Но Шестаков остался и подавал Кручинину патроны. Ефим несколько раз делал вид, что патроны у него кончились, и белые поднимались во весь рост, но тут же падали, скошенные свинцовым лезвием, правленным еще на германской. Когда Шестаков подал ему последнюю коробку патронов, Ефим приказал:
- Беги, паря! Теперь я один управлюсь...
Шестаков уговаривал Ефима вместе, хоронясь за стогами сена, добежать до леса, а там - к своим, но Кручинин молча короткими очередями бил по белым. Шестаков не дождался ответа и, плача, побежал к лесу.
И вдруг пулемет захлебнулся - перекосило патрон.
- Бей его! - это кричали подбегавшие со всех сторон белые.
Кручинин понял: первое, что они сделают - захватят пулемет, и поэтому метнулся в сторону. Так и случилось: сразу несколько беляков бросились к "максиму", и тогда Ефим швырнул в копошащуюся свору гранату.
Он давно уже был мертв, а враги продолжали колоть его штыками, бить прикладами, топтать сапогами.
Путь на Михайловское оказался открытым. Правда, воспользовавшись заминкой врага, наши обозы начали расползаться по многочисленным лесным дорогам, но под ударом оказался штаб главкома. А вокруг шли бои, отовсюду скакали вестовые с просьбой помочь людьми и боеприпасами, скакали в Главный штаб, который с минуты на минуту мог быть уничтожен белыми.
А в штабе тем временем находилось всего пять человек. Сначала никто не придал случившемуся значения, но потом, когда стало известно, что наши заставы сбиты, что с другой стороны подходит еще один отряд белых, стало ясно: мы попали в кольцо.
- Проверьте оружие, - сказал Блюхер, доставая из кобуры наган. - Если белые прорвутся к штабу, занимаем оборону в доме. Последний патрон оставляем для себя.
Все закивали головами, словно речь шла не о последнем бое и открывшейся перед нами бездне небытия, а о какой-то тренировочной стрельбе.
В ожидании прошло почти полчаса. Мы прислушивались к стуку пулеметов, винтовочным выстрелам, уханью орудий, стараясь определить картину боя. И определяли: враг подкатывался к штабу.
- Жгите документы! - приказал Василий Константинович и еще раз прокрутил барабан нагана.
Голубых принялся засовывать в печку бумагу, то и дело выглядывая в окно, чтобы в случае появления беляков дать сигнал. А я... Честное слово, я не помню, что делал я. Глядел на Блюхера, сосредоточенно смотревшего на карту, словно старавшегося угадать, как сложится судьба отряда после его смерти. Еще я представлял себе, как узнают о моей смерти мама и отец, как Саша, услышав от кого-то, что штаб разгромлен, спросит растерянно:
- А Владимирцев?
- Владимирцев? - переспросит он, удивившись, что, узнав о гибели главкома, сестра милосердия интересуется каким-то бывшим прапорщиком...
Потом я вообразил, что попаду в руки именно Юсова, этого подлеца с холодными, жестокими глазами... "Ну, уж нет! Никогда!" - повторял я про себя, сдерживая подступавший откуда-то изнутри ледяной ужас смерти.
Опять потянулись минуты ожидания. И вдруг пальба на какое-то время усилилась и начала отдаляться. Блюхер еще несколько минут напряженно вслушивался, а потом с облегчением вытер пот. Я почувствовал, как страх, заполнивший все тело и, казалось, распиравший меня изнутри, исчез. Мы оставались жить.
А происходило вот что: действительно почти безнадежное положение выправил наш дорогой Николай Дмитриевич Томин. Узнав об опасности, он бросился в сторону хутора Зубовка, где находились наши сотни и батальон стерлитамакцев. Ворвавшись на взмыленном коне на хутор, Томин закричал страшным голосом:
- Ребята, за мной!
И вскоре лава всадников, вращающих шашками, неслась на белых, которые считали, что Михайловское уже у них в кармане. Противник, бросая оружие, бежал в сторону Уфы.
К концу 29 августа сорок верст железной дороги находилось в наших руках, мы захватили много продовольствия, которого так не хватало последнее время.
В Главный штаб Иван Каширин прислал донесение: "В Уфе полная паника. Штаб белых выехал по направлению к Самаре, буржуазия разбежалась..."
Следом за донесением в штаб ворвался сам Иван Дмитриевич:
- Константиныч! - буквально взмолился он. - Разреши ударить по Уфе. Десять верст всего! Я же их там...
Мне показалось, что Блюхер сейчас хлопнет кулаком по столу и весело скажет: "Давай, Иван, действуй!" Но главком вздохнул и ответил:
- Главное - перейти через Уфу. Переправу будете обеспечивать ты и Павлищев. У меня - все.
