Каждый член развитой правительственной иерархии, властвуя, подчиняется и прячется за спину другого властителя, а все правители вместе прячутся за закон, как о закон не является простым выражением воли высших правителей, обычно У явственной с волей богатых классов общества.[158]
Каждый правитель оправдывает свое поведение даже тогда, когда сам понимает, что оно приносит вред людям и ссылается при этом на волю других людей, как бы не понимая, что такая ссылка ничего не оправдывает. “Я очень сожалею о том, что должен приписывать отбирание произведений труда, заключение в тюрьму, изгнание, каторгу, казнь, войну, то есть, массовое убийство, но я обязан поступить так потому, что этого самого требуют от меня люди, находящиеся во власти. Если я отнимаю у людей собственность, хватаю их от семьи, запираю, ссылаю, казню, если я убиваю людей чужого народа, разоряю их, стреляю в города, по женщинам детям, то я делаю это не на свою ответственность, а потому, что исполняю волю высшей власти, которой я обещал повиноваться для блага общего”. (Л. Н. Толстой)...
Высшие же правители, опять-таки, преследуя свои личные интересы, еще охотнее ссылаются на “общее благо”, как раз тогда, когда творят зло и оправдывают, таким образом, удивительно подлые поступки.
Сущность власти одна и та же, какова бы ни была форма и как бы часто ни менялись правители, остается страшно вредным для населения учреждением...
“Люди, вследствие того, что они имеют власть, делаются склонными к безнравственности, то есть, к подчинению общих интересов личным, чем люди, не имеющие власти, как это и не может быть иначе... Расчет или даже бессознательное стремление насилующих всегда будет состоять в том, чтобы довести насилуемых до неизбежного ослабления, так как чем слабее будет насилуемый, тем меньше потребуется усилий для его подавления... Нет тех ужасающих преступлений, которых не совершили бы люди, составляющие часть правительства и войска, по воле того, кто случайно может встать во главе”(Л. Н. Толстой).
Подчинение всегда оскорбительно и тягостно для взрослого человека.
Власть — это моральная язва,– развращает и подчиняющих и подчиненных. Правительство противодействует серьезным порывам людей к самосовершенствованию. Такое совершенствование неизбежно порождает протест против поработителей и, в конечном счете, против всякого правительства...
Развращенные правители не могут не развращать подвластных, обращая их в орудие насилия. “Одна из особенностей правительств заключается в том, — говорил Л. Н. Толстой, — что они требуют от граждан того самого насилия, которое лежит в основе их и поэтому в государстве все граждане стали угнетателями самих себя”.
Уже одно то, что и государственная власть немыслима без мучений, а государство немыслимо без такой принудительной власти, заставляет смотреть на государство, как на нежелательное учреждение...
Самый серьезный довод правителей изложен Л. Н. Толстым в следующих словах: “все люди, находящиеся у власти, утверждают, что власть нужна для того, чтобы злые не насиловали добрых, подразумевая под этим то, что они-то суть те самые добрые, которые ограждают других добрых от злых, но, — продолжает Л. Н. Толстой, — для того, чтобы захватить власть и удерживать ее, нужно любить власть. Властолюбие же соединяется не с добротою, а с противоположным доброте качеством — с гордостью, хитростью, жестокостью. Без возвеличения себя и унижения других, без лицемерия, обманов, без тюрем, крепостей, казней, убийств не может ни возникнуть, ни держаться никакая власть... Всякое правительство, — говорил Л. Н. Толстой, — а, тем более правительство, которому предоставлена военная власть, есть ужасное, самое опасное в мире учреждение”.
Свобода и государство, — все равно, правовое или деспотическое, или всякое другое, — несовместимы. Пока есть власть, всегда будет и фикция свободы или отсутствие даже этой фикции. Свобода мыслима только в безвластном обществе...
Если мы станем на точку зрения трудящегося и хорошо понявшего свои интересы населения, то мы не найдем ни одного серьезного довода в пользу сохранения государственного строя общества...»[159].
Глава третья ЯНВАРЬ – МАРТ 1919
Революционно-Военный совет РСФСР во главе с Троцким недооценивал ситуацию на Украине и силу революционного порыва украинских трудящихся.
Главком Вацетис[160] задерживал отправление вооруженных сил на Украинский фронт и предлагал Антонову-Овсеенко ни в коем случае не предпринимать наступления на Харьков.
Вацетис телеграфировал Антонову-Овсеенко: «...Так как Украинской армии вы еще не сформировали, то никаких стратегических задач ей не могло быть дано. Стратегические задачи на Украине настолько обширны, что для разрешения их требуется несколько армий, что по силам лишь войскам РСФСР; поэтому тем 3–4 полкам, формирование которых вами еще не закончено, мною никогда и не ставилось стратегических задач...»[161].
