граней и явлений жизни города. Даже такого петербургского явление, как разводка мостов.
В зыбком и трепещущем сумраке летних ночей создается ощущение, что на расправленных, как крылья, пролётах мостов можно совершить прорыв в вечность. Не споря с ней, не преодолевая её, но открывая возможность вырваться из рутины повседневного.
Сведение мостовых пролётов нарушает мифичность окружающей среды, смыкает миф и реальность в одной плоскости прямого радиуса моста.
Торжественность момента уступает место будничности перемещений по мосту. В свете северного утра моста превращается в путепровод, то есть качественно новое воплощение человеческих представлений о пользе и красоте.
При этом остаётся восприятие Петербурга как пространства, в котором всё фантастическое, таинственное является закономерным, неизбежным, постоянно повторяющимся, а следовательно, повседневным фактом существования и самого города, и тех, кто в нём оказывается.