...А еще из белогвардейских газет мы узнали, что из-за нашего удара сорвалось Уфимское государственное совещание, на котором они собирались решать судьбы России. Дураки! Судьбы России решаются сейчас на поле боя, в крови, в пороховом дыму. Конечно, бывает, когда время кроится и обычными канцелярскими ножницами, но сегодня время кроят острые, как бритвы, клинки. И завтрашний день за теми, чья сталь тверже и острее!
4 сентября 1918 г., Казанка
Записываю по порядку события последних дней. Отбросив белых и разворотив на много километров железнодорожное полотно, мы двинулись дальше на север.
Лето кончалось. Днем солнце еще грело, а вечером и ночью сковывал холод. Шли дожди, и кругом было классическое русское бездорожье.
В Иглино Русяев, заместитель начштаба Троицкого отряда, нашел документы, из которых доподлинно стало известно, что линия фронта проходит возле Кунгура, чуть южнее. Иван Степанович получил приказ главкома идти к реке Уфе, захватить плацдарм и готовить переправу. За Уральским отрядом стремительно двигались все остальные, привалы и передышки были практически отменены. Обозы беженцев и госпиталь шли по боковым дорогам, чтобы не сковывать наше движение. Тыл прикрывали верхнеуральцы и богоявленцы под командованием И. Каширина.
Белые преследовали по пятам тремя колоннами, стараясь схватить нас. Под деревней Немислярово они настигли троичан, но после боя были отброшены на несколько верст.
1 сентября, утром, Павлищев вышел к Уфе. Да-а, это тебе не Сим: никаких бродов и перекатов, саженей 100 в ширину и 3 сажени в глубину. Иван Степанович сразу же при помощи парома переправил на правый берег отряд, многие боевики перебрались вплавь. Белые пытались помешать переправе, но после короткого боя откатились, а узнав, что в районе Красной Горки готовится переправа, стали снова стягивать силы, чтобы сделать то, что не удалось им у Сима - сбросить нашу армию в реку.
В районе переправы скапливалось все больше и больше людей, но вплавь и на пароме всех не переправишь, пришлось снова строить мост. И Блюхер снова вызвал Голубых и меня.
- Ну вот что, Миша! - спокойно и твердо сказал главком. - Ты у нас опытный мостостроитель. Людей тебе не дам - нанимай башкир, покупай лес. Сандыреву я прикажу, чтобы по твоим запискам проводил оплату. Действуй!
Василий Константинович достал из кармана кожанки часы, посмотрел на циферблат и добавил:
- Сутки тебе даю.
Место вокруг Красной Горки безлесое, но мы решили покупать у местных жителей, в основном башкир, постройки, срубы, амбары. Кстати, башкиры очень удивлялись на нашу "ездящую пехоту". Мы-то давно привыкли, а если посмотреть свежим взглядом, действительно смешно: увешанные оружием люди гордо сидят на лошадях, а вместо седел - домашние коврики, вместо стремян - веревочные петли.
Башкиры охотно помогали нам, но после одного случая включились с таким энтузиазмом, словно прошли вместе с нами от самого Верхнеуральска. Дело было так.
Начальник отдела снабжения Пономарь и комиссар финансов Сандырев обходили дома кулаков, удравших при нашем приближении, конфисковывали продукты, упряжь, фураж. В лавке одного из бежавших неожиданно нашли целый ворох долговых расписок. Тогда они собрали сход и попросили башкира, говорившего по-русски, перевести: вот, мол, нашли ваши расписки!
Башкиры испугались: а вдруг сейчас эти грозные, вооруженные длинными маузерами люди взыщут с них все задолженное? Где же взять?
Но Сандырев молча зажег у них на глазах лучину и спалил все до одной бумажки. Когда последняя расписка превратилась в мелкие черные хлопья пепла, подхваченные ветром, как рой мух, Сандырев сказал:
- Большевики рассчитались с богатеями за вас. Идите домой!
С этого момента до конца постройки моста недостатка в помощниках у нас не было. Работа шла непросто: каждые новые козлы устанавливались труднее и труднее.
Один раз был момент, когда очередные закрепленные козлы повалились и накренился весь построенный мост, работавшие на нем попадали в воду. И если б один из саперов не догадался перерубить канат, связывавший все звенья моста, наш двенадцатичасовой труд пошел бы насмарку. Был и еще случай: вдруг ночью кто-то крикнул: "Смотрите!" - и показал на огромный плот, несшийся прямо на почти законченный мост. Откуда он взялся, не знаю, но если б не успели подплыть к нему на лодках и, перерубив канаты, рассыпать на бревна, за судьбу нашей армии я бы не поручился.