Подавление контрреволюции на Дону, являлось главной задачей стратегии РВС РСФСР, но она не была выполнена. Революционные же силы Украины, вопреки скептической оценке со стороны РВС РСФСР развернулись во всю ширь, буквально молниеносно объединив сотни больших и малых повстанческих отрядов, предоставив территорию и вооруженные отряды командованию двух украинских дивизий.
Антонов-Овсеенко одну дивизию направил на Киев, а вторую, без ведома Главного командования РСФСР[162], повел на Харьков, и 20 декабря 1918 г. занял Белгород, потеряв в бою 12 убитых и 11 раненых.
В результате упорных боев под Казачьей Лопанью и Салтино, Грайвороном и Золоченым, потеряв в боях до трехсот убитых и раненых, советские украинские войска 3-го января 1919 вступили в Харьков.
После военного парада и встречи с жителями Харьков был объявлен на военном положении.
4 января в приказе по Украинской армии значилось: «Отряд Павла Дыбенко, прибывший 3 января в составе бронепоезда № 8 с 4-мя 37-мм орудиями, 17 пулеметами, 150 штыками прикрытия, считать в составе группы войск Харьковского направления».
Отряду ставилась задача: занять Лозовую, связаться с повстанцами в Павлограде, войти в связь с Махно, вести разведку к Славянску и Полтаве[163].
6 января приказом Главкома Вацетиса создан Украинский фронт.
Войска были реорганизованы. Для руководства фронтом создан Реввоенсовет в составе: командующего Антонова-Овсеенко и членов Реввоенсовета К. Юбинского[164] и Щаденко. Начальником штаба фронта назначен Глаголев, начальником политотдела — Назаров.
В состав Харьковской группы войск вошли: 2-я Украинская советская дивизия (без 6-го полка), которая наступала на Полтаву и Кременчуг, и два отдельных отряда: один из них под командованием П. Дыбенко двигался направлении Харьков–Мерефа–Лозовая–Павлоград–Синельниково–Екатеринослав, то есть в махновский район; второй — левоэсеровский отряд В. Саблина, в который вошли: батальон Михайловского (взятый у Дыбенко[165]) и полк интернационалистов, действовавший в направлений Донбасса.
Командующим группой войск Харьковского направления был назначен В. X. Ауссем[166], начальником штаба Кассер.
13 января 1919 г. Правительство Украины утвердило «Положение о создании волостных и сельских комитетов бедноты», к которым переходила вся полнота власти на местах, где не было ревкомов.
Согласно Положению право избирать и быть избранным в комитет бедноты предоставлялось всем жителям сел, за исключением кулаков, использовавших чужой труд и продававших хлеб по спекулятивным ценам. Середнякам предоставлялось право избирать в комбеды, но сами они не могли быть избранными в их состав.
Сельский комитет бедноты избирался из трех человек на общих собраниях всех, кто имел право избирать и быть избранным.
Волостной комбед избирался в составе 5–7 человек на съезде представителей от сел волости[167].
Исследуя махновщину М. К. Кубанин писал:
«Органами проведения нашей продовольственной политики должны были быть комбеды. Это была основная цель их создания на Украине. Но введение продразверстки в 1919 г. не расслоило села, хотя по декрету 1 апреля освобождались от уплаты разверстки хозяйства с количеством десятин меньше 5. Комбеды, на которых лежала обязанность “оказывать местным и продовольственным органам содействие в изъятии хлебных излишков из рук кулаков и богатеев”, этого не делали или делало вяло. Причиной этому было то, что у комбедов стимула к активному содействию продорганам не было. У кулака отбирали хлеб и садили его на паек; на таком же точно пайке должен был сидеть и бедняк. Излишки шли в город. А паек был не из роскошных: на продовольствие оставлялось на год 13 пудов зерна или муки (в том числе 12 пудов на душевое потребление (это 500 гр. в сутки — А. Б.) и 1 пуд на случайные расходы) и 1 пуд крупы. Кроме этого Советское правительство крестьянину ничего не давало и дать не могло. Скоту тоже был положен такой же скудный паек: рабочей лошади на голову не более 25 пудов зерна, жеребятам до 1 года — по 5 пудов, крупному рогатому скоту — не более 9 пудов, молодому рогатому скоту до 1 года — до 5 пудов. Если у кулака после реквизиции эта голодная норма оставалась, то бедняк, который эту голодную норму должен был получить из органов наркомпрода, зачастую даже и этого не имел, ибо государство необходимого количества собрать не могло...»[168].
